Каладин кивнул. Вскоре по коридору пронеслась Сил.
– Вот ты где! – сказала она.
– Спрены чести чувствуют, где их рыцарь, – сказал Каладин. – Так что тебе не нужно изображать удивление, обнаружив меня.
Сил преувеличенно закатила глаза, и он готов был поклясться, что она сделала их еще больше для выразительности.
– Чем это мы заняты? – осведомилась она, приземлившись ему на плечо, после чего уселась в чопорной позе, скрестив лодыжки и положив руки на колени. – На самом деле мне все равно. Мне нужно тебе кое-что сказать. У гончих Аладара появились щеночки. Я понятия не имела, как сильно мне нужно увидеть щенков, пока не пролетела мимо них сегодня утром. Это самые мерзкие существа на планете, Каладин. Они почему-то настолько мерзкие, что кажутся милыми. Такими милыми, что я чуть не умерла! Только я не могу умереть, потому что я вечная частица самого бога, и у нас есть определенные правила.
– Ну, я рад, что у тебя поднялось настроение.
– Да. Я тоже.
Она указала на Норила:
– Вижу, вы его нашли. Ведете к племяннице?
– Пока нет, – ответил Каладин.
Он провел Норила мимо большого коридора, по которому в обе стороны текли людские реки. Наконец они пересекли этот коридор и вышли на балкон. Большой и общий, вроде того, что рядом с клиникой.
Норил остановился под аркой. Когда он посмотрел на небо, его глаза наполнились слезами. Тефт взял его за руку и провел немного дальше – туда, где у перил стояло несколько стульев с видом на горы.
Каладин подошел к перилам и сначала ничего не сказал.
– С ней все в порядке? – наконец заговорил Норил. – С моей племянницей?
– Она беспокоится о тебе, – сказал Каладин, поворачиваясь и садясь на стул. – Мой отец-лекарь – тот, с которым ты познакомился в Поде, – говорит, что ты пережил тяжелые времена.
Однорукий кивнул с отрешенным видом. Лирин сказал, что он ужасным образом лишился своей семьи и никак не мог этому помешать.
– С некоторыми из нас происходит так, – продолжил Каладин, – что такие вещи понемногу накапливаются, словно груз на спине. Пока мы не поймем, что тонем. Я думал, что у меня все плохо, но, наверное, я не поменялся бы с тобой местами. Получить удар подобной силы…
Норил пожал плечами.
– Кошмары снятся? – спросил Тефт.
– Да. Я не помню подробностей. Может быть, это милость от Всевышнего. – Норил тяжело вздохнул, запрокинув голову, чтобы посмотреть на небо. – Я не заслуживаю пощады. Я ничего не заслуживаю.
– Ты просто хочешь перестать существовать, – сказал Каладин. – Ты же не хочешь на самом деле убить себя – по крайней мере, не каждый день. Но по-твоему, было бы удобнее, если бы тебя в этом мире не было.
– Для всех будет лучше не иметь со мной дела, – подтвердил Норил.
Сил снова приземлилась на плечо Каладина и наклонилась вперед, пристально наблюдая за одноруким.
– Ты же знаешь, что это не так, – возразил Каладин. – Никому не станет лучше, если ты исчезнешь. Твоя племянница любит тебя. Твое возвращение порадует ее.
– Мне так не кажется.
– Знаю. Вот почему нужно, чтобы кто-то сказал тебе об этом. Тебе нужно с кем-то говорить, Норил, – в те моменты, когда темнота усиливается. С кем-то, кто напомнит тебе, что мир не всегда был таким, что он не будет таким всегда.
– Откуда ты… это знаешь?
– Почувствовал. Чувствую почти каждый день.
Норил повернулся к Тефту.
– Человек не может ненавидеть себя за то, что он сделал или не сделал, – сказал Тефт. – Со мной такое было. Все еще бывает иногда, но я продолжаю напоминать себе, что это легкий путь. Не тот, которого хотели бы от меня, понимаешь?
– Да. – Норил выпрямил спину. У него все еще был тот же затравленный взгляд, но, по крайней мере, казалось, что он дышит ровнее. – Спасибо. За то, что вытащили меня оттуда. За то, что поговорили со мной.
Каладин взглянул на ревнителя, который стоял позади них. Тефт продолжал говорить с Норилом – не о чем-то важном, просто о его родных краях. Стало ясно, что бедняга лишился руки много лет назад и это событие не было связано с потерей семьи.
Чем больше он говорил, тем лучше себя чувствовал. Не исцелялся, конечно. Но ему становилось лучше.
Каладин встал и подошел к ревнителю, который устроился на каменной скамье, служившей частью балкона. Юноша надел очки и уставился на Норила.
– Он разговаривает, – сказал ревнитель. – А с нами только фыркал, большего добиться не удалось.
– Это неудивительно. В таком состоянии трудно что-то делать, даже говорить. Буря свидетельница… когда мне плохо, я могу желать чего угодно, только не с кем-то поговорить. Но это неправильно. Хотя давить нельзя, наличие кого-то, с кем можно побеседовать, обычно помогает. Вы должны позволять ему встречаться с другими людьми, которые чувствуют то же, что и он.
– Этого нет в книге лечения, – возразил ревнитель. – Там сказано, что мы должны держать сумасшедших подальше друг от друга. В беседах они будут подпитывать меланхолию друг друга.
