Она продолжала говорить задорным голосом, а я вежливо разглядывал своё не очень лестное отражение, удвоенное чёрными стёклами её стрекозьих очков. Последний раз подобную чушь мне довелось выслушивать на выпускном вечере в школе. Кстати, Афродита родилась не из морской пены, а из спермы Кроноса, когда тому отрезал гениталии его сын Зевс и выбросил их в море. А пена – пена это из адаптации «Легенды и мифы Древней Греции» издательства Детгиз, уважаемая Лора Смит. Под конец она протянула мне бутыль, я сдержанно кивнул, горлышко оказалось противно тёплым и влажным от её ладони.
Совсем рядом прокукарекал петух, совсем по-русски, по-деревенски. Я бы не очень удивился дальней гармони с матерными частушками. Загородившись спиной, она открыла замок. Калитка пискнула, мы вошли. Направились через сад в сторону дома. Агентша воинственно цокала, я плёлся следом, задыхаясь от парфюмерии и инстинктивно разглядывая её ладный зад, затянутый в белую кожу юбки. Эмансипушка, треть бабья в моей конторе такая: цель оправдывает средства, готовы на всё – от минета под столом до предательства родины. А сами рыдают по ночам, читают Цветаеву и спят с плюшевым мишкой.
Террасу и стол я узнал сразу, неудобные стулья с железными спинками, тот же дикий виноград свисал сверху. Даже лампа на цепи была той же. А вон из той двери появилась она с дарами юга на подносе.
В доме стоял дух бутафорского луга. Запах свежей простыни из прачечной. У меня запершило в горле, я откашлялся. Она повернулась, спросила как бы между прочим:
– А откуда, вы сказали, прилетели?
Я ей этого не говорил.
Она продолжила с приветливой непринуждённостью, свойственной агентам по недвижимости, проституткам и политикам:
– Не сочтите за пошлость, но мне ваше лицо кажется знакомым.
Вот уж действительно пошлость высшей пробы. Она не снимала чёрных очков, продолжала делать жесты плавными руками, произнося какую-то чушь про божественный климат, близость пляжа и лечебные свойства средиземноморской воды. Мне вдруг стало скучно, тоскливо до тошноты, словно меня заставили участвовать в дрянной пьесе.
Мы стояли в центре большой комнаты с низким потолком и камином. Внутри камина рос жухлый кактус в глиняном горшке. На каминной полке изображали домашний уют фотографии семейной тематики. Ковёр, диван, три кресла – всё болотной гаммы, плюс журнальный столик с цветными обложками местных периодических изданий. Я поставил дарёную бутылку на стол. Только сейчас я заметил: марка коньяка была той же, что мы пили с Дымовым тем вечером. От всего этого хотелось удавиться.
– Послушайте, – перебил я её. – Я не собираюсь покупать этот дом…
Она заткнулась на полуслове. Сверкнула чёрными окулярами. Жест рук изобразил возмущённое удивление.
– Но мне хотелось бы получить информацию о хозяевах дома… – продолжил я. – Дело в том…
– Это возмутительно! – Интонация подтверждала искренность слов. – Вы меня вытащили из постели, заставили приехать…
– Я готов заплатить вам. – Английская фраза прозвучала как в кино.
В фильме обычно после этих слов следует пауза, дальнейших ход диалога зависит от сценария. Лора Смит паузу решила не держать, спросила тут же:
– Сколько?
– Сто, – сказал я, – сто американских долларов.
– Двести!
– Хорошо. Двести.
– Что вас интересует?
– Дело в том, что я знал хозяина этого дома. Знал ещё по Москве…
– Так вы русский?
– Да, мы вместе росли… Школа и после тоже… – Почему-то слово «друг» я не смог выговорить даже по-английски.
– Ёшкин кот! – Лора Смит органично перешла на русский и хлопнула в ладошки. – А я думала бундес – по прикиду! И акцент похож.
Я виновато пожал плечами.
– А мы точно не встречались? – спросила она, снимая очки. – Я ж тоже… С Пресни. Малая Грузинская, там, где комок был, дом кирпичный, знаешь? – С московской непринуждённостью она перешла на «ты», жесты утратили аристократическую плавность, Лора ткнула мне ладонь: – Лариса Смирнова!
Я пожал цепкую потную руку, представился тоже.
– Не, мы точно встречались! Точно! У меня на лица память вообще! В полиции запросто могу работать… – Лариса вопросительно посмотрела на меня. – Ну?
Я не понял, она ухмыльнулась и потёрла большой и указательный пальцы. Достав из бумажника толстую пачку сотенных купюр, я отсчитал две и протянул ей. Она аккуратно сложила новенькие бумажки пополам, потом ещё раз пополам, после втиснула в нагрудный карман блейзера.
– Ну? – с её интонацией спросил я.
– Да-да. Конечно. Присядем?
Диван, на котором Дымов провёл последние годы своей жизни, оказался удобно продавленным в нужных местах. Я закинул ногу на ногу. Лариса помялась, потом, решившись, подмигнула мне:
– Слышь? А может, по грамульке? – Она лукаво кивнула на коньяк с бантом. – Здоровье поправить зачуток? А то мы вчера с девками перебрали малешко. Разогнались, блин, как заводные пони. Тут ведь кир вообще даром – три бакса за пузырь. Представь!
