– Это было не убийство.
Лирин не ответил.
– Это было не убийство!
Лирин опустился на пол.
– Просто… уходи. – Его голос опять смягчился. Скорбь и разочарование были гораздо сильнее, чем гнев. – Я… найду способ вытащить нас отсюда. Тот певец видел, как я пытался тебя остановить. Они не причинят вреда лекарю, который не сражался. Но тебя они убьют.
Каладин заколебался. Неужели он действительно мог оставить их здесь?
– Буря свидетельница… – прошептал Лирин. – Буря свидетельница, мой сын превратился в чудовище…
Каладин собрался с духом, затем проскользнул в заднюю комнату и достал припрятанный дополнительный мешочек со сферами. Вернулся в смотровую, безуспешно пытаясь не наступать в лужи крови. Кряхтя, поднял Тефта на спину, как раненного на поле боя.
– Я тоже давал клятвы, отец, – сказал он. – Мне жаль, что я не тот человек, каким ты хотел меня видеть. Но будь я чудовищем, я бы никогда не отпустил того солдата.
Он вышел и побежал к необитаемому центру шестого этажа.
Позади послышались крики на языке певцов.
Интерлюдии
И-4Вайр
Вайр обрел свободу.
Моаш, человек, которым он когда-то был, всю свою жизнь прожил в цепях и не знал этого. О, он осознавал, что светлоглазые заковали его в кандалы. Он испытал тиранию как прямо, так и косвенно – самым болезненным образом она выразилась в том, что те, кого он любил, умерли в тюрьме.
И все-таки он не знал, что собой представляют истинные цепи. Они сковывали его душу, принуждая быть простым смертным, хотя он всегда мог стать чем-то несравнимо большим.
Вайр вскинул руку и высоко метнул свой осколочный клинок. Лезвие завертелось, блеснуло в лучах солнца, со звоном ударилось о большой камень, отскочило от него, а потом, оставив на земле разрез, застряло в валуне и замерло.
– Я… все еще не понимаю, что ты делаешь, Вайр, – сказала Хен в ритме растерянности. Боеформа была ей к лицу. Как всегда. – Это оружие не надо бросать.
Они трудились вместе за пределами Холинара, в каменоломне, где из-под многих футов крема добывали мрамор. Как обычно, его небольшая группа певцов отправлялась туда же, куда он, и спокойно делала то же самое, что и он. Несколько мгновений назад Вайр этим клинком высекал мраморные блоки.
Теперь его внимание было обращено внутрь. Навстречу цепям, оковам и невидимым тюрьмам. Он махнул рукой, и далекий осколочный клинок превратился в туман. Через десять ударов сердца Вайр призвал его снова.
– Я видел, как принц Адолин метнул свой клинок, – объяснил Вайр. – Три месяца назад, на поле боя в северном Йа-Кеведе. Он не Сияющий, но его клинок откликается, как если бы он был одним из них…
– Может, просто удачный бросок.
Вайр снова метнул клинок. Тот бесполезно лязгнул о мишень. Он прищурил глаза, а затем отпустил оружие, превратив в облачко тумана.
– Нет, – сказал Вайр. – Он должен изменять баланс, чтобы этот маневр получился. И оружие вернулось к нему быстрее, чем через десять ударов сердца, даже принимая во внимание тот факт, что в бою пульс ускоряется.
Вайр подождал, пока меч окажется в его руке. Это было древнее оружие, один из могучих Клинков Чести. И все же оно имело множество недостатков. Оно не могло менять форму и требовало гораздо больше буресвета, а если он орудовал им слишком быстро, его одежда нередко покрывалась инеем.
Он не испытывал гнева из-за неполноценности своего клинка. Или унижения. Отсутствие подобных эмоций позволяло ясно оценить ситуацию, разжигая любопытство и решимость. Вот каково это – быть свободным. Освободиться из плена.
Чтобы никогда больше не чувствовать угрызений совести.
Он зашагал через каменоломню. Вокруг витал звон металла о камень, как будто рядом плясали тысячи кремлецов. Спокойный ветерок под пасмурным небом холодил кожу. Вайр выбрал новый участок для работы и начал вырезать еще один большой кусок драгоценного мрамора.
– Вайр, – сказала Хен. В ритме решимости. Любопытно. Что за желание пробуждало в ней такой страх? – Я… Я ухожу.
– Ладно, – сказал Вайр, продолжая работать.
– Ты… не сердишься?
– Я не могу сердиться, – честно признался он. – И я не испытываю разочарования.
После стольких месяцев, проведенных вместе, она все еще не понимала и потому поспешила объяснить, боясь, что он расстроится:
– Вайр, я больше не хочу участвовать в этих набегах и сражаться. У меня такое чувство, будто я только начала жить по-настоящему – и сразу же принялась убивать. Я хочу понять, каково это – жить. На самом деле жить. Руководствуясь собственным умом и Стремлениями.
– Ладно, – повторил Вайр.
Она что-то запела себе под нос.
– Ты в цепях, Хен, – объяснил Вайр. – Ты не передала Вражде свои негативные эмоции. Свою неуверенность, страхи, боль. Я был таким же, как ты, много лет. – Он повернулся и, прищурившись, посмотрел на запад. Туда, где остался… он. – Потом я сбросил цепи и увидел, кем действительно могу стать.
Она запела… в ритме любопытства? Да, так и есть.
– Что такое? – спросил Вайр.
– По твоим словам, ты сбросил бремя и тебе на все плевать. Но ведь ты продолжаешь охотиться за этим ветробегуном.
При упоминании Каладина Моаш ощутил намек на старые, болезненные эмоции – хотя Вражда быстро высосал их.
– Каладин – мой друг, – сказал Моаш. – Для меня важно, чтобы он обрел свободу. Иди своей дорогой, Хен. Если в будущем ты освободишься от цепей, найди меня. Ты способный воин, и я снова буду сражаться рядом с тобой.
Вайр взвалил камень на правое плечо и потащил из карьера. Остальные продолжали трудиться.
Вайру нравилось таскать камни. Простая работа была лучшим способом скоротать время. Это напоминало ему дни, проведенные с караванами. Вот только это было лучше, потому что утомляло тело, но позволяло размышлять о странном состоянии. Новом состоянии.
С большим камнем на плече он уверенно шагал по тропе к Холинару. Мрамор был тяжелым, но не настолько, чтобы он нуждался в буресвете или сверхъестественной помощи. Это не позволило бы достичь желаемой цели. Какое-то время он шел, довольный своим положением. А потом подумал про Каладина.
Бедный Каладин. Его старый друг вполне мог обрести свободу. На самом деле двумя способами. Вайр сомневался, что Каладин пойдет его путем, поэтому хотел предложить ему другую свободу. Сладкий покой небытия.
Хен была права, задавая вопросы Вайру. Очень многое из того, что когда-то было важным, теперь его не тревожило, так почему же Каладин продолжал раздражать и привлекать внимание? Почему из-за него старые эмоции снова вспыхивали, пусть и ненадолго?
Вайр признался себе самому, что одна цепь его все еще сдерживает. Этот его старый друг. «Я должен быть прав, – думал Вайр. – А он должен ошибаться». Каладин должен был признать правоту Вайра. До той поры…
До той поры последняя цепь останется нетронутой.
