– Ты не сражаешься.
– Это? Не борьба быть. Истребление быть. Даже повар может убить крысу, которую найдет в своем зерне.
Он ухмыльнулся, и Каладин знал его достаточно хорошо, чтобы понять: это шутка.
– Давай. – Камень протянул руки для объятий. – Попрощайся со мной.
Чувствуя себя словно в трансе, Каладин встал:
– Ты вернешься? Если сможешь, после?
Камень покачал головой:
– То, что я делать здесь со всеми вами, – это конец быть. Когда мы встретимся снова, я подозреваю, что это произойдет не в этом мире. Не в этой жизни.
Каладин обнял друга. Последнее, сокрушительное объятие рогоеда. Когда они оторвались друг от друга, Камень плакал, но улыбался.
– Ты вернул мне жизнь. Спасибо тебе за это, Каладин, предводитель мостовиков. Не печалься, что теперь я решаю жить такой жизнью.
– Ты отправляешься в тюрьму или еще хуже.
– Я отправляюсь к богам. – Камень поднял палец. – Здесь живет один такой. Один афах’лики. Он могущественный бог, но хитрый. Тебе не следовало терять его флейту.
– Я… не думаю, что Шут – это бог, Камень.
Рогоед похлопал Каладина по макушке:
– Воздух в голове, как всегда.
Он ухмыльнулся и поклонился так широко и почтительно, как Каладин никогда раньше не видел.
После этого Камень отступил, чтобы встретить Песню у двери, и ушел. Навсегда.
Каладин тяжело опустился на скамью. По крайней мере, Камень не увидит его отставки. И сможет спокойно провести остаток своих дней – короткий или долгий, – притворяясь, что его капитан, его ула’макай, так и остался сильным.
13. Ещё одна охота
Продвинутые фабриали создаются с использованием нескольких различных техник. Сопряженные фабриали требуют тщательного разделения самосвета – и спренов внутри. Если все сделано правильно, две половинки будут продолжать вести себя как один самосвет.
Обратите внимание, что рубины и спрены пламени являются традиционными для этой цели, так как они оказались самыми легкими для разделения и самыми быстрыми по времени отклика. Другие типы спренов не делятся так равномерно, так легко или вообще не делятся.
На следующее утро после вечеринки Шаллан пришлось расплачиваться за склонность Вуали к выпивке. Снова. В голове пульсировала боль, и воспоминания о большей части ночи превратились в размытое пятно. Шквальная женщина.
К счастью, с помощью толики буресвета и трав от головной боли к окончанию встречи со своими счетоводами и министрами она почувствовала себя лучше. Она была женой великого князя, и, хотя их земли в Алеткаре находились во власти врага, они с Адолином должны были заботиться о десятой части Уритиру.
Учитывая долг Шаллан как Сияющей, руководство финансами поручили нескольким надежным женщинам, чьи мужья надзирали за полицией и охраной. Собрание в основном свелось к тому, что Сияющая приняла несколько решений, а Шаллан проверила счета. В будущем у нее появится больше работы, но сейчас все было под контролем. Адолин сказал, что она все равно должна взять отпуск после миссии.
Он воспользовался этим временем, чтобы покататься на лошадях. Как только письмоводительницы удалились из зала для аудиенций, Шаллан оказалась в одиночестве – и впервые за несколько недель ей не нужно было играть роль. Какое-то время она просматривала свои письма и переписку по даль-перьям и в конце концов остановилась на одном сообщении, которое пришло за день до ее возвращения.
«Сделка заключена, условия согласованы. Спрены придут».
Мгновение она держала его в руках, потом сожгла. Почувствовав озноб, решила, что больше не хочет сидеть одна в комнате, и отправилась навестить братьев.
Их покои находились неподалеку. Йушу был там один, когда она приехала, но он впустил ее и поболтал с ней о ее миссии. Затем, как обычно бывало, когда она приходила в гости, Шаллан нашла предлог, чтобы устроиться у очага и порисовать. Ничего особенного. Навещать братьев не обязательно означало разговаривать с ними все время.
Она уютно расположилась на одеялах у очага и на несколько благословенных минут представила, что находится дома, в Йа-Кеведе. Потрескивает огонь в камине. Отец и мачеха болтают с приезжими ревнителями – мужчинами и женщинами церкви, а это значит, что отец вел себя хорошо.
Шаллан разрешили взять альбом для рисования – отец любил хвастаться ее мастерством. Закрыв глаза, она нарисовала очаг – каждый кирпич запечатлелся в ее памяти, ведь она столько раз рисовала здесь. Хорошие дни. Теплые дни.
– Эй, что ты там рисуешь? – спросил Йушу. – Это домашний очаг?
Она улыбнулась и – хотя заговорил настоящий Йушу – включила его в мысленный образ. Один из четырех ее старших братьев, ведь в воспоминаниях их все еще было четверо. Йушу и Виким, близнецы, но у Йушу был более веселый нрав, а Виким отличался задумчивостью. И Балат – он сидел в кресле рядом, изображая уверенность в себе. Вернулся Хеларан, и Балат всегда надувался, когда рядом был старший из братьев Давар.