– Могу такое допустить. Но знаем ли мы об этом наверняка? Вы пробовали этот метод?
– Нет. – смутившись, ревнитель отвел взгляд от Каладина. – Я знаю, что вы сердитесь на нас, светлорд. Но мы делаем все, что в наших силах. Большинство людей пытаются не замечать таких несчастных, спихивают их на ревнителей. Можете считать нас бессердечными, но мы единственные, кому не все равно. Мы пытаемся.
– Я не считаю вас бессердечными, – возразил Каладин. – Я думаю, вы просто неправильно подходите к проблеме. Мы, лекари, знаем, что человек в обмороке должен лежать так, чтобы его ноги были подняты, а голова опущена. Но того, кто ранен в спину или шею, ни в коем случае нельзя перемещать, пока мы не определим степень повреждения. Различные болезни, различные раны могут потребовать совершенно разных методов лечения. Скажи, какие методы лечения вы применяете к человеку с меланхолией?
– Мы… – Ревнитель сглотнул. – Держим таких больных подальше от всего, что может их раздражать или беспокоить. Содержим их в чистоте. Обеспечиваем покой.
– А к кому-то с агрессивными наклонностями?
– То же самое, – признался ревнитель.
– Боевой шок? Галлюцинации?
– Вы уже знаете мой ответ, светлорд.
– Кто-то должен постараться ради этих людей, – сказал Каладин. – Кто-то должен поговорить с ними, попробовать различные методы лечения, посмотреть, что, по его мнению, работает. Что на самом деле поможет.
Вот буря, он заговорил, как отец.
– Мы должны изучить их реакции, использовать эмпирический подход к лечению, а не просто предполагать, что тот, кто перенес психическую травму, навсегда сломлен.
– Все это звучит великолепно, светлорд, – сказал ревнитель. – Но вы хоть понимаете, каких трудов будет стоить переубедить главных ревнителей? Вы понимаете, сколько денег и времени потребует ваше предложение? У нас нет для этого ресурсов.
Он посмотрел на Норила: тот откинул голову назад и закрыл глаза, чувствуя солнечный свет на коже. Сил опустилась на стул рядом с ним и изучала его, словно грандиозную картину.
Каладин почувствовал, как глубоко внутри его что-то шевельнулось. Он боялся, что работа с отцом не принесет ему настоящего удовлетворения. Он боялся, что не сможет защитить людей, как того требовали его клятвы. Что из него выйдет плохой лекарь.
Но если существовало что-то, в чем он смыслил больше, чем ревнители и лекари – включая отца, – то это было оно.
– Выпустите этого человека под мою опеку, – сказал Каладин. – И предупредите начальство, что я приду за другими. Ревнители могут жаловаться хоть самой светлости Навани, если захотят. Они получат от нее тот же ответ, который я даю вам сейчас: нужно попробовать что-то новое.
26. Немного шпионства
Гибель Преданности и Владычества сильно беспокоит меня, поскольку я не понимал, что огромную силу, подвластную нам, можно сломить таким образом. В моем мире сила всегда скапливалась вновь и подыскивала для себя новый сосуд.
К четвертому дню путешествия Шаллан начала по-настоящему наслаждаться жизнью. Сильнее всего они встревожились, три дня назад заметив, как вдалеке проплывает пара Сплавленных. Люди быстро забрались в укрытие – под брезент, натянутый между двумя грудами ящиков в задней части баржи, – но волновались они зря. Сплавленные следовали своим курсом, не обращая внимания на баржу.
Не считая этого единственного случая, она могла проводить время в беззаботном рисовании. Только вот, конечно, к ней могли присоединиться криптики.
Они любили смотреть, как она рисует. В настоящее время ее окружили все четверо – Узор, плюс трое связанных с ее агентами. Они все вместе гудели, жужжали и подпрыгивали, глядя, как она пытается нарисовать Уа’пама, стоящего на верхней палубе баржи.
Она уже привыкла к присутствию Узора. На самом деле спрен вызывал у нее теплые чувства – ей нравилось, как он гудел, когда слышал какую-нибудь неправду, или как встревал с вопросами о самых обыденных человеческих делах. Но когда все четверо столпились вокруг, спокойствие Шаллан начало перерастать в панику.
Она почти забыла, как испугалась, когда его странная фигура с головой-символом начала появляться на ее рисунках. Но теперь вспомнила. Вспомнила, как бежала по коридорам Харбранта и ее рассудок трещал по швам от того, что́ набросок продемонстрировал: позади полным-полно криптиков. Она заглядывала в Шейдсмар. Ее подсознание начало воспринимать спренов такими, какими они выглядели в Когнитивной реальности.
То же напряжение теперь скрутило ее внутренности, сделав карандашные линии резкими и грубыми. Она попыталась подавить это чувство. У нее не было никаких причин бежать, карабкаться и кричать.
Штрихи оказались слишком темными и жесткими, чтобы должным образом запечатлеть Уа’пама, который одной ногой опирался на перекладину борта, словно исследователь, отправляющийся на поиски приключений. Она попыталась расслабиться, рисуя причудливо струящийся вокруг него солнечный свет. Это, однако, заставило четверых криптиков возбужденно загудеть.