Спустившись вниз на веревке, пес «улетел» в темноту. Он нашел ребенка полностью под водой, но погрузил морду и вцепился зубами в его одежду. Через некоторое время семья вытащила веревку: на ней был пес, держащий зубами малыша: мокрого, плачущего, но вполне живого.
В тот вечер семья устроила пса за своим столом и дала ему свитер, чтобы согреться, а на лицевой стороне буквами было написано его имя – он смог это прочитать. Они устроили пир с едой, которую пес помог вырастить. Они дали ему кусок пирога в честь дня рождения ребенка, чью жизнь он спас.
В ту ночь дождь поливал других собак, которые спали снаружи в холодном, протекающем сарае. Но маленький песик с набитым животом уютно устроился в теплой постели у огня, обнимаемый детьми фермера. Лежа там, пес печально подумал: «Я не смог стать драконом. Я полный и бесповоротный неудачник».
Конец.
Шут хлопнул в ладоши, и образы исчезли. Он отвесил сидячий поклон. Виньетка опустила флейту и снова распустила свой узор, как бы кланяясь на свой лад.
Затем Шут взял свою миску с тушеным мясом и продолжил есть.
– Подожди, – сказал Каладин, вставая. – И это все?
– Ты пропустил слово «конец» в конце? – спросила Виньетка. – Оно указывает, что это конец.
– Что еще за конец? – возмутился Каладин. – Пес решил, что он неудачник?
– Концовки – это искусство, – надменно сказал Шут. – Точное и бесспорное искусство, мостовик. Да, это конец.
– Зачем ты мне это рассказал?
– Ты сам просил историю.
– Мне нужна была полезная история! – сказал Каладин, махнув рукой. – Как история об императоре на острове или о Флите, который продолжал бежать.
– Ты не уточнил. Ты сказал, что хочешь историю. Я предоставил ее. Вот и все.
– Это неправильный конец, – упорствовал Каладин. – Пес был невероятный. Он научился писать. Разве много во всех мирах животных, которые способны писать?
– Маловато, я бы сказал, – заметил Шут.
– Он научился вести хозяйство и пользоваться инструментами, – продолжал Каладин. – Он спас жизнь ребенку. Этот пес – шквальный герой.
– История не о том, что он пытался стать героем, – сказал Шут. – Речь шла о том, что он пытался стать драконом. И в этом, прошу заметить, потерпел неудачу.
– Я же говорила! – радостно воскликнула Виньетка. – Собаки не могут быть драконами!
– Кого это волнует? – сказал Каладин, расхаживая взад и вперед. – Глядя на дракона снизу вверх и стараясь измениться к лучшему, он перерос других собак. Он достиг чего-то действительно особенного.
Каладин остановился, затем прищурился, глядя на Шута, чувствуя, как его гнев превращается в раздражение.
– Так эта история обо мне? Я сказал, что недостаточно хорош. Ты думаешь, что у меня невыполнимые цели и я намеренно игнорирую то, чего достиг.
Шут ткнул в его сторону ложкой:
– Я же говорил тебе, что эта история не имеет никакого смысла. Ты обещал его не придумывать.
– На самом деле, – встряла Виньетка, – ты не дал ему шанса пообещать! Ты просто продолжал говорить.
Шут пристально посмотрел на нее.
– Сплошное ля-ля-ля! – воскликнула она, качая головой в такт каждому «ля». – Ля-ля-ля!
– В твоих историях всегда есть смысл, – сказал Каладин.
– Я человек искусства, – провозгласил Шут. – Буду благодарен, если ты не станешь меня унижать, твердя, будто мои творения обязаны преследовать какую-то цель. На самом деле искусством не надо наслаждаться. Надо просто признать, что оно существует, а затем двигаться дальше. Все остальное – проявление высокомерия.
Каладин сложил руки на груди и сел. Шут опять заигрался. Неужели ему так трудно выражаться ясно? Неужели он никогда не говорит того, что думает на самом деле?
– Любой смысл, – прибавил Шут, смягчаясь, – ты должен определить сам. Каладин, я просто рассказываю истории. Ты уже доел?
Каладин обнаружил, что это так, – он прикончил свою порцию, пока слушал.
– Боюсь, я не смогу долго поддерживать этот пузырь, – сказал Шут. – Он заметит, если я так поступлю, и уничтожит меня. Я нарушил наше соглашение и открылся его прямому воздействию. Я бы предпочел не быть убитым – у меня на сегодня есть список из семи человек, которых надо оскорбить.
Каладин кивнул и снова встал. Он понял, что каким-то образом эта история воспламенила его. Не столько сама история, сколько раздражение, которое у него вызывал Шут, прибавило ему сил.
Немного света, немного тепла, немного огня – и можно снова выйти на ветер. Впрочем, он знал, что тьма вернется. Она всегда возвращалась.
– Ты можешь рассказать мне настоящий финал? – спросил Каладин тихим голосом. – Прежде чем я снова отправлюсь туда?
Шут встал и шагнул вперед, затем положил руку на спину Каладина и наклонился ближе.
– В ту ночь, – сказал он, – маленький пес с набитым животом уютно устроился в теплой постели у огня, обнимаемый детьми фермера. И лежа там, пес подумал: «Сомневаюсь, что дракону бывает так хорошо».
