Петра вернулась к одному из окошек и вынула из рюкзака отмычку. Окно открылось легко – старый пластик не оказал почти никакого сопротивления. Открыв раму, она соскользнула на металлическую галерею, тянувшуюся по верху склада. Вниз вела взятая в сетчатую клетку стремянка.
Возле одной стены высились штабеля деревянных ящиков. Напротив стояли три небольших грузоподъемника. Вспомнив, где находится офис, Петра посветила в ту сторону фонариком. Его луч отразился от грязных, в жирных пятнах окон. Затем она направилась ко входу на склад, где положила с обеих сторон грузовой двери две небольшие черные коробки. На меньшей из них имелась кнопка. Одно нажатие, и та замигала. Петра подвигала коробкой туда-сюда, чтобы появился зеленый свет; между обеими коробками протянулся непрерывный луч. Тогда она направилась назад к кабинету и включила ручной монитор. Если луч будет прерван, тотчас прозвучит сигнал тревоги.
Петра щелкнула выключателем. В офисе вспыхнул свет. Любопытство тотчас привлекло ее к дальней стене. К ней была пришпилена целая коллекция квитанций и счетов. Заглянув за них, она увидела дырку. Кто-то извлек пулю из штукатурки, но не удосужился замазать дыру. Петра улыбнулась. Ей крупно повезло, что она тогда не убила Кадика. Стефани понятия не имела, что делает, однако сумела выжать из египтянина имя Резы Мохаммеда с куда большей легкостью, чем это получилось бы у Петры. С другой стороны, Стефани могла бы по ошибке с той же легкостью уложить его на месте.
Петра целых пять часов изучала бумаги Кадика. Часть информации была на арабском, но большая часть все-таки на английском. Несколько раз всплыло имя Мустафы Села. Связь «Реза Мохаммед – Мустафа Села» оставалась для нее загадкой. Она также нашла два упоминания студенческого общежития «Аль-Шариф» в Эрлс-Корт. Рядом с одним значилось имя Обаид, рядом с другим – Миркас. Чуть позже последнее привлекло ее внимание, когда она обнаружила в старой записной книжке клочок бумаги. Шариковой ручкой в углу было написано имя Кита Проктора и его адрес. А через косую черту – имя Миркас. Тем же почерком были написаны и несколько четырехзначных чисел. Судя по тому, как были сделаны эти записи, Петра предположила, что Кадик разговаривал с кем-то по телефону. Они не были основными на странице. Скорее всего, записная книжка – первое, что попалось Кадику под руку.
Вскоре после четырех утра Петра наткнулась на копию факса. Ее глаз моментально выхватил строчку вверху одной-единственной страницы: FAT/3; ниже следовали двенадцать строк полной абракадабры из чисел и букв. Как ни пыталась, она не нашла в них никакой связующей логики. Имени и номера отправителя не значилось, строчка для даты отправки оставалась пустой.
Вскоре после шести утра она покинула склад тем же путем, что и вошла в него. Сев в белый «Фольксваген Гольф», припаркованный в трех улицах отсюда, через Сити покатила назад. Из метро, направляясь к своим стеклянным башням, уже выходили первые брокеры и банковские служащие. Петра взяла курс на набережную Темзы. Машину она припарковала на Савой-плейс; ключи оставила в бардачке. У курьера Маджента-Хаус наверняка имеются свои.
В семь утра Петра уже была у себя дома.
В полдень она бродила между полок супермаркета «Европа». Болела голова. Холодный свет люминесцентных ламп раздражал. Петра трогала бананы и апельсины, проверяя, насколько те спелые, но ее разум игнорировал сигналы, которые посылали ему кончики пальцев. Все ее мысли были заняты Китом Проктором. Увидев его имя в записной книжке Кадика, она ощутила в сердце щемящую боль.
Она привыкла думать, что Проктора убил Реза Мохаммед. Во время своих поисков террориста, подложившего бомбу на борт рейса NE027, Кит имел контакт с Кадиком – Стефани узнала адрес египтянина из дневника в компьютере Проктора. Поэтому было вполне разумно предположить, что Кадик предупредил Мохаммеда о том, что некий журналист вышел на его след и готовит разоблачение. Теперь же выходило, что Кита убил некий Миркас. Затем ей подумалось, что, возможно, Миркас и Мохаммед – это один и тот же человек, но она отмела эту мысль как слишком банальную.
Проктор был причиной ее превращения из Стефани в Петру. Да, ею с самого начала двигала жажда отмщения за погибших близких, но Кит стал своего рода катализатором. Без него она так и осталась бы Стефани, выдавшей себя за Лизу. Возможно. Или же была бы уже мертва, став жертвой какого-нибудь особо жестокого клиента. Или же у Дина Уэста лопнуло бы терпение, или же она умерла бы от передоза – намеренно или случайно…
Вторую половину дня Петра провела, смотря на пятом канале черно-белый фильм. В сером свитере и черных легинсах она лежала на диване, свернувшись в клубок, обняв диванную подушку, которую прижимала к ребрам. В шесть вечера проверила ноутбук. На сайте «Небеса над головой» ее ждало сообщение для В. Либенски. Петра ответила на него, воспользовавшись ящиком на имя Эндрю Смита. Это был Серра. Он предлагал встретиться. Сможет ли она завтра в полдень быть в Париже? Петра ответила, что да, сможет, после чего быстро приняла ванну, чтобы быть готовой к приходу Фрэнка.
