Эшонай приблизилась, и Венли медленно, неторопливо оглядела ее с ног до головы. На заднем плане били барабаны, подгоняя Эшонай вперед. И все же во взгляде сестры она почувствовала что-то…
– Сработало, – сказала Венли. – Хвала древним бурям за это. Хорошо выглядишь, сестра. Полна силы и готова воевать.
– Это не моя суть. – Эшонай указала на форму. – Но я испытываю определенный… трепет оттого, что стала такой.
– Иди к Шарефелю, – сказала Венли. – Он ждет тебя.
– Барабаны… – начала Эшонай.
– Враг еще некоторое время будет выкрикивать оскорбления, – возразила Венли. – Иди к Шарефелю.
Шарефель был осколочником их семьи. По традиции после отвоевания города побежденная семья отдавала свои осколки победителям, чтобы те их сберегли.
– Венли, – сказала Эшонай. – Мы не применяем осколки против других слушателей. Они предназначены только для охоты.
– О, сестра, – в ритме веселья сказала Венли, обойдя ее, а затем осмотрев Тьюда и остальных. – Если у нас есть хоть какая-то надежда противостоять человеческому племени, когда оно неизбежно обратится против нас, мы должны быть готовы применить оружие, которым были благословлены.
Эшонай хотела настроиться на ритм упрека от такого предложения, но вспомнила, что говорил ей Далинар Холин. Если слушатели не объединятся, они действительно станут легкой добычей.
– Я хочу драться, – в ритме волнения сказала Мелу, и спрен предвкушения – похожий на длинное знамя, соединенное со сферой у земли, – запрыгал позади нее.
– Я думаю, стоит попытаться никого не убивать, – произнес Тьюд в ритме размышлений. – С этой формой… По-моему, это было бы несправедливо.
– Возьми осколки, – настаивала Венли. – Покажи им, как опасно приближаться к нам и вызывать на битву.
Эшонай протиснулась мимо сестры, остальные последовали за ней, включая саму Венли. Эшонай не собиралась использовать осколки против своего народа, но, возможно, и впрямь стоило навестить Шарефеля. Она петляла по городу, минуя кремные лужи и лозы, протянувшиеся от камнепочек, чтобы впитывать влагу.
Хижина осколочника находилась у передней стены, рядом с барабанами. Это было одно из самых крепких строений в городе, которое поддерживали в хорошем состоянии. Сегодня дверь была гостеприимно открыта. Эшонай шагнула в дверной проем.
– А… – раздался тихий голос в ритме потерь. – Значит, это правда. У нас снова есть воины.
Эшонай шагнула вперед и увидела сидящего пожилого слушателя, свет из дверного проема освещал узор его почти черной кожи. Чувствуя, что так надо, хотя и не совсем понимая почему, она опустилась перед ним на колени.
– Я долго пел старые песни, – проговорил Шарефель, – мечтая об этом дне. Я всегда думал, что найду боеформу сам. Как? Какой спрен?
– Спрен боли, – сказала Эшонай.
– Они убегают во время бурь.
– Мы захватили их, – сказала Эшонай, когда в комнату вошли еще двое, словно грозные тени. – Используя метод человеков.
– А-а… – протянул он. – Тогда я тоже попробую, во время следующей бури. Но это новая эра, и она заслуживает нового осколочника. Кто из вас возьмет мои осколки? Кто из вас может нести это бремя и эту славу?
Группа замерла. Не во всех семьях были осколочники; у слушателей имелось только восемь комплектов. Те, кто владел надлежащими восемью городами, были благословлены ими, чтобы использовать только в охоте против большепанцирников. Это были редкие события, когда многие семьи собирались вместе, чтобы добыть светсердце для выращивания урожая, а затем устроить пир, поедая мясо убитого зверя.
Похоже, у их осколков теперь… другое будущее.
«Если люди обнаружат, что они у нас есть, – подумала Эшонай, – войны не миновать».
– Отдай осколки мне, – заявила Мелу в ритме возбуждения.
Она шагнула вперед, но Тьюд положил руку на ее нагрудную броневую пластину, словно удерживая. Она загудела в ритме предательства, а он – раздражения. Они бросали друг другу вызов.
Дела быстро могли принять дурной оборот.
– Нет! – сказала Эшонай. – Нет, никто из нас их не возьмет. Никто из нас не готов.
Она посмотрела на пожилого осколочника.
– Оставь их себе. С доспехом ты крепок, как любой воин, Шарефель. Я просто прошу тебя пойти с нами сегодня.
Барабаны перестали звучать.
– Я не стану поднимать клинок против других слушателей, – сказал Шарефель в ритме скепсиса.
– В этом нет необходимости, – заверила Эшонай. – Нашей целью сегодня будет не победа в битве, а обещание нового начала.
Вскоре они вышли из города. Некогда в проеме были створки ворот, но слушатели не могли создавать деревянные чудеса такого масштаба. По крайней мере, пока.
Битва уже началась, хотя до рукопашной дело еще не дошло. Воины ее семьи выступали вперед и бросали копья, а другая семья уклонялась. Потом атакующая семья должна была вернуть копья. Если кто-то был ранен, одна сторона могла отступить и отказаться от боя. Если нет, то в конце концов они должны были перейти к ближнему бою.
