– Не Долматов же… алкаш… Куда ему…
Подбежавшая волна окатила до колен, штаны тут же намокли и прилипли к икрам.
– Идиот! – Я злорадно сплюнул в пенный гребень следующей волны.
Одной из чаек удалось-таки подцепить мой коньяк за бант, птица взвилась с ней, но лента развязалась, и бутыль шлёпнулась в метре от меня. Чайка спикировала, пытаясь вернуть добычу. Я прикрыл голову, выставив локоть.
– Кыш, зараза! – рявкнул я птице.
Та каркнула мне в лицо, я пригнулся, в пяти сантиметрах пронёслись хищный клюв и жёлтый злой глаз с дробинкой зрачка. Пернатая тварь шлёпнула меня по макушке крыльями, словно отвесила оплеуху. Меня обдало рыбьей вонью. Одно крыло было наполовину чёрным, словно кто-то обмакнул его в банку с чертёжной тушью.
– Урод! – Я задрал голову. – Мулат! Твою мамашу ворон йоб!
Чайка каркнула в ответ, что именно – разобрать не удалось. Она взмыла вверх и, сделав триумфальную петлю, понеслась в открытое море. Я проводил птицу взглядом, пока она не растворилась в сизом мареве.
– Пить не хотел, Бог свидетель. – Я выудил бутылку. – Но раз уж вы так настаиваете…
Я сидел, зарывшись босыми ступнями в горячий песок. Отхлёбывал из горлышка тёплый коньяк. С привкусом парикмахерской и чуть приторный, но в целом ничего. Тем более по три доллара за литр. Хороший коньяк. По моим лаковым туфлям сновали песчаные крабы, в левом ботинке торчали носки, из правого выглядывал экран мобильника.
Так прошёл час.
Мой взгляд с телефона перемещался на прибой, после на горизонт, потом выше; небо уже поблекло и стало серебристо-белым, как брюхо крупной рыбы. Перья слюдяных облаков, что дрейфовали с юга на север, подрумянились и теперь обещали скромный, но со вкусом поставленный закат. Рыжие бочки на берегу оказались морскими буями, я зачем-то сосчитал их: девять. На ржавых кольцах болтались обрывки цепей, которыми буи когда-то крепились к якорям. Рядом аккуратной пирамидой были сложены круглые камни, напоминавшие пушечные ядра.
Постепенно я пьянел, мне начало казаться, что я прожил на этом пляже всю жизнь и уже никогда не смогу выбраться отсюда. Москва, Таганка, мой офис с видом на Камергерский приобрели зыбкую неубедительность миража. Экран телефона выглядывал из ботинка, телефон упрямо молчал.
Тени стали прозрачней, в них проклюнулся фиолетовый оттенок. Изнанка чаек порозовела. Птицы перестали горланить и теперь важно парили параллельно воде. Стеклянным призраком по горизонту прополз круизный корабль, держащий курс в Святую землю. Дымов тогда очень мне советовал сплавать в Израиль: «Иерусалим, Вифлеем, Храм Господень… все дела… к тому же на борту казино с халявным кайфом». Разумеется, Дымов знал турагента, который гарантировал тридцатипроцентную скидку. Мой крестовый поход на Святую землю не сложился, наутро после той ночи, сославшись на внезапный аврал в офисе, я сбежал в Москву.
Солнце набухло красным и стало плоским. Непомерно большое, с откушенным краем, не круг, а корявый овал, оно неумолимо сползало к горизонту. Красный потемнел до малинового, теперь в небе пылала дыра, вроде жерла адской топки, там что-то грозно плавилось и перетекало: мысль о конце света пришла сама собой и не показалась ни страшной, ни абсурдной. Я загадал: вот сейчас солнце коснётся моря, и если она не позвонит до этого момента, то…
Раздался звонок. Я дотянулся до ботинка и ткнул в кнопку громкой связи.
– Успокоился? – чуть насмешливо спросила она.
Солнце коснулось линии горизонта и на миг прилипло. Но уже в следующий миг начало плавиться, оседая и растекаясь, как кусок масла на сковородке.
– Кто тебя нанял? – Мой голос звучал на удивление спокойно. – Если не Викандер, то кто?
– Устал ты. Устал и задаёшь не те вопросы.
– Долматов?
Она хмыкнула:
– Он же алкоголик…
– Кто тогда? Кто?
– Не те вопросы, милый…
– Ладно, – покладисто согласился я. – Тогда такой вопрос – кто ты?
– Я? – она удивилась. – Ангелина. Ты же знаешь.
– Жену Дымова звали Марина…
– Ну ты-то её имя…
– Не перебивай, пожалуйста…
– Пожалуйста-пожалуйста.
– Её звали Марина, и она покончила с собой полгода назад.
– Седьмого сентября. Да. Видишь те камни, круглые? Рядом с бакенами?
– В рюкзак?
– Ага. Упаковка валиума, грамм триста коньяка. Тут на мелководье песочек сначала, а потом скала…
– И обрыв. Я в курсе…
– Я знаю, что ты в курсе. Напоминаю просто.
Спина затекла, я выбрался из своей песчаной берлоги, от души потянулся. Нашёл в кармане наушник, воткнул в ухо. От солнца осталась ровно половина, нижняя часть растеклась густым сиропом по фиолетовой воде.
– Алё? Ты тут? – Я пальцем придерживал наушник.
– Конечно тут.
Голос прозвучал не просто рядом, он звучал у меня в голове – внутри. Я инстинктивно оглянулся: пляж был по-прежнему пуст, если не считать рыжих бакенов, груды камней да ещё моих башмаков с недопитой бутылкой по соседству. Идеальное место для самоубийства: скала, стена, маяк, пустое море. Или для убийства. Ладно, начнём с начала.
