Виктор даже растерялся — так серьезно она это сказала.
— Ну, конечно. Мы же с тобой родственники, пусть хоть и дальние. Но все равно — брат и сестра.
— При чем здесь брат и сестра, — Машенька махнула рукой, словно прогоняя надоевшую муху.
— Как причем? — еще больше растерялся он. А она шагнула к нему, отчего у Виктора замерло сердце. Закрыв глаза, Машенька прошептала, а ему показалось, что свежий ветер прошелестел зелеными березовыми листочками:
— Витя, поцелуй меня, пожалуйста.
— Конечно, — он наклонился и бережно чмокнул ее в загорелую бархатную щечку.
— Я же тебя по-взрослому просила!
— А ты знаешь, как взрослые целуются?
Машенька не ответила.
— Может быть, и меня научишь?
Виктор не успел опомниться, как сестра, поднялась на мысочки, обхватила его руками за затылок и, притянув к себе, прижалась своими мягкими губами к его губам. Он почувствовал, как лизнул его ее язычок, и как слегка куснули за губу ее зубки, и тут же Машенька отскочила от него, пихнув руками в грудь, и опять убежала на кухню. Виктору стало жарко и, чтобы собраться с мыслями он решил выйти под дождь — освежиться. Но на крыльце нос к носу столкнулся с Петлей и его корефаном Терехой…
— Да что с тобой, дружище!? Очнись, очнись!!!
Виктор рывком сел и увидел перед собой испуганное лицо Никиты, а за ним — Антона с чудесной страничкой в руках.
— Отдай ее мне! — Виктор выхватил у слепого друга страничку, поспешно сложил, убрал в задний карман джинсов. Шмыгнул носом, облизал губы, почувствовав на языке вкус крови. Сколько же он ее пролил после того, как впервые взял в руки подарок Александра Ивановича!
— Ты — как? — спросил Никита.
— Уже утро? — проигнорировал вопрос Виктор, уставившись в окно.
— Ну, да. Я полночи роман твоего знакомого читал, а другую половину ночи мне все это снилось. Монастырь, Истра, шпана, девчонки… Мужик пишет, словно своими глазами все видел.
— Вот-вот…
— Что — вот-вот?! — вскипел Никита. — А то, как Петля деда зарезал, он тоже своими глазами видел?!
— Ты про старца, которого фашисты ослепили? Так это же художественный вымысел.
— Вымысел? Ослепили? — одновременно спросили Никита и Антон.
— В романе этот старец больше трехсот лет прожил, — принялся объяснять Виктор Антону, то и дело, шмыгая носом. — Благодаря оберегу, дарованному так называемым «нефритовым голубем». Но это не уберегло старца, ни от гестаповца, который ему глаза сигаретой выжег, ни от Сани Петляева, который в конце семидесятых ему горло перерезал. Такую вот книгу мой знакомый написал.
— Глаза… сигаретой… — Антон нащупал стул и присел на край.
— Извини, дружище, — Виктору стало не по себе, и Никите, кажется, тоже.
— И что потом с тем гестаповцем стало? — спросил Антон.
— Не знаю. Не написал об этом мой знакомый. Зато тот самый Петляев, который старца зарезал, в конце книги погибает — падает с самой верхотуры Воскресенского собора и разбивается…
— Что же твой писатель гестаповца не наказал? — вздохнул Антон.
— Спрошу при случае. Может, у него в задумках продолжение нетленки написать.
— Да черт с ним, с продолжением каких-то там нетленок! — не выдержал Никита. — Ты лучше объясни, почему весь в кровищи? Я дома проснулся, словно беду почуял. Прибежал сюда, еще с улицы крики услышал. Смотрю, — ты на кровати и, вроде бы спишь, а Антон сидит за столом и ластиком по бумажке трет. Я еще у него спросил, кто кричал? А у тебя вдруг — кровища из чухальника фонтаном, словно кто-то невидимый со всего маху приложился.
— Ну, да, правильно, — Виктор в очередной раз шмыгнул носом. — А потом — раз, и все резко так прекратилось. Верно?
— Верно.
— Ну, вот и ладненько, и говорить больше не о чем, — решительно сказал Виктор и поднялся. — Все, пора на электричку. Антон, спасибо тебе за приют, — он пожал руку хозяину дома.
— Может, чайку? — на всякий случай предложил тот.
— Нет, спасибо, побегу, а то опоздаю…
На самом деле, если бы Виктор опоздал на ближайшую электричку, не случилось бы ничего страшного — по расписанию до обеденного перерыва в Москву отправлялись еще две. Просто Виктор хотел прекратить разговор в доме Антона. У Никиты по поводу этого были другие соображения, и он сказал, что проводит дружищу до станции, где у него якобы были какие-то дела.
— Может, все-таки объяснишь, что происходит? — спросил хмурый Никита, когда они пересекли клеверное поле и вошли в лес по ведущей на станцию старой тропинке.
— А ты поверишь? — Виктор остановился и посмотрел на друга в упор.
— Если скажешь правду — поверю, — серьезно сказал тот.
— Правду…
— Дружище, я в любом случае по твоим глазам пойму, врешь или нет.
— Хорошо. Давай, до нашей полянки дойдем, будет тебе и правда, и если хочешь — доказательства.