Она открыла глаза и посмотрела на маленьких спренов вдохновения, которые собирались вокруг нее, принимая облик обычных вещей. Чайник ее матери. Каминная кочерга. Утварь из дома в Йа-Кеведе, а не отсюда – каким-то образом спрены откликались на то, что Шаллан воображала. Один из образов заставил ее оцепенеть. Ожерелье в виде цепи, скользящее по земле.
По правде говоря, те дни дома были ужасными. Времена слез, криков и распадающейся жизни. Это был также последний раз, когда она могла вспомнить всю свою семью вместе.
Вот только… нет, это была не вся семья. Это воспоминание случилось после… после того, как Шаллан убила свою мать.
«Посмотри правде в глаза! – сердито подумала она про себя. – Не игнорируй это!» Узор двигался по полу комнаты здесь, в Уритиру, вертелся среди танцующих спренов вдохновения.
Ей тогда было всего одиннадцать. Семь лет назад – и если эта временная шкала была верна, она, должно быть, начала видеть Узора еще маленьким ребенком. Задолго до того, как Ясна впервые встретила своего спрена. Шаллан не помнила своих первых опытов с Узором. Если не считать отчетливого образа призыва осколочного клинка, чтобы защитить себя в детстве, она вычеркнула все подобные воспоминания.
«Нет, они здесь, – подумала Вуаль. – Глубоко внутри, Шаллан».
Она не могла видеть эти воспоминания, не хотела их видеть. Когда она отшатнулась от них, что-то темное шевельнулось внутри ее, становясь сильнее. Нечто бесформенное. Шаллан не хотела быть человеком, который сделал все это. Этого… этого человека нельзя было… нельзя было любить…
Она крепко сжала карандаш, рисунок лежал на коленях, наполовину законченный. Она засучила рукава и заставила себя читать исследования о других людях с расщепленными личностями. В книгах по медицине она нашла лишь несколько упоминаний, из которых следовало, что к людям вроде нее даже ревнители относились как к уродцам – феноменам, которых надлежало запереть во тьме ради их же блага. Ученые изучали их, обнаруживая «новизну в причудливой природе» этих случаев, «дарующую озарения по поводу спутанных умов, пораженных психозом». Было ясно, что обращаться к таким специалистам с ее проблемами – не выход.
Похоже, в таких случаях потеря памяти была обычным делом, но все прочее, что испытала Шаллан, – вовсе нет. Что немаловажно, ее амнезия не развивалась. Может быть, с ней все в порядке. Она обрела равновесие.
Жизнь налаживается. Ну да, разумеется.
– Клянусь бурей, – проговорил Йушу. – Шаллан, ты нарисовала… что-то очень странное.
Она сосредоточилась на наброске: он не очень-то удался, она ведь рисовала с закрытыми глазами. В камине родного дома она нарисовала горящие души. Их можно было бы принять за спренов пламени, если бы они не были так похожи на нее и трех ее братьев…
Шаллан захлопнула альбом. Она не вернулась в Йа-Кевед. Очаг перед ней – в комнате в Уритиру – не горел; это была ниша в стене, в которой покоился нагревательный фабриаль.
Она должна жить настоящим. Йушу больше не пухлый улыбчивый мальчик из ее воспоминаний, это тучный мужчина с окладистой бородой, за которым приходилось почти постоянно следить, чтобы он не украл что-нибудь и не попытался заложить ради денег для азартных игр. Они дважды застукали его за попытками вытащить нагревательный фабриаль.
И улыбка его – ложь. Или, может быть, он просто изо всех сил старается оставаться бодрым. Всемогущий свидетель, она понимала это стремление.
– Нечего сказать? Никаких колкостей? Ты почти перестала острить.
– Все дело в том, что мы с тобой слишком редко видимся, а где же я найду второго столь вдохновляющего недотепу?
Он улыбнулся, но поморщился, и Шаллан тут же стало стыдно. Шутка была слишком меткой. Она не могла вести себя так же, как в детстве; тогда их объединяла вражда к отцу, делая мрачный юмор способом выжить.
Она беспокоилась о том, что они отдалятся друг от друга, поэтому продолжала навещать его, не боясь быть навязчивой.
Йушу встал, чтобы принести еды, а Шаллан как раз хотела попробовать еще одну шутку. Когда он ушел, она со вздохом порылась в сумке и достала маленькую записную книжку Йалай. Картинка постепенно складывалась. Например, Шаллан узнала, что шпионы Йалай подслушали, как члены Духокровников говорили о новом маршруте через Море потерянных огней. Там она и другие путешествовали в Шейдсмаре год назад. Действительно, целых три страницы были заполнены названиями мест из таинственного мира спренов.
«Я видела карту, – написала Йалай, – в вещах того духокровника, которого мы захватили. Мне следовало догадаться, что ее надо скопировать, ибо она погибла в огне. Вот что я помню».
Шаллан сделала несколько пометок внизу грубо набросанной карты Йалай. Какими бы навыками в политике ни обладала эта женщина, талантом рисовальщика она явно была обделена. Но может быть, Шаллан отыщет какие-нибудь настоящие карты Шейдсмара и сравнит?