В конце концов Вайр добрался до Холинара и прошел через ворота. Город хорошо и по-настоящему освоился в новой реальности. Народы смешивались, хотя певцам оказывалось должное почтение. Они стали образцами поведения, которым человеки должны были научиться следовать. Когда случались споры, певцы заставляли человеков быть справедливыми друг к другу. В конце концов, когда родители возвращались домой, их долгом было запретить привилегии, если они обнаруживали беспорядок. Человечеству были даны тысячелетия, чтобы доказать, что оно может как следует управлять собой, – и оно потерпело неудачу.
На Вайра глазели. На нем не было униформы, и он прикрыл татуировку на плече рукавом до локтя. Внешность у него была непримечательная. И все же он был особенным. Ибо они знали его; они шептались о нем. Вайр – «Тот, кто усмиряет».
Тот, кто таскает камни.
Вскоре Вайр добрался до строительной площадки неподалеку от Района Цветов. Здесь рабочие строили специальные жилища для некоторых Глубинных. Каждое тавро Сплавленных имело свои особенности. Этим нравились дома без пола, чтобы касаться натурального камня босыми ногами. Они могли просачиваться и через другие твердые материалы, но предпочитали необработанный камень, простирающийся до самого сердца Рошара. Так что мрамор, добытый Вайром, предназначался для стен.
Его не просили помочь с этой работой. Если бы негативные эмоции могли им управлять, он бы рассердился из-за такого пренебрежения. Тяжкий труд в окрестностях города? Не сообщить ему про это было все равно что спрятать сладости от ребенка. К счастью, он все узнал несколько дней назад и сам начал рубить камни, а потом притаскивать их сюда.
Вайр отнес свою мраморную глыбу каменщикам, которым предстояло ее обточить. Потом помог разгрузить переполненную телегу из другой каменоломни.
По одному камню зараз. Поднимаем, тащим, бросаем. Отличный труд – нелегкий, изнурительный. Вайр так погрузился в работу, что, когда последняя запряженная чуллами телега опустела, он отряхнул руки и с удивлением обнаружил, что остался почти в одиночестве. Куда подевались каменщики и остальные? Еще даже не полдень.
– Где все? – спросил он погонщика чуллов, который быстро собирал своих животных, чтобы отогнать в сарай.
– Сегодня Буря бурь, светлорд. В честь праздника нам дали полдня отдыха.
– Я не светлорд, – сказал Вайр, глядя на небо.
Как он теперь вспомнил, до начала бури оставалось еще несколько часов. Сейчас она, скорее всего, приближалась к Уритиру. Армии готовились к атаке, но ему велели не соваться в эту битву. Он посмотрел на погонщика чуллов:
– Сколько еще нужно камней?
– Ну, э-э, свет… хм… господин Усмиритель? Э-э. В общем, нам нужно примерно вдвое больше того, что мы имеем сейчас. Во второй каменоломне есть целая куча, но телеги с чуллами вполне годятся, чтобы…
– Нельзя, чтобы все развлечения доставались чуллам, – перебил Вайр и повернулся к улице, ведущей к городским воротам.
Однако, прежде чем Вайр добрался до ворот, он попал в видение. Он материализовался на огромном поле золотого света. Вражда был там – сто футов ростом, на троне. В облике могучего Сплавленного, величественного, каким и положено быть королю.
Вайр подошел ближе и опустился на колени:
– Теперь ты можешь забирать меня и без бури, господин?
– Наша связь крепнет, – сказал Вражда. – Мне уже несколько месяцев не нужна была буря, чтобы привести тебя в видение, Вайр. Обычно я делаю это ради традиции.
Это имело смысл. Вайр ждал дальнейших указаний.
– Я заметил, что в прошлые разы ты свободно разгуливал в бурю, – сказал Вражда, и его голос был подобен грому. – Ты отдал мне свои худшие эмоции, но должен был оставить чувство самосохранения. Страх перед моим величием. Почему ты не боишься молний?
– Ты не сразишь меня, – сказал Вайр.
– Откуда ты это знаешь?
– Я не закончил того, что должен сделать. Мне нужно доказать правду.
– Интересно. Ты так странно реагируешь на мой дар. Ты становишься тем, чего я никогда прежде не создавал, Вайр.
– Некоторые говорят, что я стал твоим аватаром. Что ты действуешь через меня, управляешь мной.
Вражда засмеялся:
– Как будто я могу дать такую силу смертному! Нет, Вайр, ты сам по себе, и ты уникален. Так интересно.
– Я свободен.
– Но ты часто думаешь про Каладина.
– Я… почти свободен.
Вражда наклонился вперед, и молнии потрескивали на его панцире.
– Ты нужен мне в Уритиру. Мы не можем заставить Клятвенные врата работать, и поэтому мне нужно, чтобы ты перенес наземные силы. Я подозреваю, что твой меч пригодится.
– Готов отправиться немедленно. Но ты же не хотел, чтобы я был там.
– Я беспокоюсь о том, какое влияние окажет на тебя твой друг-ветробегун.
– Не беспокойся. Теперь эти эмоции принадлежат тебе.
– Действительно. – Вражда наклонился ближе. – Твой друг – проблема для меня, бо́льшая проблема, чем я предполагал. Я предвидел, что он таковым и останется.
В этом не было ничего удивительного. Каладин был проблемой для многих.
– Он покинул битву – я не думал, что он на это способен, – продолжил Вражда. – Как ни странно, это сделает его гораздо более опасным в будущем. Если мы ничего не предпримем. Но я не могу нанести ему прямой удар. Он должен сам отдать себя в мои руки.
– Каладина никто не сможет убить, – сказал Вайр.
Он был в этом уверен, как и в том, что солнце горячее и вечно будет огибать Рошар по кругу.
– Даже ты на это не способен?
– Особенно я.
– Я не думаю, что это правда, Вайр, хотя понимаю, почему ты так считаешь. Я чувствую твои стремления, поскольку они мои. Я тебя понимаю.
Вайр остался стоять на коленях.
– Я хотел бы заполучить его, как заполучил тебя.
Поэтому Вайр сперва сделает так, что Каладин умрет. Поступит с другом милосердно.
– Ты можешь придумать способ причинить ему боль? Подтолкнуть его ко мне?
– Изолируй его. Забери его друзей.
– Скоро он останется один.
– Тогда заставь его бояться. Ниспошли ему ужасы. Сломай его.
– Как?
Вайр взглянул на бесконечное поле золотого камня.
– Как ты перенес меня сюда?
– Это не место, а искажение реальностей. Видение.
– Ты можешь придать ему любой вид?
– Да.
– А ему можешь что-нибудь показать?
– У меня нет связи с ним. – Вражда задумался, тихонько напевая в такт. – Есть один способ. В его душе дыры. Кто-то мог бы войти. Кто-то, кто знает его, кто-то, кто связан с ним и чувствует то же, что и он.
– Я сделаю это.
– Возможно. Ты мог влиять на него только в незначительной степени. Возможно, каждую ночь, когда он спит… Он все еще думает о тебе, и это еще не все. Связь из-за вашего прошлого, ваших общих мечтаний – такой связью можно манипулировать. Будет ли этого достаточно? Если мы покажем ему видения, они сломят его?