— Давай, дойдем…
Виктор давно подумывал посвятить во все чудеса своего лучшего друга. С этим человеком, он, как говорится, пошел бы в разведку, другими словами, доверил бы ему свою жизнь. И все-таки Виктор опасался, что, узнав о возможностях странички, Никита захочет ею завладеть. Слишком уж многое она могла подарить своему владельцу. Другое дело, что хорошо было бы выяснить, способен ли кто-то другой, так же эффективно воздействовать на нее, кроме самого Виктора. Это он и собирался вскоре проверить.
Полянка, о которой шла речь, была примерно на полдороге между деревней Кобяково, где жил Никита и станцией Скоротово. Приезжая сюда из Москвы, Виктор с друзьями всякий раз задерживались на этой симпатичной полянке: полной грудью вдохнуть ароматы подмосковного леса, полюбоваться природой, к тому же — опрокинуть стопочку-другую — повод для этого находился всегда, хотя хорошо было и безо всякого повода.
— Ну, что скажешь? — нетерпеливо спросил Никита, когда они дошли до места, и Виктор присел на сухой пенек.
— У тебя спички есть? Дай одну, — Виктор на треть воткнул спичку в землю, чтобы она стояла вертикально. Потом достал тетрадь и разгладил на ее обложке чудесную страничку.
— Ты чего, хочешь спичку нарисовать? — спросил сосредоточенно наблюдавший за ним Никита.
— Сначала ты ее нарисуешь.
— Зачем? Да и не умею я.
— Неужели не сможешь простую спичку нарисовать? — улыбнулся Виктор, вручая другу карандаш.
— Ладно, попробую, — Никита присел на корточки и уставился на спичку.
— Мудрствовать не надо. Представь, что ты в детском садике, и это воспитательница просит тебя рисовать.
Пожав плечами, Никита нарисовал две черточки и серную головку.
— Отлично! — похвалил Виктор. — Теперь подрисуй пламя, ну, будто спичку только что подожгли. Да ты настоящий художник! А теперь распишись внизу и на мгновение прикрой глаза.
Никита сделал все, что от него просили, после чего вместе с другом уставился на примитивный рисунок.
— Фу-у-у, примерно через минуту громко выдохнул Виктор. — Я так и думал.
— Что ты думал? — Никита был явно недоволен происходящим.
— Успокойся, сейчас все поймешь, — Виктор присел на соседний пенек, стер рисунок и тоже нарисовал горящую спичку, воткнутую в землю. — Теперь смотри внимательно!
Он поставил автограф, закрыл глаза и через пару секунд услышал:
— Не понял? Дружище, что это? Как это?
Реальная спичка вспыхнула и так же, как спичка на рисунке начала гореть, сгорать, превращаясь в черную дымящуюся загогулинку.
— Да не знаю я, как это объяснить, Никита! Чудо, понимаешь?
— Не понимаю, — помотал тот головой и вдруг встрепенулся. — Постой-ка! Ты же и просеку нарисовал, как в дома молнии ударяют, и потом они все сгорели! Что же это получается?
— Не знаю, Никита, не знаю, кто в том пожаре виноват — я или сила природы. Знаю только, что страничка в моих руках способна чудеса творить.
— Например?
— Ты присядь, — Виктор кивнул на пенек. — Помнишь, недавно во время футбольного матча, когда Федя гол конюшне забил, тебе показалось, будто ты оказался на улице Свобода и избил двух уродов?
— Помню, — хмурый Никита потер кулаки.
— Извини, дружище, это я во всем виноват. Только знай, что тебе это не совсем показалось.
— Как это?
— Сейчас расскажу. На эту электричку торопиться не будем, а следующая через час, так что время есть. Что уставился, пытливый? Сам же сказал, что догадаешься, если я врать стану.
— Догадаюсь, только…
— Когда я в тот вечер домой после маршрута возвращался, на меня сзади два незнакомых мужика напали, побили, — помнишь, ты еще спрашивал, чего это у меня с носярой?
— Ну, да…
— Это они меня так разукрасили, а еще бумажник отобрали — с деньгами и инкассаторским удостоверением. И я от безысходности, понимаешь, от безысходности нарисовал этих двоих — с колом да с цепью в руках — на улице Свободы и тебя — как будто ты им навстречу идешь. И, благодаря вот этой чудесной страничке, ты словно раздвоился, вернее продублировался: настоящий застыл перед телевизором, а твоя копия воплотилась в Тушино. А когда эта копия, то есть, ты второй, бандюков отметелил, я рисунок стер, и ты очнулся у себя дома, сохранив в памяти эпизод драки, понимаешь?
— А те двое? — спросил Никита, усиленно растирая лицо ладонями.
— Хорошенько ты им надавал, а я еще добавил и бумажник свой вернул. Думаю, вряд ли у них теперь появится желание грабить беззащитных граждан.
— Дела…
— Я потом на себе действия чудесной странички проверил. Рисовал самого себя в разных ситуациях, которые описаны в рукописи, которую ты сегодня читал.
— И… что?
— Что — что! Видишь, — последствия на лице.
— Вижу, вижу. А что на самом-то деле происходит?
— Да то же, что и с тобой произошло — раздвоение личности. Только не плане шизофрении, а в плане раздвоения действительности, что ли. То есть, это в твоем случае. А в моем, я как бы воплощаюсь в том времени и в том месте, которое описывает Александр Иванович.
— Это тот твой писатель?