Он улыбнулся и встретился взглядом с Каладином.
– Для меня все будет иначе, – сказал Каладин. – Ты же говорил, что будет еще хуже.
– Будет, – подтвердил Шут, – но потом станет лучше. Потом опять будет хуже. И снова лучше. Это жизнь, и я не буду лгать, говоря, что каждый день будет солнечным. Но солнце снова взойдет, а это совсем другое дело. Это и есть истина. Я обещаю тебе, Каладин: ты снова согреешься.
Каладин благодарно кивнул и повернулся к ненавистным ветрам. Он почувствовал толчок в спину, когда Шут послал его вперед, – затем свет исчез вместе со всем, что в нем было.
81. В ловушке
Запрокинув голову, Эшонай ощущала, как вода стекает с ее панцирного шлема. Возвращение в боеформу после столь долгого пребывания в трудоформе было похоже на знакомую поляну, скрытую среди деревьев, всегда ждущую редких визитов. Эшонай действительно нравилась эта форма, и все мысли о присущих ей ограничениях слушательница гнала прочь.
Тьюд и Рлайн выбрались из расщелин в камне, где тоже вернулись в боеформу. Многие друзья Эшонай даже не собирались ее на что-то менять. Боеформа была удобна по многим причинам, хотя сама Эшонай все-таки предпочитала трудоформу. Было что-то тревожное в агрессии, которую будила в ней боеформа. Она боялась, что сама начнет искать повод для ссоры.
Тьюд потянулся, напевая в ритме радости:
– Приятно. В этой форме я чувствую себя живым.
– Слишком живым, – сказал Рлайн. – Ритмы звучат для тебя громче?
– Я такого не заметил.
Эшонай покачала головой. Она не слышала ритмов по-другому. На самом деле она задавалась вопросом, услышит ли, приняв эту форму снова, чистый тон Рошара, как в первый раз. Этого не произошло.
– Идем? – она указала на раскинувшиеся перед ними плато.
Рлайн направился к одному из мостов, но Тьюд громко запел в ритме забавы и, бросившись к ближайшему ущелью, взмыл над ним в невероятно высоком прыжке.
Эшонай побежала следом, намереваясь сделать то же самое. Каждая форма приносила с собой определенный уровень инстинктивного понимания. Когда она достигла края, ее тело уже знало, что делать. Она прыгнула – воздух засвистел в бороздках панциря, просторная одежда, которую она надела в бурю, затрепетала.
Она приземлилась с громким хрустом, ее ступни заскрежетали по камню, остановиться удалось не сразу. Ритм уверенности звенел в ее ушах, и она поймала себя на том, что улыбается. Ей все-таки этого не хватало. Рлайн приземлился рядом с ней – неуклюжая фигура с черными и красными узорами на коже, образующими замысловатый мраморный узор. Он тоже пел в ритме уверенности.
– Ну же! – крикнул поблизости Тьюд и перепрыгнул еще одно ущелье.
Настроившись на ритм радости, Эшонай побежала за ним. Все трое мчались, взмывали ввысь, то пересекая пропасти, то карабкаясь по скалам и прыгая через них, преодолевая одно плато за другим. Расколотые равнины казались им детской площадкой.
«Должно быть, так выглядят острова и океаны», – подумала она, оглядывая Равнины с высоты. Она слышала о таком в песнях и всегда представляла себе океан как огромную сеть потоков, движущихся между участками суши.
Впрочем, нет, она же видела карту Гавилара. На ней водоемы выглядели обширными, как целые страны. Вода… и ничего не видно, кроме воды. Эшонай настроилась на ритм тревоги. И еще на ритм благоговения. Опыт подсказывал, что эти эмоции дополняют друг друга.
Она спрыгнула со скалы и приземлилась на плато, затем сиганула вслед за Тьюдом. Как далеко надо отправиться, чтобы найти эти океаны? Судя по карте, всего несколько недель пути на восток. Когда-то такое расстояние испугало бы ее, но теперь она проделала весь путь до Холинара и обратно. Поездка в столицу алети была одним из самых приятных и волнующих событий в ее жизни. Так много новых мест. Так много замечательных людей. Так много странных растений, удивительных зрелищ, необычной пищи.
Когда слушатели сбежали, те же чудеса в одночасье превратились в угрозу. Весь путь домой был сплошным маршем, который перемежался сном и поисками пищи на человеческих полях.
Эшонай добралась до очередной пропасти и прыгнула, пытаясь вернуть себе радость. Ускорив шаг, она поравнялась с Тьюдом и обогнала его; потом оба остановились, чтобы подождать Рлайна, который отстал еще несколько плато назад. Он всегда был осторожен и, казалось, лучше контролировал наклонности новой формы.
Сердце бешено колотилось, Эшонай по привычке потянулась вытереть лоб, но у боеформы на лбу не выступал пот, затекать в глаза было нечему. При движении вперед панцирная броня захватывала воздух и направляла так, что он охлаждал кожу.
Потрясающая энергия формы означала, что Эшонай, вероятно, могла бы бежать несколько часов, не уставая по-настоящему. А может, и дольше. Именно боеформы во время бегства из Алеткара несли припасы и все равно двигались быстрее всех.
Зато Эшонай проголодалась. Она хорошо помнила, сколько еды эта форма требовала при каждом приеме пищи.