– Это будет только начало. Я смогу подвести его к пропасти. Пусть он встанет на самом краю.
– И что потом?
– Потом мы найдем способ заставить его прыгнуть, – тихо сказал Моаш.
И-5Крадунья
Свисая с потолка – держась одной рукой за веревку, другую протягивая к корзине, – Крадунья была вынуждена признать, что кража еды уже не вызывает у нее былого трепета.
Она продолжала притворяться, потому что не хотела, чтобы ее жизнь изменилась. Она ненавидела перемены. Кража чужой еды была ее главной фишкой. Она делала это уже много лет, и ее действительно охватывал трепет, когда она видела лядащие физиономии своих жертв. Кто-то отвернулся на мгновение, и его рулет с чутой исчез. Или тарелка под крышкой оказалась пуста. Вслед за этим наступал самый изысканный момент паники и смятения.
Но потом они улыбались и начинали искать ее взглядом. Конечно, ее никто не видел. Она слишком хорошо пряталась. Но они пытались ее высмотреть, и лица у них делались… ласковые.
Нельзя с умилением относиться к тому, кто стырил у тебя еду. Это портит все ощущения.
А теперь еще и это. Крадунья потянулась немного, коснулась пальцами корзины…
Вот! Она достигла цели.
Сжимая ручку корзины в зубах, Крадунья поднялась по веревке и исчезла в тайном лабиринте узких туннелей, которые пронизывали потолок и стены Уритиру. Там ждал Виндль, свернувшись калачиком и отрастив себе лицо из лоз и кристаллов.
– О! – воскликнул спрен. – Полная корзина! Давайте взглянем, что вам на этот раз оставили!
– Никто ничего не оставлял, – огрызнулась Крадунья. – Я это стырила, дерзко и резко. И цыц. Кто-нибудь может услышать.
– Меня никто не слышит, госпожа. Я…
– Зато я тебя слышу. Поэтому цыц, спрен нытья.
Она кралась по туннелю. Прямо сейчас бушевала Буря бурь, и Крадунья хотела сидеть в безопасности, в своем гнезде. У нее было какое-то зловещее предчувствие, но другие Сияющие, казалось, ничего не ощущали. И хотя в башне все казалось нормальным, она не могла отделаться от странного чувства, что все идет не так.
Впрочем, с ней такое происходило во время каждой бури. Поэтому сегодня она просто ползла по маленькому туннелю, подталкивая корзину перед собой. Следующий перекресток был тесным, но с помощью буресвета она могла сделать себя скользкой.
Одолев два поворота и прямой участок, они оказались на новом маленьком перекрестке, где она оставила сферу для освещения. Потолок туннеля был здесь немного выше, позволяя устроиться спиной к каменной стене и осмотреть добычу.
Виндль появился на потолке, лозой пророс по камню. Он опять создал лицо прямо над Крадуньей, пока она рылась в корзине. Лепешка… немного карри… сладкое пюре из бобов… баночка варенья с милой мордашкой, нарисованной над рогоедским символом, означающим «любовь».
Крадунья взглянула на потолок и моргающее лицо из лоз, свисающее с него.
– Ну ладно, – призналась она. – Может быть, это и впрямь оставили для меня.
– Может быть?
– Лядащий рогоедский пацан… – проворчала Крадунья, намазывая вареньем лепешку. – Его отец знал, как все обставить, чтобы я могла забрать еду и притвориться, шквал побери, что украла ее.
Она сунула хлеб в рот. Преисподняя! Вкусно-то как! От этого унижение лишь усилилось.
– Не вижу проблемы, госпожа.
– Это патамушто ты спрен-болван, – сказала она, затем запихнула остаток лепешки в рот, продолжая говорить. – Расвлекаца софсем ниумеишь.
– Я люблю развлекаться! – возразил он. – В прошлом месяце при участии человеческих детей я устроил красивейшую выставку стульев. Другие спрены культивации сочли ее грандиозной. Особенно хвалили табуретки.
Крадунья вздохнула и расслабилась, прислоняясь к стене. Она была слишком раздражена, чтобы как следует пошутить по поводу табуреток. Она не сердилась, не печалилась – с ней происходила какая-то… хренотень. Полнейшая хренотень.
Шквал! От повязки под рубашкой сегодня все зудело.
– Пошли. – она схватила корзину и сферу, а затем двинулась дальше по внутренностям башни.
– Неужели все так плохо? – сказал Виндль, идя следом. – Вы нравитесь Дару. Именно поэтому он оставляет для вас разные штуки.
– Я не должна нравиться, – огрызнулась Крадунья. – Я тень. Опасная и непостижимая тень, которая таинственно перемещается с места на место. Ее никто не видел, но все боятся.
– Э-э… тень.
– Да, лядащая тень, что тут непонятного? – Через следующий туннель тоже пришлось протискиваться с трудом. Глупо, ну до чего же глупо! – Эта башня похожа на огромного старого жмурика. А я теку по жилам, как кровь.
– Разве в жилах трупа течет кровь?
– Ладно. Не жмурик. Спящий – и мы его шквальная кровь. Так лучше?
– Мне кажется, – проговорил Виндль, – эти вентиляционные шахты больше напоминают кишечник. Так что более подходящая аллегория будет… ну… с фекалиями.
– Виндль? – позвала Крадунья, протискиваясь.
– Да, госпожа?
– Лучше не пытайся помогать мне с моими хитровывернутыми метафорами.
– Ладно, не буду.
– Шквальный спрен тупости, – пробормотала она, наконец добравшись до участка с широкими вентиляционными шахтами.
Башня ей на самом деле нравилась. Здесь можно было спрятаться во множестве местечек или заняться их изучением. В сети каменных вентиляционных шахт она иногда встречала норок или других падальщиков, но все-таки это были ее владения. Взрослые сюда не помещались, а дети слишком боялись. К тому же она могла светиться, если наедалась как следует, и благодаря крути пролезать через узкие участки.
За последний год их стало больше.
Глупо, глупо, глупо…
В конце концов они добрались до ее гнезда – большого пространства, где сходились четыре высокие вентиляционные шахты. Здесь она сложила одеяла, запасы еды и кое-какие сокровища. Один из ножей Далинара, – несомненно, он не хотел, чтобы она его украла. Любопытные раковины. Старая флейта, которая, по словам Виндля, выглядела необычно.
Они были рядом с колодцем, где она могла набрать воды, но достаточно далеко от людей, чтобы свободно разговаривать. В предыдущем гнезде она могла слышать эхо чужих голосов, но и посторонние могли подслушать ее.
Она знала, как они об этом говорили. Называли ее духом башни. Поначалу это было здорово, но потом они стали оставлять для нее подношения, как для шквальной Ночехранительницы. И ее начали мучить угрызения совести. Нельзя брать вещи у тех, кто и так нуждается, – таково первое следствие из правила, требующего не вести себя как кусок чулльего навоза.
Она съела еще немного «украденной» еды из своей корзины, затем вздохнула и встала. Подошла к боковой стене и прислонилась к камню.
– Валяй. Приступай.
Виндль двинулся вверх по стене. Как всегда, он оставил за собой след из лоз. Они быстро рассыпались и исчезали, но с их помощью можно было что-то ненадолго измерить. Спрен прополз по стене над ее головой, затем она повернулась и провела по той же линии мелом, оставив более стойкий знак.
