Песня закончилась под свист и аплодисменты, как раз, когда Андрей вернулся к началу своего обхода. И здесь-то он обнаружил девушку, которую искал, а рядом с ней — запомнившихся по пляжу подружек, и двух парней. Рыжеволосого Тереху он знал, второго — высокого с короткой стрижкой видел впервые.
Парни оставили своих подруг, быстро перемахнули через ограду и, скрываясь от дружинников, смешались в толпе танцующих. Девушки, болтая о чем-то, закурили. Андрей бочком приблизился к ним, делая вид, что очень интересуется происходящим на танцплощадке, на самом же деле, весь обратился в слух. Оказалось, что „русалочку“ зовут Таня, а ту, что была с фотоаппаратом — Ирина.
Не успели девушки докурить, как покинувшие их парни вернулись и вручили Тане и второй ее подружке, хоть и симпатичной, но слишком уж горбоносой, по контрамарке. После чего снова перемахнули через ограду, Андрей даже слегка позавидовал, как ловко и безбоязненно они это сделали.
— Ладно, дорогие мои, идите, один танец я как-нибудь пропущу, — услышал он голос Ирины. — Но ты, Оленька, передай своему Петле, чтобы он лично мне контрамарку принес. А то обижусь.
Выбросив окурки, Таня с Ольгой направились к входу на танцплощадку. Андрей проводил их взглядом, не зная, что лучше: бежать к кассам за билетом, рискнуть и перелезть через ограду или остаться на месте, благо танцы вскоре должны были закончиться.
Вдруг он понял, что оставшаяся в одиночестве Ирина, пристально на него смотрит. Андрею стало неловко, словно прилежному школьнику, попавшемуся на списывании. Но девушка вдруг улыбнулась ему и заговорщически подмигнув, показала глазами на забор, мол: „Чего растерялся? Давай, лезь!“
Андрей согласно кивнул и ухватился за доски ограды. В итоге произошло то, чего он боялся — не успел спрыгнуть на дощатый пол, как мужчина с красной повязкой на рукаве схватил его сзади за шею и, наклоняя вперед, расталкивая народ, повел на выход.
— Чтобы на глаза мне больше не показывался, шельмец! — рявкнул дружинник, отвесив напоследок Андрею крепкого пинка.
Музыканты исполнили „Иволгу“, потом „Я готов целовать песок“; медленный танец сменял быстрый. Андрей стоял в темноте парка, подпирая спиной старый тополь и с завистью смотрел на людей за оградой. Среди них была Таня, и любой мог пригласить ее на танец, положить руки ей на талию и почувствовать прикосновение ее рук, мог говорить с ней, возможно, даже обнять. Он понимал, что влюбляется. Да что там влюбляется — уже влюбился!
Наконец танцы закончились, и музыканты попрощались со всеми до завтрашнего вечера. Среди валившей с танцплощадки толпы Андрей легко различил идущих парами Ольгу в обнимку с Петлёй — так, кажется, называла его Ирина, и Таню с Терехой, руку которого она то и дело сбрасывала со своего плеча. Самой Ирины видно не было.
…В прошлом году этот самый Тереха вместе с тремя дружками обступили его и Шурика у кинотеатра и потребовали деньги. Денег у них не осталось — потратили на билеты, зато в кармане у Андрея был нож „Белка“. Он не успел опомниться, но каким-то образом, нож очутился в руках у Терехи, а лезвие угрожающе уперлось ему в живот. Что тут было поделать? Пришлось терпеть, пока Терехины дружки шарили по его и Шурика карманам…
„Почему же именно с этим гадом идет сейчас Таня!“ — возмущался про себя Андрей, в некотором отдалении следуя за двумя парочками — сначала через темный парк, потом по освещенным фонарями улицам Истры. В парке, уверенный, что его не заметят, он приближался к ним так близко, что даже улавливал суть некоторых рассказываемых Петлей анекдотов, на которые Тереха всяких раз реагировал громким ржанием. На улицах, где фонари горели через каждые пятьдесят метров, Андрей был вынужден увеличить расстояние.
Петля с Ольгой то и дело останавливались и целовались. Таня со своим кавалером тоже, вроде бы, целовались, но Андрею хотелось верить, что они просто поджидают отставших.
Они приближались к северной окраине города. Эту часть Истры со старыми аккуратными деревянными домиками, окруженными яблонями и вишнями, Андрей любил больше всего. Здесь, на прибранных, всегда малолюдных улочках тишину нарушали лишь облаивающие прохожих собаки.
На одном из перекрестков парочки разошлись. Продолжать слежку за Таней и Терехой стало проще. Он понимал, что шпионить вот так не очень хорошо, и в тоже время испытывал от этого своеобразное удовольствие. Несколько раз Тереха останавливался, рывком прижимал к себе девушку и целовал ее в губы. Она почти сразу отстранялась и, отпихнув его, вытирала рот ладонью.
„Надавать бы этому рыжему по роже! — думал Андрей. — Но почему же Таня, хотя и отстраняется, но, пусть ненадолго, все-таки позволяет себя целовать?!“
Он злился и в тоже время чувствовал усиливающееся желание оказаться на месте ее провожатого. Идти рядом с Таней, вот также прижимать ее к себе, целовать…
Не успел Андрей сообразить, что улица, на которую они свернули, самая крайняя в этой части города, что сразу за ней начинается лес, и, значит, Таня должна жить в одном из ближайших домов, как едва не наткнулся на вновь остановившуюся и целующуюся парочку.