– Ты – Ангелина. Предположим, – голосом умного сыщика произнёс я. – Хорошо.
– Хорошо.
– Ты представилась мне как жена моего покойного друга…
– Друзья обычно, – перебила она с ласковым ехидством, – не трахают жён своих друзей.
– … Которую я видел… – Тут она тихо хмыкнула, а я невозмутимо продолжил: – Видел всего один раз в жизни.
– Это в корне меняет ситуацию, – иронично вставила она.
– Пожалуйста, прекрати перебивать.
– Я не перебиваю, уточняю просто.
Своими замечаниями она сбила меня с мысли. Хитрый план загнать её в угол и заставить признаться испарился без следа. В голове стало пусто. В этой пустоте раздался голос:
– Я могла представиться кем угодно. Марина показалась мне наиболее интересным вариантом. Ты ведь даже не знал про смерть Дымова. Твоего друга Дымова.
Она замолчала. От солнца осталась тонкая долька, теперь пунцово-красная. Чайки куда-то исчезли, пустое небо быстро темнело. В наушнике звенела пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Мыслей не было, я почти против своей воли произнёс:
– Так кто всё-таки хочет отжать мой бизнес?
Мне послышался вздох, точно я снова разочаровал её. Так вздыхала моя бабка-покойница.
– Всё гораздо серьёзней.
Солнце вытянулось в кровавую звонкую жилку и вдруг исчезло. Всё, горизонт был пуст. Неожиданная догадка пришла в голову: она действует сама по себе! Конечно!
Умная, толковая бабёнка нарыла каким-то макаром информацию, провела психологическую обработку – весьма успешно, надо заметить, – ну а в финале выставит цену. Как всё просто!
– Сколько? – спросил я.
– Что – сколько?
– Сколько ты хочешь?
Она усмехнулась, мягко произнесла:
– Много. Очень много.
– Сколько?
– Я хочу всё.
Разговор снова зашёл в тупик. Хочу всё? Я нагнулся, поднял бутылку, смахнул песок с горлышка. Одним глотком допил коньяк. Что значит всё?
– Мне нужен ты.
Я заткнул пробку, кинул бутылку в песок.
– Ты – чокнутая? – устало спросил.
– Нет. Наоборот.
– Наоборот – это как?
– Рациональная и логичная. Даже чересчур.
– Отлично. Ну и зачем я тебе нужен?
– Чтобы спасти. Желать добра любимому человеку – что может быть логичней и естественней?
– Так ты меня к тому же любишь?
– Страшно! Больше всего на свете. Я существую ради тебя. Твоё счастье – смысл и цель моей жизни.
Я закрыл лицо ладонями. Нет, всё-таки чокнутая. Несомненно, чокнутая.
– Ты меня даже не знаешь, господи… – сквозь ладони сказал я.
– А вот и нет! Я знаю о тебе всё, абсолютно всё! Даже мелочи, которые ты сам забыл. В детстве ты собирал марки – помнишь?
– Все собирали в детстве марки…
– Гордость коллекции – пиратская серия из двенадцати марок, которые ты выменял у Высоковского с восьмого этажа на серию «Маски Африки». А до этого ты коллекционировал спичечные этикетки, ты их наклеивал в альбом для рисования. Листы там были плотные и не коробились от клея. А после, к пятому классу, появились индейцы, отец привёз целую коробку из Венгрии. У вождя Виннету был белый конь…
Я молча слушал её голос, вкрадчивый, как у гипнотизёра. У Виннету действительно был белый конь, с которого снимались седло и сбруя, а в руку вождю можно было вставить копьё, томагавк или кольт – на выбор.
– А альбом «Лувр» – помнишь? С Джокондой на обложке? На двадцать седьмой странице репродукция картины Тициана «Спящая Венера»? Тебе так хотелось заглянуть под её ладонь, которой она прикрывала лобок. А картина Джорджоне, на которой…
– Как? Откуда? – закричал я. – Откуда ты знаешь? Как ты это делаешь?
– Это что! – Она рассмеялась. – Четыре часа назад во время полового акта с Ларисой Смирновой ты пытался вспомнить, от кого точно так же пахло – горелым сквозь духи?
Должно быть, именно так сходят с ума. Я сел в песок.
Она выдержала паузу и произнесла:
– От Кати Лурье.
Точно. После четвёртого курса я даже взял Катьку в Таллин, ей уже грезились «Чайка» с ленточками, белое платье и ужин в «Праге» человек на шестьдесят; две недели мне удалось держаться паинькой – экскурсия в Тракайский замок, пикник в лесу, прогулка на яхте по заливу, – но вот за два дня до отъезда я после ужина спустился в фойе за сигаретами, а наутро проснулся на пятом этаже в кровати у безымянной финки с белыми бровями и небольшим, но мастерски вытутаированным чёртом на левой ягодице. На правой ягодице была выколота монашка, она бесстыже задирала подол рясы и дразнила чёрта своим круглым задом.
По-английски финка говорила кое-как, зато научила меня двум словам на лапландском диалекте: «китос» и «андекс». «Спасибо» и «извините». Слова оказались весьма уместны, поскольку наше утреннее соитие закончилось ничем. Поставив её на четвереньки, я пристроился сзади, но никак не мог сосредоточиться на процессе, то отвлекаясь на чёрта, который пучил глаза и показывал язык, то разглядывал похотливую монашку, а то придумывал, как бы половчее соврать, когда через полчаса поднимусь в свой номер.