– Почти целый дюйм с прошлого раза…
– Мне очень жаль, госпожа.
Она плюхнулась в свое гнездо из одеял, желая свернуться калачиком и заплакать.
– Я перестану есть. Это остановит мой рост.
– Вы? Перестанете есть?
Шквальный спрен! Она стянула с себя рубашку, потуже затянула повязку – хотя от нее щипало кожу – и снова оделась. Потом какое-то время лежала и смотрела на отметины на стене, которые показывали ее рост за последний год.
– Госпожа, – произнес Виндль, свернувшись калачиком, как угорь, и подняв рядом с ней голову из лоз.
Он теперь более умело создавал лица, и это было одним из ее любимых – с маленькими усиками из тонких побегов.
– Вам не кажется, что пора рассказать мне, о чем именно вы просили Ночехранительницу?
– Не имеет значения, – проворчала она. – Все это было ложью. Дар. Обещания. Сплошное вранье.
– Я встречался с Ночехранительницей. Она… мыслит не так, как все мы. Культивация создала ее обособленной, отделенной от человечества, не Связанной. То, как Ночехранительницу воспринимают смертные, не влияет на нее, в отличие от других спренов. Матери хотелось иметь дочь, чей облик и личность развивались бы органично. Потому Ночехранительница в меньшей степени… похожа на человека… чем спрен вроде меня. И все же я не верю, что она способна лгать. По-моему, она просто не в состоянии постичь суть лжи.
– Она-то не соврала. – Крадунья закрыла глаза. Шквал! Слишком туго затянула повязку – стало трудно дышать. – Я про другую. В платье, похожем на листья, сливающиеся с подлеском. С волосами, как веточки. С кожей, как темно-коричневый камень.
– Значит, вы видели саму Культивацию. И вы, и Далинар… Мать вмешивалась гораздо чаще, чем мы предполагали, но окутала свои действия облаком тумана. Она использует сказки о Старой Магии, чтобы отвлечь внимание и сделать менее очевидным тот факт, что ее интересуют определенные люди…
Крадунья пожала плечами.
– Я так и подозревал. Ваша… ситуация уникальна. Заглядывать в Когнитивную реальность – даже немного – это необычная способность для человека! И это превращение еды в свет. И… если мать замешана… возможно, вы на самом деле пользуетесь вовсе не буресветом. Хм… Понимаете, насколько вы особенная?
– Я не хотела быть особенной.
– Говорит девушка, которая недавно так драматично сравнивала себя с тенью.
– Я просто хотела получить то, о чем просила.
– Что же это было?
– Уже не важно.
– А я думаю, что важно.
– Я пожелала не меняться, – прошептала Крадунья, открывая глаза. – Я сказала: раз все идет не так, как надо, хочу остаться такой, какая я есть. Хочу остаться собой. Не превратиться в кого-то другого.
– Это точные слова? – спросил Виндль.
– Насколько я помню, да.
– Хм… – Он скрутился в более плотный виток лоз. – Мне кажется, как-то слишком расплывчато.
– Вот уж нет! Я ей сказала: сделай так, чтобы я не повзрослела.
– Вы не это сказали, госпожа. Уж простите за смелость… и учтите, что я очень много времени провел рядом с вами… вас нелегко понять.
– Я хотела не меняться! Так почему же я меняюсь?
– Но вы остаетесь собой. Просто делаетесь старше.
Она снова зажмурилась.
– Госпожа, – сказал Виндль. – Крадунья. Скажите, пожалуйста, почему это вас так беспокоит? Все растут. Все меняются.
– Но я… Я ее малышка.
– Чья малышка? – мягко спросил он. – Мамина?
Крадунья кивнула. Глупо. Это звучало глупо, и она была глупая. Мама умерла. Вот и все.
Почему она не сказала правильных слов? Почему Культивация ее не поняла? Она же лядащее божество… Сама виновата, что неправильно истолковала мольбы маленькой девочки, а уж если она сделала это намеренно…
Крадунье нравилось, какой она была. Была раньше. Она уже не будет прежней, когда вырастет.
Ползать по темным туннелям? Еще бы! Сражаться со Сплавленными? Эх, почему бы и нет?
Но чувствовать, как собственное тело превращает тебя в кого-то другого, и быть не в силах этому помешать?..
Каждый человек сталкивался с таким ужасом на протяжении всей жизни, но у остальных как-то получалось его преодолевать. Их тела менялись, удлинялись, начинали кровоточить и делались совершенно неправильными. И никто про это ничего не говорил? Не боялся? Да что с людьми такое?
«В последний раз, когда все было хорошо, – подумала Крадунья, – я была с ней. До того, как она заболела. И я была ее малышкой. Если бы она сейчас увидела меня, то не узнала бы».
Несколько странных спренов, словно насмехающиеся над ней рожи, поблекли неподалеку. Виндль медленно обвил ее своими лозами. Нежными, как объятия. Хотя другие едва ощущали прикосновение своих спренов, Виндль казался ей плотным. Он не был теплым. Но… было приятно, когда он положил голову из лоз ей на плечо. В кои-то веки он ничего не испортил, сказав какую-нибудь глупость.
А потом спрен встрепенулся, будто услышал подозрительный звук.
Крадунья вытерла глаза.
– Что случилось? – спросила она.
– Не знаю, – ответил Виндль. – Что-то случилось. В башне. Я чувствую… на меня будто набросили темное одеяло. Кажется, я ощутил, как башня пошевелилась.
– Ты сказал, что спрен башни мертв.
– Мертвые спрены могут шевелиться, – возразил Виндль. – Крадунья, что-то не так. Происходит что-то неправильное.
Крадунья схватила большой кусок лепешки и сунула в рот. Затем она поспешила по туннелям, Виндль последовал за ней. Она попыталась использовать буресвет, чтобы сделать свое тело скользким и пройти через особенно узкое место, но ничего не вышло. Она нахмурилась, попробовала еще раз, но в конце концов прорвалась сама.
Это еще что, во имя Рошара?..
Она выбралась из туннелей в пустой комнате на краю башни. Выпрыгнула из отверстия в потолке и подбежала к окну. Близился вечер, и Буря бурь миновала. С виду в башне не происходило ничего плохого – обычный день в горах.
– Что-то не так с моими способностями, – прошептала она, когда Виндль спустился с подоконника. – Куда подевалась моя круть?
– Посмотрите вниз.
Несколько человек собрались на платформе Клятвенных врат, ведущей к Расколотым равнинам. На земле кто-то лежал – люди в синих мундирах.
– Ветробегуны, – сказала она, прищурившись. – С ними что-то не так. Может быть, они сломали Клятвенные врата?
– Может быть.
Крадунья оглядела заснеженный пейзаж, пытаясь прислушаться. Услышать. Неспящий сказал ей: «Всегда слушай».
Она услышала крики, но кричали не люди.
– Там. – она указала направление. – Что это?
Ярко-красное нечто выписывало в воздухе отчаянные петли, пытаясь оторваться от преследователя, который был зеленым. А еще быстрым, опасным. Они столкнулись; и когда красному удалось вырваться, посыпались перья.
Курицы. Летающие курицы. Крадунья без всяких объяснений поняла, что зеленый – хищник, а красный – добыча. Он тяжело взмахивал крыльями, с трудом удерживаясь в воздухе.