За столом итальянского ресторанчика в Мэрилебоне нас шестеро. Слева от меня – Джон Флетчер. Старый друг Фрэнка, он работает аналитиком в инвестиционном банке в Сити. Его похожая на мышку жена Мэри сидит напротив меня. Справа от меня – Рик Дональд. Он архитектор и когда-то работал у сэра Нормана Фостера. Его жену зовут Рейчел, она разговаривает с Фрэнком.
Джон Флетчер приехал прямо с работы. Он не успел переодеться, так что на нем костюм в тонкую полоску. Жутко помятый, как и он сам. Флетчер – не продукт частной школы, без труда получивший место аналитика. Он из простой семьи и прошел через все – бедность, безработицу и развод. Это свое прошлое он всячески пытается забыть. Но сколь бы успешным он ни был, это никогда ему не удастся. Сидящий в нем драйв никогда не позволяет ему расслабиться, ему страшно вновь оказаться на обочине жизни. Вот и сейчас, хотя это просто дружеская встреча, Флетчер то и дело заводит разговор на профессиональные темы.
– «Бриль-Мартен», – бормочет он, будто мысленно просматривает какие-то данные. – Если не ошибаюсь, они строят рядом с Антверпеном новый химический завод.
Я чувствую, что нас заносит в опасные воды.
– Вообще-то фармацевтический, – поправляю я его. Интересно, он намеренно допустил ошибку? – Но вы правы. Это рядом с Антверпеном. В пятнадцати километрах от центра города, если быть точным.
– И давно вы на них работаете?
– Почти пять лет, – отвечаю я. Кажется, эту цифру я называла Фрэнку.
С каждым новым вопросом узел в моем желудке затягивается все туже. Я потягиваю «Бароло». Будь я Петрой, это не было бы для меня проблемой. Но я пытаюсь быть Мариной и не могу так просто перенести привычки одной на личность другой. А жаль.
– А как давно вы в Лондоне?
– Около трех месяцев.
Флетчер начинает расспрашивать меня о продукции «Бриль-Мартен». О слухах об исследованиях. О пациентах. О судебных исках. О возможном слиянии с другими компаниями. У меня учащается пульс. И хотя Фрэнк беседует с Рейчел Дональд, я готова поклясться, что он слушает меня и вскоре наверняка поймет, что я в западне. Моей легенды достаточно для людей в мире Халила, для тех, с кем якшается Марк Серра, но не для аналитика из Сити. Такие не входят в мое меню. Я не в курсе подробностей, связанных с деятельностью моей компании и даже с производимой ею продукцией. Я вижу сомнение в глазах Флетчера. Остается лишь надеяться, что он счел мою уклончивость профессиональной предосторожностью, а не полным невежеством.
– И в чем именно заключается ваша работа? – спрашивает он.
Я даю тот же ответ, какой в свое время дала Фрэнку:
– Разруливаю проблемы.
Он вопросительно выгибает бровь. Я понимаю, что разговор пора завершать, и, прежде чем он успевает задать новый вопрос, говорю:
– А чем занимаетесь вы? В чем именно заключается ваша работа?
В этот момент мне приносят мою еду. Спагетти путтанеска. Как и следовало ожидать.
В этом городе так ведут себя многие. Это нормально. Как правило, им за тридцать. Они профессионалы. Мужья и жены. Родители. Я обвожу взглядом других посетителей ресторана: почти все они одинаковы. Их нормальность лишь подчеркивает мою ненормальность. Да, я младше всех остальных за этим столом. В мои двадцать три мне еще положено быть студенткой. Или же только-только начинать карьеру. С мизерным жалованьем, зато полной оптимизма. Но я не чувствую себя на двадцать три, а мой оптимизм лежит разбитый вдребезги на дне Атлантического океана. Фрэнк лишь усиливает это чувство. Не будь Фрэнка, мне не нужно было бы волноваться, что я могу потерять его. Я была бы одна, и мне не было бы страшно.
Мэри Флетчер и Рейчел Дональд заводят разговор о детях. У Мэри четырехлетний сын и дочка двух лет. У Рейчел двое мальчиков, одному три года, второму – полтора. Их беседа на эту тему затягивается до самого конца вечера. Они вспоминают первые шаги и первые слова, бессонные ночи и болезненные трещины на сосках. Время от времени то одна, то другая включает в разговор и меня.
– Вы, как итальянка, наверняка мечтаете о большой семье, – в какой-то момент изрекает Мэри.
Я улыбаюсь и отвечаю, что не уверена. Итальянка? Мать большого семейства. Я не та и не другая. И не хочу быть ни той ни другой. Я хочу быть собой. И хочу надеяться, что в один прекрасный день я ею стану.
– Простите нас, Марина, – говорит Рейчел, – вам наверняка скучно слушать наш разговор. Боюсь, такое случается со всеми нами. Как только у вас появляются дети, вы просто не в состоянии говорить о чем-то другом.
Похоже на то.
Подростком я всем заявляла, что у меня никогда не будет детей. Хотя так не думала. Вернее, я вообще об этом не думала. Я говорила это лишь затем, чтобы вызвать негативную реакцию. Теперь же, когда я задумываюсь на эту тему, во мне нет прежней уверенности. Например, я смотрю через стол на Фрэнка – он видит меня краем глаза и даже умудряется улыбнуться мне, хотя сам слушает Мэри, – и представляю нас в роли родителей. Фрэнк и Марина (или Стефани) и их ребенок/двое/трое детей… Но этот образ попал сюда из параллельной вселенной, где у Фрэнка идеальная работа, где я счастливая домохозяйка и мать, где у нас есть домик в сельской местности.