Спрены всевозможных разновидностей, привлеченные этим событием, бегали и летали по периметру сражения. Лучники семьи Эшонай держались в стороне, их численность была призвана напугать противника, хотя они не использовали свое оружие. Луки были слишком смертоносны и слишком точны, чтобы применять их против других слушателей.
Увы, иной раз в пылу сражения традиции нарушались. Обычные стычки превращались в жуткие кровавые побоища. Эшонай в подобном не участвовала, но в детстве ей случилось увидеть, чем обернулся неудачный штурм другого города.
Но вот появились боеформы в сопровождении полного осколочника в блестящем доспехе, и обе стороны застыли. Семья Эшонай расступилась, напевая то ли в ритме благоговения, то ли в ритме волнения.
Эшонай, как и несколько других, была вооружена копьем. Они остановились в центре поля. Противоборствующая семья отпрянула назад, их воины размахивали копьями. Их позы – и пение, что смогла разобрать Эшонай, – были полны ужаса.
– Мы заново открыли боеформу, – крикнула Эшонай в ритме радости. Она выбрала манящий ритм, а не рассерженный. – Присоединяйтесь к нам. Приходите в наш город, живите с нами. Мы поделимся нашими знаниями!
Остальные отпрянули еще дальше. Один из них крикнул в ритме упрека:
– Вы нас поглотите! Сделаете рабами. Мы больше не будем самостоятельной семьей.
– Мы все одна семья! – ответила Эшонай. – Боишься, что тебя сделают рабом? Ты видел бедные рабоформы, которые служат человекам? Видел доспехи человеков, их оружие? Видел, как тонка их одежда, какие они создали повозки? Ты не сможешь этому противостоять. Я не смогу. Но вместе мы могли бы! На Равнинах десятки тысяч слушателей. Когда человеки вернутся, пусть они увидят единую нацию, а не кучку враждующих племен.
Она указала на другие боеформы, затем позволила взгляду задержаться на Шарефеле в его осколочной броне.
– Мы не будем драться с вами сегодня, – продолжила Эшонай, поворачиваясь к вражеской семье. – Сегодня никто из этой семьи не станет с вами драться. Но если кто-то из вас будет упорствовать, вы познаете на себе истинную мощь этой формы. Далее мы обратимся к семье Живых Песен. Вы можете стать первыми, кто присоединится к нашей новой нации, и на протяжении поколений вас будут восхвалять за мудрость. Или же оставайтесь последними – и придете выклянчивать себе местечко, когда наш союз будет почти завершен.
Она подняла копье, метнула его – и сама поразилась силе броска. Оно взмыло над вражеским семейством и исчезло вдали. Она услышала, как некоторые из них запели в ритме ужасов.
Она кивнула остальным, и они вместе вернулись в город. Иные казались раздосадованными. Они хотели битвы, жаждали проверить свои способности. До сих пор она не встречала слушателей, проявляющих кровожадность, и не чувствовала, чтобы эта форма изменила ее так сильно, – и все-таки, стоило признать, ее тоже обуревало нетерпение.
– Надо потренироваться, – сказала она товарищам. – Направить агрессию в нужное русло.
– Звучит замечательно, – сказал Тьюд.
– Главное, чтобы мы этим занялись на глазах у всех, – раздраженно прибавила Мелу. – Хочу, чтобы они поняли, как легко я могла бы расколоть им черепа. – Она посмотрела на Эшонай. – Но… все прошло хорошо. Наверное, я рада, что мне не пришлось никого разрывать на части.
– Как ты научилась произносить речи? – раздался вопрос откуда-то сзади. – Разговаривая с деревьями в глуши?
– Я не отшельница, Долимид, – ответила Эшонай в ритме раздражения. – Мне просто нравится свобода как идея. Не хочу сидеть взаперти. Того, кто не высовывает носа за пределы своих земель, можно застать врасплох. Если бы мы просто исследовали окрестности, нам бы не пришлось сейчас так спешить с объединением семей – кто мне возразит? Если бы не наша трусость, мы бы начали готовиться к встрече с человеками еще несколько поколений назад.
Остальные загудели в ритме утешения. Они все понимали. Почему Эшонай раньше с таким трудом удавалось убеждать соплеменников? Была ли теперешняя легкость вызвана связью, которую она чувствовала с этими слушателями, первыми боеформами?
Эта форма могла научить ее стольким вещам, позволить провести столько экспериментов. Она почувствовала, что ее шаг стал пружинистым. Возможно, это была лучшая форма для исследования мира – можно перепрыгивать препятствия, бегать быстрее. Так много возможностей.
Они вошли в город. Воины ее семьи – те, кто бросал свои копья, – рысью следовали позади, немедленно признав власть боеформ. Когда они проходили мимо хижины Шарефеля, Эшонай снова увидела Венли, притаившуюся в тени. В каком-то смысле это была ее победа.
Эшонай, вероятно, должна была пойти поздравить сестру, но не могла заставить себя сделать это. Венли не нуждалась в песнях восхваления. Она и так была достаточно надменной.
Вместо этого Эшонай повела группу к буревому убежищу, откуда выходили остальные члены их семьи. Каждый должен был полюбоваться новой формой вблизи.