– Каждый человек предает свои идеалы, – сказал Адолин. – Вы правы. Я не такой благородный, каким хотел бы казаться. Но мой отец – такой. Вы же не станете отрицать, что сам Буреотец пошел на риск и связал себя узами с человеком из современной эпохи?
– Это хороший довод. – Келек подался вперед. – Буреотец – все, что у нас осталось от старого Танаваста. Я и не думал, что он снова найдет себе узокователя.
Амуна повернулась к Адолину:
– Князь Адолин, а ты знаешь, что случится, если Буреотца убьют?
Адолин помолчал, потом покачал головой.
– Мудрый ответ, – сказала Амуна. – Этого никто не знает. Нам повезло, что во время Отступничества не существовало узокователей, хотя вопрос о том, как Сородич узнал, что его связь должна закончиться раньше, остается открытым. Я могу лишь вообразить себе катастрофу, которая ждет нас, когда твой отец убьет своего спрена.
– Он этого не сделает, – сказал Адолин. – Мой отец – не простой человек.
– То же самое можно сказать обо всех Сияющих древности, – отрезала Амуна, шагнув к нему. – В итоге мне теперь приходится заботиться о тех, кто пострадал от предательства. Я слышу их безмолвную печаль, вижу их незрячую боль. Я скорее соглашусь разрушить Стойкую Прямоту до основания, чем обречь хоть одного спрена на подобную участь!
Она поклонилась Келеку, затем снова села на свое место между двумя мертвоглазыми. Они, как и прежде, сидели неподвижно, обратив лица к арене.
Адолин стиснул зубы и посмотрел на Шаллан, ища поддержки. По крайней мере, на трибунах было хоть одно дружелюбное лицо. Усилием воли он сохранил прежнюю позу – заложив руки за спину, как делал отец, когда хотел выглядеть по-командирски. На Адолине был лучший китель. Важная деталь. Буря свидетельница, в центре амфитеатра, окруженный светящимися фигурами, он чувствовал себя беззащитным. Это было хуже, чем когда он оказался на дуэльном ринге один против четырех осколочников. По крайней мере, в тот раз при нем были клинок и доспех.
Все ждали, когда Келек вызовет следующего обличителя. Вместо этого Верховный судья потратил добрых двадцать минут, строча в своем блокноте. Он был божественным существом, кем-то вроде ревнителя, возведенного в тысячную степень. Неудивительно, что он умел писать. Адолин лишь надеялся, что записи, которые делал Келек, имели отношение к процессу. Он бы не удивился, узнав, что Вестник разгадывает словесные головоломки вроде тех, которые так нравились Ясне.
В конце концов Вестник вытащил из кармана нечто ярко-зеленое и с хрустом надкусил. Кажется, это был какой-то фрукт.
– Что ж, пока все идет неплохо, – сказал Келек. – Ничего неожиданного, хотя должен сказать, что человек кое в чем прав. Не связанный правилами узокователь опасен, но Буреотец его все-таки выбрал…
– Вы же знаете, каким сумасбродным был в последнее время Буреотец, – сказала пожилая женщина-спрен, сидящая рядом с Келеком. – Его мудрости больше нельзя доверять.
– Верно, – согласился Келек. – Ну что ж, следующий обличитель.
– Следующей будет Купаж, – объявил Секейр. – Эмиссар спренов чернил в Стойкой Прямоте.
«Что?» – изумился Адолин, когда его наставница поднялась со своего места и вышла на арену. Наблюдавшие за происходящим спрены чести тихо перешептывались.
– Подождите, – сказал Адолин. – Что происходит?
– Меня попросили выступить в качестве обличителя, – проговорила она. – Чтобы у спренов, которые не являются спренами чести, был шанс поучаствовать в этом процессе.
– Но… вы же обучали меня. Разве вы не сами вызвались?
– Я хотела, чтобы вы как следует подготовились, чтобы суд был как можно справедливее. Так быть. Но моя ненависть к тому, что сделало человечье племя, все равно быть. – Она повернулась к Келеку. – Достопочтенный, я была жива, когда люди предали нас. В отличие от спренов чести, мой вид не настолько глуп, чтобы все без исключения связались с Сияющими. Половину мы потеряли, а половина наблюдала со стороны. – Она посмотрела на Адолина. – Мы знали человечество таким, каким оно было и остается. Не заслуживающим доверия. Изменчивым. Спренам трудно разорвать узы. Некоторые говорят, это невозможно. Человеки, однако, и дня не протянут, чтобы не предать какой-нибудь Идеал. Почему мы, существа с врожденной честью, удивились, когда это произошло? Люди не виноваты в том, что они непостоянны, как дождь. Вот как все быть. Им нельзя доверять, и мы сами виноваты, что поступили иначе. Никогда больше спрены и человеки не должны связываться. Это неестественно.
– Неестественно? – переспросил Адолин. – Спрены и небесные угри объединяются, чтобы летать. Спрены и большепанцирники объединяются, чтобы расти. Спрены и певцы объединяются, чтобы создавать новые формы. Это так же естественно, как смена времен года.