На этот раз поцелуй затянулся. Андрей, понимая, что в любую секунду его могут заметить, прижался к забору и тихонько попятился. Рядом оказалась калитка, которая даже не скрипнула, когда он в нее юркнул. Во дворе, кажется, не охраняемом собакой, среди пышных кустов сирени была короткая скамеечка. Андрей встал на нее и тут же спрыгнул обратно, увидев возвращающегося Тереху. Фальшиво насвистывая „Иволгу“, засунув руки в карманы, тот прошел мимо совсем рядом.
Андрей подумал, что сейчас самое время припомнить Терехе и отобранный нож, и все эти поцелуи. Он сжал кулаки, но зажегшийся в доме свет и промелькнувший в одном из окон за полупрозрачными занавесками силуэт, заставили его остановиться. Там была Таня, и ему очень захотелось еще раз, хотя бы на секунду увидеть ее лицо.
„Надо заглянуть в окно. Таня не сразу погасит свет и ляжет спать. Возможно, будет пить чай или ужинать. Если повезет, я смогу через щель в занавеске любоваться ею…“ Ход его мыслей прервало чье-то приглушенное бормотание. Оно исходило со стороны соседнего темного дома, и можно было подумать, что там кто-то молится или произносит заклинание…»
Отложив рукопись, Виктор задумался, что же нарисовать на чудесной страничке. Понятно, что себя, семнадцатилетнего и рядом — «русалочку» Таню, но в какой именно момент? Может быть сразу после того, как Андрей пошел выяснять, кто это в соседнем доме молится или произносит заклинание? Нарисовать себя среди кустов сирени в Танином дворе и, воплотившись вживую в том самом месте и в то самое время, легонько постучать в ее окошко. Она обязательно откроет окошко и узнает парня, которого видела днем на пляже.… Но, что дальше?
Нет, идея неудачная. Если уж знакомиться, так в типичном для этого месте, на той же танцплощадке. Виктор хорошо помнил ту истринскую танцплощадку, которой теперь не существовало. Прекратил существование и тир, который был рядом с ней, не работал старый кинотеатр — ближе к центру города построили новый, современный. Жаль, конечно, но что поделаешь…
Танцплощадку окружали высокие тополя, которые Виктор тоже нарисовал, как и танцующие и целующиеся под ними парочки, как и толпу на самой танцплощадке, как и небольшую сцену с музыкантами. Нарисовал и перелезающего через ограду разгоряченного мужчину в белой рубашке, расстегнутой на объемистом животе, нарисовал и себя — позади толпы, внимание которой было поглощено этим самым мужиком. Последнюю точку в рисунке ставить не стал. Успеется.
«Антон! Только он может помочь. Только бы он не уехал по каким-нибудь делам из своей деревни! Только бы застать его дома!» — думал Виктор, глядя в окно электрички, которая должна была довезти его до платформы Скоротово.
Сегодня у него отгул, на работу предстояло выйти завтра, во вторую смену. Времени впереди было предостаточно, главное — встретиться с Антоном, иначе поездка не имела смысла. Никому другому, кроме незрячего друга Виктор не мог позволить прикоснуться к чудесной страничке.
Ну, вот как показать и рассказать о свойствах странички, к примеру, Никите или Джону Маленькому, или Эмерсону? Какова будет их реакция? Большинство людей в чудеса не верят, но хотят верить. Ведь верят же в воскрешение бога. Почему — непонятно. Сообразуясь со здравым смыслом, не мог он воскреснуть и все тут. А люди верят. У того же Никиты в углу комнаты иконы висят, и когда однажды Виктор сказал в связи с этим что-то ироничное, друг нахмурился и потребовал, чтобы тот не кощунствовал.
И Никита, и Джон не просто видели чудесные страницы с его рисунками, но заподозрили, что с ними что-то не так. Не просто заподозрили, а, наверняка, сделали какие-то выводы, не напрасно же и тот и другой приезжали к нему домой и этими страницами интересовались.
Допустим, можно рискнуть и рассказать одному из них о творящихся в связи со страничкой чудесах. И попросить, как попросил он Антона стереть рисунок через две минуты, а самому поставить последнюю точку и воплотиться в прежней жизни. Картинка на чудесной страничке начнет меняться, и Никита или Джон, глядя на нее, поймут, что в руках у них настоящее чудо. А чудо должно принадлежать только одному…
Двери в дом ни Антон, ни его матушка, с утра до вечера работавшая на ферме, никогда не запирали. Виктор постарался бесшумно подняться на крыльцо, вошел на терраску, открыл дверь на кухню… Антон, читавший специальную книгу для слепых, все страницы которой были в мелких пупырышках, конечно же, его услышал. И как всегда узнал Виктора по голосу, когда тот поздоровался. Обрадовался.
— А я отгул взял, — пояснил Виктор. — Вот, решил навестить, а заодно и попросить тебя, дружище, кое о чем. Ну и выпить, конечно, хочется.
Он выставил из сумки на стол бутылку коньяка и бутылочку минералки, выложил полбуханки черного — бородинского, порезанную на ломтики любительскую колбасу и две банки рыбных консервов, которые тут же открыл раскладным ножом «белка».