Эшонай и ее мать прошли мимо других слушателей, несущих похожие самосветы. Маленькие вспышки света посреди буйства стихий. Как души умерших, которые, по слухам, бродят во время бурь в поисках светсердец, чтобы в них поселиться.
Эшонай настроилась на ритм ужасов, который с каждым тактом как будто пронзал разум. За себя она не боялась, но мать в последнее время стала такой хрупкой…
Хотя многие стояли на открытом месте, Эшонай повела мать к лощине, которую выбрала раньше. Даже здесь проливной дождь как будто пытался проникнуть под кожу. Спрены дождя на вершине хребта колыхались в унисон с яростным ураганом, – казалось, они танцевали.
Эшонай съежилась рядом с матерью, не слыша ритма, который напевала фемалена. Свет камня, однако, озарил ухмылку на лице Джакслим.
Ухмылку?
– Напоминает мне о том, как мы с твоим отцом вышли вместе! – крикнула Джакслим дочери сквозь шум ветра. – Мы решили не оставлять это на волю судьбы – один из нас мог измениться, а другой – нет! Я до сих пор помню ту причудливую страсть, которую испытала, когда впервые изменилась. Ты слишком боишься этого, Эшонай! Ты же понимаешь, я хочу внуков.
– Нам обязательно говорить об этом сейчас? – сердито спросила Эшонай. – Держи камень. Прими новую форму! Подумай о ней, а не о бракоформе.
Вот только такого позора им и не хватало.
– Спрены жизни не интересуются старыми развалинами, – сказала ее мать. – Приятно снова оказаться тут! Я уже начала думать, что просто зачахну…
Вместе они прижались к скале, Эшонай использовала свой щит как импровизированную крышу, чтобы защититься от дождя. Неизвестно, сколько времени потребуется для начала трансформации. Сама Эшонай приняла новую форму лишь однажды, в детстве – когда отец в нужный час помог ей принять трудоформу.
Дети не нуждались в форме, их и без нее переполняла энергия жизни – но если они не принимали форму после полового созревания на седьмом или восьмом году, то застревали в тупоформе. Она была, по сути, низшей версией бракоформы.
Сегодня буря тянулась долго, и рука Эшонай начала болеть от тяжести щита.
– Что-нибудь чувствуешь? – спросила она у матери.
– Еще нет! Я не знаю правильного образа мыслей.
– Настройся на смелый ритм! – сказала Эшонай. Вот что велела им Венли. – Уверенность или возбуждение!
– Я пытаюсь! Я…
Слова матери затерялись в раскате грома, который обрушился на них с такой силой, что сами камни содрогнулись, а у Эшонай застучали зубы. А может, это было от холода. Обычно холодная погода ее не беспокоила – трудоформа хорошо подходила для таких условий, – но ледяная дождевая вода просочилась сквозь промасленную куртку и теперь струйками текла вдоль хребта.
Она настроилась на ритм решимости, удерживая щит на месте. Она защитит свою мать. Джакслим часто жаловалась, что Эшонай ненадежна, склонна к фантазиям, но это неправда. Ее исследования мира – трудная работа. Полезная работа. Она не была ни ненадежной, ни ленивой.
Пусть мать увидит это. Эшонай держала щит, бросая вызов дождю – и самому Укротителю бурь. Прижимая к себе мать, согревая ее. Она не слабая. Она крепкая. Надежная. Решительная!
Самосвет в руках матери засветился ярче. «Наконец-то!» – подумала Эшонай и отодвинулась, чтобы у Джакслим было больше пространства для трансформации, переделки ее души – главного связующего звена между слушателем и самим Рошаром.
Эшонай не должна была удивляться, когда свет вырвался из камня и был поглощен – как вода, спешащая наполнить пустой сосуд, – ее собственным сердцем. И все же она удивилась. Эшонай ахнула, ритмы нарушились и исчезли – все, кроме одного, ошеломляющего звука, которого она никогда раньше не слышала. Это был величественный, ровный тон. Не ритм. Чистая нота.
Гордый, громче грома. Звук стал для нее всем, когда ее предыдущий спрен – крошечный гравитационный спрен – был выброшен из светсердца.
Чистый тон Чести зазвучал в ее ушах. Она уронила щит, и тот улетел в темное небо. Ее не должны были забирать, но в данный момент ей было все равно. Это превращение было чудесным. В нем к ней вернулась жизненно важная часть слушателей.
Они нуждались в большем, чем имели. Нуждались!
Это… это было правильно. Она приняла перемену.
И весь Рошар замер, чтобы пропеть давно утраченную ноту Чести.
Эшонай пришла в себя, лежа в луже дождевой воды, мутной от кремной примеси. Рядом с ней колыхался одинокий спрен дождя, глядя единственным глазом на тучи и шевеля лапками.
Она села и окинула взглядом свою изодранную одежду. Мать покинула Эшонай в какой-то момент во время бури, крича, что ей нужно укрыться. Эшонай была слишком поглощена этим тоном и новой трансформацией, чтобы пойти с ней.
Она подняла руку и обнаружила, что пальцы стали толстыми, мясистыми, а на тыльной стороне ладони и предплечье появился панцирь, похожий на стальную броню человеков. Он покрывал все ее тело, от ног до макушки. Волос не было. Только твердый панцирь.