Лариса окосела сразу. Она отпивала из бутылки, после заботливо обтирала рукой помаду с горлышка и протягивала коньяк мне. Я делал глоток и возвращал бутыль ей. Направить разговор в нужное русло стоило усилий – каждый раз её уносило в частную жизнь с привлечением поучительных примеров из личной практики.
– Да мне ж не жалко, ёшкин кот! У меня ж манда не смылится, ну дам я этому Леонидосу, делов-то, блин! – Лариса сбросила туфли, на столе скрестила ноги с сиреневыми ногтями. – Но ведь весь этот фак наносит удар по репутации бизнеса! Я ж поначалу таймшерами торговала, курсы прошла, а ты как думал? Репутация в риэл эстейте – это ж на первом месте. Вон Гузелька, чума татарская, сисек ноль, жопка плоская, ведь почему её этот бритиш хромой взял? Почему, блин?
Я не знал. Я смирился. Я больше не перебивал её.
– Репутация! Казань-вокзал-алё-гараж – и английский у неё нулевой! А я, блин, двадцатую на Бронной кончила, лондонский акцент, почти что с золотой медалью! Сечёшь?
Она тыкала мне в плечо кулаком. Я обречённо кивал. Она подмигивала обоими глазами сразу. Её лицо постепенно начало казаться знакомым: Лара Смирнова, лет на десять – пятнадцать моложе, с Пресни, может, где и встречались. В голову полезла чушь про случайно родившихся дочек. Лариса уже рассказывала что-то забавное и сама хохотала, продолжая весьма ощутимые тычки в моё плечо. Незаметно мы сидели уже вплотную.
– А ты… – Она запустила ладонь мне под воротник. – Ты классный… И вообще красивый. Местные, блин, как таракашки – чёрные, мелкие… тьфу! То ли жиды, то ли цыгане…
Она икнула и рассмеялась. Мне отчего-то стало смешно тоже.
– Таракашки! – сквозь смех повторила она. – Боги греческого Олимпа! Аполлон Бельведерский, Афина Паллада!
Мы хохотали. Как-то само собой моя ладонь очутилась на её груди. Лариса раскрыла мокрый рот и плотоядно притянула меня.
После поцелуя она, щурясь и пытаясь поймать моё лицо в фокус, прошептала:
– Слышь… ещё стольничек кинь, а? Я тебе такое небо в алмазах устрою, красавец…
У нас ничего не получалось. По чьей вине – моей или её, – не знаю. Она до конца так и не разделась, лишь скинула блейзер и задрала юбку. Даже трусы не сняла; просто сдвинула их в сторону и впихнула меня внутрь. Продавленный диван уползал вместе с её потным телом, я тоже вспотел, всё стало скользким и жарким, пару раз я унизительно выскальзывал из неё. Обратно запихивали в четыре руки.
Постепенно сползли на ковёр. От него воняло мокрой собакой. Не думаю, что у Дымова тут жили домашние звери, даже аквариумные гуппи требуют внимания и любви. Лариса, громко дыша, выползла из-под меня и встала на четвереньки. Случайно – я надеюсь – наступила коленом мне на пальцы. От боли я чуть не взвыл. Смена позы на качество процесса не повлияла, с каждым моим движением её спина прогибалась всё ниже, колени стёрлись и пылали, я пытался удержать её за ягодицы, но они выскальзывали из пальцев, как мыло в бане.
Каким-то макаром мы оказались у камина. Расставив ноги, Лариса упёрлась лбом и руками в каминную полку, точно собиралась двигать стенку. Я пристроился сзади. Лариса не обманула – к этому моменту у меня перед глазами плыли если и не алмазы, то нечто похожее. С первых же минут нашего соития она страстно выкрикивала английские фразы, типа «дай мне ещё!», «какой ты огромный!» и «Господи, я уже кончаю!».
Не очень убедительно изобразив оргазм и вскользь чмокнув меня в ухо, Лариса сипло сообщила, что является королевой орального секса Пафоса. Терять было нечего, теперь я упёрся в стенку. Она опустилась на колени и действительно ловко принялась за дело. Стараясь абстрагироваться от звуковых эффектов – страстного мычания и чмоканья, – я сложил прилежно руки на каминной полке и пристроил подбородок. Мой взгляд уткнулся в одну из фотографий.
На чёрно-белом снимке Дымов и я улыбались, из зубов торчали сигареты. Мы стояли, обнявшись за плечи, как уцелевшие после атаки бойцы, за нашими спинами уходили в мутную перспективу белые утёсы Калининского проспекта. Кажется, был май.
Я пытался вспомнить, какой был год.
Фотографировал нас Костя Крымов, наш тогдашний приятель. Через десять лет он получит «Хрустальный глаз» за фоторепортаж с баррикад Белого дома, а ещё через пять его подстрелит снайпер в Грозном. На поминках в Домжуре Дымов нарежется так, что его найдут только под утро, спящим в одной из кабинок женского туалета.
Мучения закончились. Мы лежали на ковре и курили. Голые, мокрые от пота, уставшие и едва живые, мы лежали навзничь, как сражённые витязи с картины Васнецова «После битвы». Дышалось с трудном, её затылок упирался мне прямо в солнечное сплетение, но подвинуться или спихнуть её голову не было сил.
Лариса глубоко затягивалась, выпускала столб дыма в потолок и, не глядя, протягивала мне сигарету. Я брал её, стряхивал пепел в горшок с кактусом, обитавший в камине, на ощупь находил её руку и вставлял сигарету обратно ей в пальцы. Курить я бросил двадцать лет назад и начинать снова смысла не видел.