– Иди сюда. – Крадунья высунулась из окна. – Мне нужна опора для рук.
– Ох, госпожа! – воскликнул Виндль, выбираясь на внешнюю сторону башни. Он двинулся зигзагом, создавая на каменной стене лестницу из лоз, по которой она и поднялась. – Мы слишком высоко! А если я упаду?
– Ты шквальный спрен. С тобой все будет в порядке.
– Мы не знаем наверняка! Я могу пролететь сотни футов!
– Спрен трусости.
– Спрен мудрости, если на то пошло! – огрызнулся он, но продолжил творить ступеньки, и Крадунья по ним взбиралась.
Красная курица едва увернулась от очередной атаки в небе, потом метнулась к балкону наверху и исчезла из поля зрения. Зеленая повернула, и Крадунья хорошо ее разглядела. Зловещие когти, острый как нож клюв. Она всегда считала, что курицы выглядят по-дурацки, но эта была совсем другой.
Крадунья добралась до балкона и обнаружила красную курицу на полу: одно ее крыло кровоточило, она слабо пыталась его сложить. Существо оказалось больше, чем ожидала девочка – по меньшей мере в фут длиной, с ярко-красным оперением на теле и голове. Крылья у него были синие, а на концах становились красными, как пламя. Увидев вошедшую Крадунью, оно слабо чирикнуло.
Девочка взгромоздилась на край балкона и, обернувшись, увидела, как подлетает зеленый хищник.
– Виндль, ты мне нужен.
Она отвела руку в сторону, рассчитывая превратить спрена в оружие. Не в меч. Она ненавидела эти штуки. В прут, которым можно было отогнать жуткую курицу.
Ничего не произошло.
– Я не могу стать оружием, госпожа! – завопил спрен. – Я не знаю почему! Это как-то связано с неправильностью в башне!
Ладно. Она и так справится. Зеленая курица ринулась в атаку, выставив когти. Казалось, она ожидала, что Крадунья дрогнет. Так что девочка этого не сделала. Она приняла удар в лицо и схватила курицу, когда та попыталась вцепиться в нее когтями.
А потом укусила ее – прямо в крыло.
Курица вскрикнула – скорее от неожиданности, чем от боли, – вырвалась и улетела прочь, оглашая округу воплями, как будто жалуясь, что Крадунья сыграла не по правилам.
Она выплюнула перо. Буресвет залечил порезы на лице – ну, по крайней мере, эта часть ее способностей еще действовала. Она спрыгнула с перил и подхватила раненую курицу с красными перьями. Существо робко куснуло ее за руку.
– Ты не в том положении, чтобы протестовать, – заявила Крадунья и попыталась вылечить рану. Она хотела влить свой свет в тело курицы, но энергия сопротивлялась. Исцеление тоже не действовало. Вот же Преисподняя…
Курица успокоилась, когда Крадунья поспешила внутрь, – какой-то светлоглазый юноша как раз вышел на балкон, услышав суету.
– Извините! – объявила Крадунья. – Важные Сияющие дела.
Он отпрянул от неожиданности, а она схватила со столика лима-фрукт и выскочила в коридор.
«Давай-ка посмотрим… это у нас пятый этаж…»
Она добралась до одного из вентиляционных отверстий, и Виндль соорудил для нее лестницу. Красная курица под мышкой тихонько жаловалась на такое обращение. Внутри, благополучно завернув за несколько углов, она положила курицу на пол и снова прижала к ней руку.
Надавила сильнее. Когда Крадунья раньше пыталась призвать круть, вообще ничего не произошло. Но когда она попробовала исцелить живое существо, то почувствовала что-то другое – некое сопротивление. Так что на этот раз она давила, тихо рыча, пока не… сработало! Буресвет покинул ее, и крыло курицы зажило. Ее силы не восстановили потерянных перьев, но через мгновение существо перевернулось и осторожно поковыряло клювом голую кожу на боку. Наконец, оно посмотрело на свою спасительницу и растерянно пискнуло.
– Такая у меня работа. – Крадунья пожала плечами. – А еще я должна слушать. Будь я проклята, если понимаю, как это относится к курицам.
Курица пронзительно закричала. Крадунья еще раз попыталась разбудить свою круть, но эта сила не просто сопротивлялась. Казалось, ее не существует. Попробовав еще раз, она услышала что-то странное. Крики?
– Виндль?
Спрен в виде лозы двинулся прочь. Люди иногда могли заметить следы там, где остатки лоз распадались, но сам Виндль был невидим.
Курица зашагала прочь по туннелю. У нее была забавная походка, как будто выражающая возмущение тем, что ее заставили использовать лапы.
Крадунья поспешила вперед и перегородила существу путь.
– Куда это ты собралась?
Курица настойчиво пискнула и протиснулась мимо нее.
– По крайней мере, дождись Виндля, – сказала Крадунья, снова блокируя путь.
Курица издала еще более угрожающий вопль, но вскоре спрен вернулся.
– Сияющие падают без сознания! – сказал он. – О, госпожа! По-моему, это очень плохо!
Курица, не обращая на нее внимания, протиснулась мимо. Вдвоем Крадунья и Виндль последовали за существом по туннелю, при этом спрен все сильнее беспокоился – особенно после того, как курица выпрыгнула в один из коридоров, затем уставилась на пол и раздраженно чирикнула.
А потом с жалобным видом повернулась к Крадунье.
– Тебе нужно спуститься ниже, – поняла та, – но ты не знаешь как? За кем ты следишь?
Курица пронзительно закричала.
– Госпожа, – сказал Виндль, – курицы неразумны. Попытка побеседовать с одной из них заставила бы меня усомниться в вашем интеллекте, если бы я не видел, как вы иногда разговариваете с кремлецами.
– Мне просто хочется узнать, отчитываются ли они своим начальникам, – пробормотала она, а потом наклонилась и взяла курицу на руки.
Похоже, без всех перьев этому существу было слишком трудно летать, поэтому Крадунья спустила его на несколько этажей, следуя подсказкам куриного тельца. Курица вытягивала шею, склоняла голову набок, смотрела на пол одним глазом. Когда они добрались до второго этажа, она подняла голову, посмотрела прямо по коридору и издала ухающий звук.
Позади них в другом коридоре что-то загрохотало. Крадунья развернулась, а Виндль всхлипнул.
– Это гром, – сказала она. – В башне буреформы.
– О, госпожа! Надо что-то делать! Спрятаться! Или сперва убежать, потом спрятаться!
Вместо этого она проследила за взглядом курицы. Ей полагалось слушать. Это была одна из ее шквальных клятв или что-то в этом роде. Она поспешила через боковой проход, а курица завопила громче.
– Госпожа? Почему мы…
Спрен умолк: они наткнулись на труп.
Это был старый алети в мантии. Его убили, вонзив в грудь какой-то клинок, и он лежал прямо на полу. Глаза открыты, на губах кровь.
Крадунья отвернулась. К подобному она так и не привыкла.
Курица пронзительно закричала и выпорхнула из ее рук. Затем – возможно, это было самое душераздирающее зрелище, которое Крадунья когда-либо видела, – она начала тыкаться в труп клювом и тихо щебетать. Она забралась на сгиб его мертвой руки и прижалась головой к его боку, снова чирикая, на этот раз более обеспокоенно.