Перемена разорвала ее рубашку и куртку, оставив лишь юбку – и та порвалась на талии, так что едва держалась на теле. Она встала, и даже это простое действие показалось ей другим, не тем, что раньше. Неожиданная сила как будто подбросила Эшонай. Она споткнулась, потом ахнула, настроившись на ритм благоговения.
– Эшонай! – раздался незнакомый голос.
Она нахмурилась: чудовищная фигура в красновато-оранжевом панцире перешагнула через обломки, разбросанные бурей. Незнакомец неловко повязал плащ на талии: очевидно, тоже оказался раздетым. Она настроилась на ритм веселья, хотя мален не выглядел глупо. Казалось невозможным, чтобы такая динамичная, мускулистая фигура могла выглядеть глупо. Ей хотелось бы знать ритм более величественный, чем благоговение. И… она тоже так выглядела?
– Эшонай, – сказал мален своим глубоким голосом. – Ты можешь в это поверить? Я чувствую, что могу подпрыгнуть до облаков!
Она не узнавала голос… но узор мраморной кожи был ей знаком. И черты лица, хотя теперь и прикрытые панцирным шлемом, напоминали…
– Тьюд? – спросила она и снова ахнула. – Мой голос!
– Я знаю, – сказал он. – Если ты когда-нибудь хотела петь на низких тонах, Эшонай, кажется, мы нашли для этого идеальную форму!
Она огляделась вокруг и увидела несколько других слушателей в мощных доспехах. Их была добрая дюжина, все пели в ритме благоговения. Хотя Венли предоставила около двух десятков драгоценных камней, похоже, не все добровольцы приняли новую форму. Неудивительно. Им потребуется время и практика, чтобы определить правильный образ мыслей.
– Ты тоже была потрясена? – сказала Дианиль, подходя. Ее голос стал таким же глубоким, как сейчас у Эшонай, но завиток черного мрамора на лбу виднелся отчетливо. – Я чувствовала непреодолимую потребность встать посреди бури и купаться в этом звуке.
– Есть песни тех, кто впервые принял трудоформу, – сказала Эшонай. – Мне кажется, они упоминают похожий опыт: излияние силы, удивительная нота, принадлежащая исключительно Культивации.
– Рошар поет, – сказал Тьюд, – и приветствует нас.
Их собралось двенадцать, и хотя она не всех знала одинаково, между ними возникла мгновенная… связь. Товарищество. Они по очереди прыгали, проверяя, кто сможет подняться выше, пели в ритме радости, дурачились, как кучка детей с новой игрушкой. Эшонай швырнула камень, он взлетел на невероятную высоту. Она даже привлекла спренов славы с развевающимися хвостами и длинными крыльями.
Пока остальные выбирали камни, чтобы попытаться превзойти ее бросок, она услышала неуместный звук. Барабаны? Да, это были боевые барабаны, сигнализирующие о налете на город.
Остальные собрались вокруг нее, напевая в ритме замешательства. Нападение одной из других семей? Сейчас?
Эшонай хотелось рассмеяться.
– Они что, сошли с ума? – спросил Тьюд.
– Они не знают, что мы сделали, – сказала Эшонай, оглядывая плоское каменное пространство за городом, где они встретились один на один с Великой бурей.
Многие слушатели только сейчас выбирались из укромных трещин в земле.
Их лучшие воины, однако, оставались в городе в небольших, крепких зданиях, построенных там. Семьи частенько претендовали на город сразу после бури. Это был один из лучших моментов для атаки, если, конечно, сумеешь собрать силы достаточно быстро.
– Это будет весело, – с волнением сказала Мелу.
– Не знаю, правильно ли так думать, – сказала Эшонай, хотя чувствовала то же самое рвение. Желание помчаться вперед. – Хотя… если мы сможем прибыть до того, как они закончат хвастаться…
Остальные с ухмылками настроились кто на веселье, кто на возбуждение. Эшонай шла впереди, не обращая внимания на оклики тех, кто покидал буревые убежища. Нужно было заняться более неотложным делом.
Когда они приблизились к городу, она увидела, что атакующая семья собралась за воротами, трясет копьями, дерзит и насмехается. Разумеется, они были одеты в белое. Это был знак того, что происходит нападение, а не запрос на торговлю или другое взаимодействие.
Пока продолжалось хвастовство, настоящая битва еще не началась. Эшонай участвовала в нескольких битвах за города, когда ее семья пыталась претендовать на один из них, и это всегда было неприятное событие – хуже всего оказалось то сражение, когда с каждой стороны погибло больше десятка слушателей.
Ну что ж, сегодня они все увидят…
Она остановилась, подняв руку, приказывая остальным сделать то же самое. Они подчинились – хотя в глубине души Эшонай недоумевала, почему решила взять на себя ответственность. Это просто показалось естественным.
Они приближались к трещине в стене, окружающей город. Эта стена, возможно, когда-то выглядела грандиозно, однако сохранились лишь намеки на ее былое величие. Бо́льшая часть обветшала, кое-где виднелись внушительные дыры.
В тени шевельнулась фигура. Она выглядела зловещей, опасной – но шагнула на свет и взмахом руки пригласила их подойти. Это оказалась Венли. Как ей удалось так быстро добраться до города?