– Прости, – сказала Крадунья, присаживаясь на корточки. – Как ты узнала, что он здесь?
Курица чирикнула.
– Ты его почувствовала? Или… почувствовала, где он был? Ты не обычная курица. Ты курица-пустоносец?!
– Почему, – спросил Виндль, – вы настаиваете на этом слове? Это ужасно неточно.
– Заткнись, пустоносец, – пробормотала она.
Потом протянула руку и осторожно взяла курицу, которая начала издавать болезненное чириканье, почти как слова. Жутко похоже, на самом деле.
– Кто это был? Виндль, ты его узнаёшь?
– По-моему, я видел его раньше. Мелкий чиновник-алети, хотя сейчас у него другие глаза. Любопытно. Посмотрите на его пальцы – загорелая кожа со светлыми полосками. Когда-то он носил драгоценности.
Да… Призадумавшись, Крадунья и сама его узнала. Это был один из стариков, обитавших в башне. Отставной, некогда важный чиновник во дворце. Она с ним однажды побеседовала, потому что никто не обращал внимания на стариков. От них пахло.
– Ограбили, – сказала она. В башне все еще случались убийства, хотя Холины старались сделать это место безопасным. – Я буду помнить тебя. Я обещаю. Я…
Что-то шевельнулось в темноте неподалеку. Раздался какой-то скребущий звук, вроде… перья? Крадунья насторожилась и встала, освещая окрестности сферой. Звук доносился из дальнего конца коридора, куда не доходил ее свет.
Что-то плавно надвигалось из этой тьмы. Высокий мужчина со шрамами на лице. На нем была форма алети, но Крадунья могла бы поклясться, что никогда не видела его раньше. Она узнала бы такого опасного человека. Эти глаза казались частью темноты, – когда он вышел на свет, в них все еще плескались густые тени.
На его плече сидела зеленая курица, сжимая грозными когтями кусок кожи, прикрепленный к униформе.
– Маленькая Сияющая, – сказал мужчина. – Признаюсь, мне всегда хотелось найти повод поохотиться на тебя.
Крадунья схватила свою красную курицу и побежала.
Мужчина позади нее рассмеялся, как будто ему преподнесли величайший из даров.
И-6Дар и проклятие
Одиночество Таравангиана сегодня было удручающим. Как это часто случалось, он был не особенно умен.
Умный Таравангиан ненавидел компанию. Умный Таравангиан забывал, в чем смысл общения с другими людьми. Умный Таравангиан был ужасен, но сегодня он с радостью стал бы именно таким. Он был бы рад эмоциональной анестезии.
Он сидел один в буревом фургоне, сложив руки на коленях, а вокруг вертелись коричневые спрены изнеможения. Буря бурь приближалась к концу. Теперь пора отдать приказ своим людям предать коалицию. Если догадки Таравангиана верны, это также означало, что Вражда начал атаку на Уритиру.
Таравангиан пока не отдал приказа. Вражда сказал, что явится его подтвердить, но ничего не происходило. Возможно… возможно, услуги Таравангиана сегодня не понадобятся. Возможно, план изменился.
Слабые, хрупкие надежды для слабого, хрупкого человека.
Ему так хотелось быть умным. Когда он в последний раз был таким? Не гениальным – он отчаялся вновь испытать подобное, – но просто умным? Шквал… больше года назад. Когда планировал, как уничтожить Далинара.
Попытка провалилась. Далинар не поддался. Умный Таравангиан, при всех его способностях, не справился с задачей.
«Умный Таравангиан придумал план, который вынудил Вражду пойти на сделку, – подумал он. – Этого достаточно».
И все же… И все же он колебался. Умный Таравангиан потерпел неудачу. Кроме того, его не просто сделали умным. Он получил дар и проклятие. Интеллект и сострадание. Будучи умным, он полагал, что сострадание – это проклятие. Но так ли на самом деле? Или проклятие заключалось в том, что он никогда не сможет испытать и то и другое одновременно?
Он поднялся на ноги и испытал секундное головокружение – в последнее время такое случалось каждый раз, когда он вставал. По краям поля зрения возникла чернота, словно оттуда на него ползли спрены смерти. Наверное, все из-за сердца, хотя Таравангиан не хотел обращаться к лекарю. Не стоило беспокоить того, кто занят, помогая раненым солдатам.
Он дышал в ускоренном ритме, прислушиваясь к грохоту Бури бурь снаружи. Раскаты грома делались все тише. Почти конец.
Он прошаркал до своего сундука и с трудом опустился на колени. Буря свидетельница, с каких пор это движение стало таким болезненным? Его кости терлись друг о друга, как пестик о чашу.
Стараясь не обращать внимания на спренов боли, он дрожащими пальцами набрал комбинацию замка и поднял крышку. Расстегнул подкладку в верхней части, потянулся к потайному отделению и щелкнул спрятанной задвижкой. Это высвободило маленький пузырек с чернилами, специально приспособленный таким образом, чтобы разлиться и испортить содержимое отделения, если в него заберется кто-то чужой.
Только после этого он смог пошарить внутри, найти листы с записями и осторожно их вытащить. Таравангиан создал это год назад, во время своего последнего приступа разумности. Несколько страниц, вырезанных из Диаграммы и расположенных по-новому, с пометками. Он сжег свой экземпляр книги, но сохранил этот фрагмент.
Измученный, он дополз до стула и с трудом сел. Дыша со свистом, прижал старые листы к груди, затем попытался отогнать спренов изнеможения.
Создавая эту маленькую секцию, Таравангиан не был таким умным, как в тот единственный день – теперь уже семилетней давности, – когда написал саму Диаграмму. В тот день он был богом. В день, когда появилась эта часть (год назад), – пророком.
Кто же он теперь? Жрец? Скромный последователь? Дурак? Религиозная терминология казалась в некотором роде предательством. Он имел дело с деяниями не богов, а людей.
«Нет. Бог создал тебя таким, какой ты есть».
Таравангиан поднес страницы к лицу и стал читать, щурясь без очков. Мелким почерком были написаны инструкции, склеенные с фрагментами изначальной Диаграммы. Большинство из них подробно описывало уловку, направленную на свержение Далинара путем тщательного раскрытия секретов, – план, разработанный, чтобы поставить беднягу на колени, чтобы повернуть коалицию против него. В конечном итоге эта уловка только подстегнула Черного Шипа и усилила его подозрения в адрес Таравангиана. До того они были друзьями.
Таравангиан повертел страницу в пальцах, пытаясь понять то странное существо, в которое он превращался, делаясь умным. Создание, не обремененное сочувствием, способное заглядывать прямиком в суть вещей. Но вместе с тем не умеющее понять контекст собственных усилий. Он трудился, чтобы сберечь свой народ – небрежно приказывая убивать детей.
Умный Таравангиан мог ответить на вопрос «как?», но не на вопрос «зачем?».
Тупой Таравангиан не умел устанавливать связи, быстро запоминать и производить расчеты в уме. Этот документ, призванный деморализовать, опорочить и уничтожить человека, к которому тупой Таравангиан питал глубокое уважение, причинил ему боль. Дочитывая, он плакал, и вместо спренов изнеможения вокруг него белыми лепестками осыпались спрены стыда.
«И все это, – думал он, – чтобы спасти горстку людей?»
Сохранить Харбрант, продав остальное человечество. Все потому, что Вражду не победить. Спасение остального человечества казалось единственным логичным решением.
Сейчас он счел этот поступок жалким. Умный Таравангиан мнил себя таким блестящим и умелым… и не смог добиться лучшего?
Это был опасный ход мыслей. И бессмысленный. Разве он не отчитал Мралла за этот самый довод? Они должны были сосредоточиться на том, что им по силам. Умный Таравангиан понял это и добился своего.
Вместо этого тупой Таравангиан оплакивал всех, кого подвел. Всех людей, которые умрут, когда Вражда очистит мир от человечества.
Таравангиан снова посмотрел на свои записи и вдруг увидел в них что-то новое. Небольшой комментарий о конкретном человеке. «В чем причина того, что в Диаграмме не упоминается Ренарин Холин? – гласила пометка. – Почему он невидим?»
Умный Таравангиан быстро ушел от этого вопроса. Зачем тратить время на незначительную задачку, которую невозможно решить? Тупой Таравангиан задержался на нем, вспоминая один из давних визитов Вражды. Вражда что-то показал Таравангиану, и… Ренарин Холин в этом видении превратился в цепь затемненных, непостижимых вариантов будущего.
В фургоне начало светлеть. Таравангиан тихо выругался, быстро сложил бумаги и спрятал их в карман мантии. В одно мгновение буревой фургон растаял, исчез в потоке ослепительного золотого света. Пол изменился, и Таравангиан обнаружил, что сидит в своем кресле посреди блистающей равнины из чистого золота.
Перед ним стоял двадцатифутовый великан со скипетром. Черты его лица были шинскими, а волосы и борода – золотыми, как у ириали. Красные с золотом одежды божества оказались более роскошными, чем в прошлый раз, а на поясе висел меч.
Облик был призван потрясать и внушать благоговение, и Таравангиан невольно ахнул. Зрелище было воистину великолепное. Он с трудом поднялся, упал на больные колени и склонил голову, продолжая глядеть на прекрасное существо.
– Предпочитаю тебя таким, Таравангиан, – прогудел Вражда. – Может, ты туго соображаешь, но кое-что понимаешь быстрее.
– Мой господин, – сказал Таравангиан. – Время пришло?
– Да. Ты должен отдать приказ.
– Будет сделано.
– Они подчинятся, Таравангиан? Ты велишь им обратиться против союзников. Перейти на сторону врага.
– Алети – их подлинные враги, господин. Веденцы веками ненавидели своих соседей. К тому же их новые правители, которых ты сам отобрал, жаждут власти. Они верят, что ты вознаградишь их.
Им ничего не обещали. Бога можно связать, но не клятвами. Эти глупцы верили, что их наградят больше, чем других, но Таравангиан знал, что вся их страна обречена. В конце концов в их землях будут уничтожены все до одного.
Однако сами веденцы об этом не знали, и Таравангиан не сомневался: они поступят как велено, нападут на бывших союзников. Он потратил целый год на их подготовку, под руководством Вражды продвигая нужных людей, тонко намекая всем, кто следовал за ним, что война – проблема для Алеткара и Азира, а не для Йа-Кеведа. Что враг никогда не придет за ними.
Он поднял глаза и увидел, что бог изучает его с любопытством.
– Разве ты не боишься смерти, Таравангиан? Ты же знаешь, что обречен.
– Я…
Таравангиан затрепетал. Он старался об этом не задумываться, особенно когда был глуп. Потому что да, он действительно боялся смерти. Ужасно боялся. И надеялся, что за пределами смерти нет ничего, кроме забвения.
Потому что иначе его не ждет ничего хорошего.
– Я боюсь, – прошептал он.
– Сегодня ты такой честный. – Вражда обошел Таравангиана, который продолжал стоять на коленях. – Да, таким ты мне больше нравишься. В твоем Стремлении есть прямота.
– Неужели ты не можешь пощадить их? – спросил Таравангиан со слезами на глазах. – Людей из Йа-Кеведа, ириали, тех, кто пришел к тебе добровольно. Зачем тратить их жизни впустую?
– О, я ничего не трачу впустую. Их жизнь завершится так, как они ожидают – в войне, в славе, в крови. Я дам им именно то, о чем они просили. Они, сами того не понимая, молят меня о смерти, когда просят власти. Ты один умолял меня о мире.
Вражда пристально глядел на Таравангиана:
– Харбрант останется средоточием спокойствия в грядущей буре. Не утруждай себя переживаниями за других. Они будут сражаться в войне, которую им обещали с самого рождения; и хотя она поглотит и уничтожит их, они будут наслаждаться ею. Я об этом позабочусь. Даже если их не поведет к этой славе тот, кто должен был стать их королем…
Пока бог разглагольствовал, Таравангиан кое-что заметил – свет, исходящий от Вражды. Он пульсировал, делая кожу божества прозрачной, светящейся изнутри. В этом ощущалось нечто… болезненное. Действительно, Вражда приостановился и как будто сосредоточился, подавляя этот свет, прежде чем продолжить.
«Я много раз терпел неудачу, но и с тобой это случилось», – подумал Таравангиан, глядя на бога. «Тот, кто должен был стать их королем» – это относилось к Далинару. Вражда в течение многих лет планировал куда более масштабную войну, чем та, что теперь поглотила Рошар. Некую странную битву за небеса.
Он хотел, чтобы Далинар участвовал в этой войне, но не смог перетянуть его на свою сторону. Вражда по-прежнему намеревался использовать все человечество в качестве своих передовых войск, как только завоюет Рошар. Сосредоточенный на разжигании своей войны за небеса, он растратит их жизни, превратит в рабов. Он прольет их кровь, чтобы сберечь певцов, которых считал более ценными воинами.
Мысли об этом сами по себе вызывали у Таравангиана ужас. Подобное было даже хуже быстрого и стремительного разрушения, которое он себе представлял. Это будет затяжной кошмар рабства, крови и смерти. И все же одна мысль успокаивала его. Та, которую умный Таравангиан отбросил бы как сентиментальную.
«Ты ожидал, что Далинар перейдет на твою сторону, – подумал Таравангиан. – Ты хотел, чтобы он стал твоим защитником. Ничего не вышло. Так что в конце концов ты оказался не умнее меня. Невзирая на хвастовство о том, что тебе открыто будущее, ты не знаешь всего».
Таравангиан однажды видел планы бога. Сможет ли он… сможет ли он сделать так, чтобы это повторилось?
Нет, он не осмеливался строить заговоры. Он не был умным. Он был… он был всего лишь человеком.
И все-таки… разве у кого-то есть больше возможностей встать на защиту человечества? Испытав мгновенный прилив рвения и отваги, Таравангиан сунул руку в карман и достал часть Диаграммы, над которой работал. Он прижал листы к себе, словно они его утешали.
Вражда заглотил наживку. Он подошел и выхватил желаемое из пальцев Таравангиана.
– Что это? – спросил Вражда. – А-а… Еще одна часть твоей Диаграммы. Отредактированная, да? Ты считаешь себя таким умным.
– Нет, – хрипло прошептал Таравангиан. – Я невежда.
– Как хорошо, что ты это признаёшь, – сказал Вражда и в один миг разорвал бумаги. Движение сопроводила яркая вспышка. – Это чушь. Ты ничто.
Таравангиан вскрикнул, схватив один из обрывков, трепетавший на лету.
Вражда махнул рукой. И во второй раз Таравангиану дали взглянуть на планы бога. Сотни тысяч парящих плоскостей с надписями, словно доски из невидимого стекла. Это было то, что Вражда показал ему год назад; на Таравангиана должно было произвести впечатление, насколько тщательным и обширным оказался замысел божества. И Таравангиану удалось подвергнуть искушению Вражду, который теперь похвалялся своим планом, как ценным жеребцом.
Шквал… Вражду можно обмануть. Это по силам даже тупому Таравангиану.
Старик пригляделся, пытаясь найти зачерненную часть, которую уже видел однажды. Да, вот она, испорченный текст: часть замыслов, разрушенная Ренарином Холином.
Последствия теперь выглядели значительными. Вражда не мог видеть будущее Ренарина. Никто не мог.
Черный след, похожий на шрам, расширился. Таравангиан быстро отвернулся, не желая навлечь на себя гнев Вражды. Но прежде чем отвернуться, Таравангиан увидел не до конца стертое слово на краю.
Его собственное имя. Почему? Что это значит?
«Я близок к Ренарину, – понял Таравангиан. – У всех, кто близок к мальчику, будущее туманно. Возможно, именно поэтому Вражда ошибся насчет Далинара».
Таравангиан почувствовал прилив надежды.
Вражда не мог видеть его будущее прямо сейчас.
Таравангиан склонил голову и закусил губу, зажмурился, надеясь, что слезы в уголках его глаз будут ошибочно приняты как знак благоговения или страха.
– Великолепно, не правда ли? – спросил Вражда. – Я все гадал, почему она дала тебе ощутить, на что мы способны. В некотором роде ты единственный, с кем я могу поговорить. Единственный, кто понимает, хотя и в ограниченном смысле, бремя, которое я несу.
«Сегодня ты мог бы просто прийти и отдать мне приказ, а потом уйти, – подумал Таравангиан. – Вместо этого ты болтаешь. Ты одинок. Ты хочешь покрасоваться. В тебе… есть что-то человеческое».
– Мне будет тебя не хватать, – сказал Вражда. – Я рад, что ты заставил меня пообещать сохранить жизнь людям Харбранта. Они будут напоминать мне о тебе.
Если Вражда мог быть одинок, если он мог хвастаться, если его можно было обмануть… Он мог испытывать страх. Пусть Таравангиан и был тупым, но он знал толк в эмоциях.
Вражда, понятное дело, обладал невероятной силой. Он был богом, наделенным властью. А разум? Разум у него человеческий. Чего может бояться Вражда? Он должен бояться! Таравангиан открыл глаза и пробежался взглядом по многочисленным витающим в воздухе стеклянным доскам с текстом. Многие из них были на языках, которые он не мог прочесть, но имена Вражда записывал глифами.
Таравангиан поискал взглядом плотный текст. Строчки, выражающие ужас – ужас гения. Он нашел их, но не смог прочесть, потому что они находились возле черного шрама. Слова, написанные наползающими друг на друга буквами, кружили вокруг имени, поглощаемого шрамом. Простого, пугающего имени.
Сзет. Убийца в Белом.
Дрожа, Таравангиан отвернулся. Вражда снова начал разглагольствовать, но Таравангиан пропустил его слова мимо ушей.
Сзет.
Меч.
Вражда боялся меча!
Вот только… Сзет был в Уритиру. Почему его имя было поглощено шрамом, который возник из-за Ренарина? В этом не было никакого смысла. Неужели Таравангиан чего-то не понял?
Ему потребовалось мучительно много времени, чтобы осознать очевидный ответ. Сзет был здесь, в армии, рядом с Далинаром. Который, в свою очередь, находился рядом с Ренарином. Далинар, должно быть, втайне привез Сзета.
– Ты не можешь себе представить, как долго я планировал это, – говорил Вражда.
Свет снова разгорался в нем, прямо под кожей, напоминающей тонкую бумагу. Он казался… не слабым – существо, способное порождать бури и уничтожать целые народы, не бывает слабым. Но уязвимым.
Вражда так много поставил на то, что Далинар сделается его защитником. Теперь эта часть замысла обратилась в хаос. Бог хвастался своими планами, но Таравангиан не понаслышке знал, что можно планировать сколько душе угодно, однако, если выбор одного человека не совпадает с твоей волей, все теряет смысл. Тысяча неправильных планов не более полезны, чем один неправильный.
– Не расстраивайся, Таравангиан, – сказал Вражда. – Далинар не убьет тебя сразу. Он будет стремиться понять мотивы твоего предательства. Бедный дурень. Старый Черный Шип немедленно прикончил бы тебя, но это жалкое подобие так не сможет. Ему нужно будет поговорить с тобой, прежде чем он отдаст приказ о твоей казни.
«Ты делаешь то же самое, – подумал Таравангиан, и в его голове зародился опасный план. – Ты должен был убить меня».
Вслух он сказал:
– Да будет так. Я достиг своей цели.
– Верно, – сказал Вражда. – Так оно и есть. Иди, сын мой. Исполни свою часть нашего договора и заслужи спасение для тех, кого любишь.
Золотое пространство исчезло, Таравангиан остался на полу буревого фургона. Он раскрыл ладонь и обнаружил в ней обрывок Диаграммы. Но… остальные части исчезли. Пропали, когда видение закончилось. Это ошеломило его, поскольку подразумевало, что он действительно побывал в другом месте. Что он забрал бумаги с собой, но вернулся только этот крошечный листок.
Он долго смотрел на обрывок, потом заставил себя сесть в кресло. Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Потом он полез в сумку, достал доску для даль-пера, установил ее должным образом и повернул рубин. Получив отклик, написал единственное слово.
«Приступайте».
Без предательства, конечно, не обойтись. Он должен сдержать слово; он должен защитить Харбрант. Это превыше любых других заговоров или планов. И любые другие планы должны быть выполнены таким образом, чтобы Вражда либо не знал, что сделал Таравангиан, либо не мог действовать против него, сняв защиту с Харбранта.
Не прошло и четверти часа, как солдаты Далинара выбили дверь и ворвались в его фургон с оружием наготове. Да, они ждали этого предательства. Отвлекающий маневр Вражды сработал. Им придется посвятить недели лихорадочному труду, чтобы убедиться, что веденские армии не получат слишком большого преимущества – и Далинар будет занят здесь, отбиваясь от солдат Таравангиана.
Таравангиан застонал, когда солдаты схватили его даль-перо и сопровождавшая их письмоводительница прочитала переданное слово.
Они не причинили ему вреда. Вражда, похоже, был прав. У Таравангиана, вероятно, было несколько недель до казни. Когда они связали его и заткнули ему рот кляпом, он обнаружил, что боль и усталость куда слабее, чем можно было предположить. Неприятно, и все же он мог такое перетерпеть. Ибо у него был секрет. Неброская, незаметная тайна, столь же опасная, как и Диаграмма.
Таравангиан решил не сдаваться.