«И спасибо тебе, Шаллан, – подумал он, взглянув на нее, – за твой интерес к таким вещам».
– Человеки родом не из этой земли, – возразила Купаж. – Вы захватчики, и связи с вами противоречат природе. Будьте осторожны в своих словах – вы побудите нас вернуться к певцам. Они предали нас давным-давно, но масштаб их предательства несравним с человеческим. Возможно, высшие спрены поступили верно, присоединившись к войску Сплавленных.
– Вы готовы встать на их сторону? – изумился Адолин. – На сторону наших врагов?!
– Почему бы и нет? – спросила она, проходя по сцене. – Они законные наследники этой земли. Доведенные до отчаяния вашим видом, но не уступающие по разумности и логичности. Возможно, вашим сородичам было бы лучше признать их правление.
– Они служат Вражде, – сказал Адолин, заметив, что многие из спренов чести неловко ерзают на своих местах. – Да, люди бывают непостоянными. Временами мы бываем испорченными и слабыми. Но когда я вижу зло, то понимаю, с чем имею дело. Вражда – зло. Я ни за что не стану служить ему.
Купаж посмотрела на толпу, которая начала кивать в ответ на слова Адолина. Она сама слегка кивнула ему, словно признавая заработанное очко.
– Это косвенный довод, и он не имеет значения, – сказала она, поворачиваясь к Келеку. – Могу с легкостью признать, что хороших отношений между спренами чести и спренами чернил не быть. Любой это признаёт. Таким образом, ценность моего свидетельства обретает дополнительную важность. Я пережила боль и хаос Отступничества. Я видела своих возлюбленных сородичей мертвыми. Я видела, как разрушались семьи, как выжившие тонули в кровавом море боли. Спрены чести и спрены чернил – враги, но в одном едины быть. Человекам больше не следует доверять, никаких уз с ними. Если этот человек хочет принять наказание за тысячи тех, кто его избежал, я говорю – хорошо! Заприте его. Покончите с ним и со всеми, кто, подобно ему, желает повторить древнее смертоубийство.
Она посмотрела прямо на Адолина:
– Такова правда быть.
Адолин не знал, что сказать. Как от такого защититься?
– Мы не такие, как раньше, – сказал он.
– Можете гарантировать, что вы изменились? – резко спросила Купаж. – Можете дать слово? Пообещать, что больше ни один спрен не погибнет из-за уз, если таковые будут позволены?
– Конечно нет, – сказал Адолин.
– Ну, я могу: никто не умрет, если новых уз не будет. Решение очень простое.
Она повернулась и пошла на свое место.
Адолин посмотрел на Келека:
– В жизни нет ничего постоянного. Ни в чем нельзя быть уверенным. Она говорит, что без уз спрены не умрут, но кто в силах предсказать, что случится, если в мире воцарится Вражда?
– Я нахожу весьма любопытным, что она предпочла бы такую возможность, молодой человек, – сказал Келек. Он снова принялся писать в блокноте. – Но это серьезный довод против тебя, что спрен чернил готова свидетельствовать вместе со спренами чести. Весьма серьезный…
Келек откусил еще кусочек фрукта, оставив только сердцевину, которую рассеянно положил на стол перед собой.
Расстроенный Адолин заставил себя успокоиться. Процесс шел хорошо по крайней мере в одном аспекте. Спрены чести не пытались повесить на него подлинные грехи Отступников; они использовали более благородный подход, доказывая, что люди не изменились, а узы слишком рискованны.
Они с Купаж решили, что такая тактика безопаснее; Келек вполне мог прийти к выводу, что нет причин сажать его в тюрьму за то, что сделали древние. В то же время Адолин терял шанс завоевать симпатию спренов-зрителей. Какой толк от «победы» на суде, если она еще сильнее убедит спренов, что они не должны вмешиваться в конфликт?..
Адолин оглядел толпу, но увидел в основном неприязненные лица. Шквал. Неужели он действительно надеется им что-то доказать? И кто же он из десяти дурней, раз все это затеял?
«Нет, я не дурень, – сказал он себе. – Просто оптимист. Как они могут не понимать? Как они могут сидеть здесь и осуждать меня, когда люди умирают, а другие спрены сражаются?»
Точно так же, понял он, как великие князья могли столь долго играть жизнями солдат на Расколотых равнинах. И как любой человек мог отвернуться от зверства, убедив себя, что это не его дело.
Люди и спрены не отличались друг от друга. Купаж пыталась ему об этом сказать – и теперь он все понял сам.
– Третий, и последний, обличитель, – провозгласил спрен-сановник, – это Нотум, бывший капитан корабля «Путь чести».
У Адолина скрутило желудок, когда Нотум – выглядевший намного лучше, чем при последней встрече, – появился в верхней части трибун, где группа стоящих спренов чести до сих пор заслоняла его от взгляда. Адолин был потрясен. Нотуму запретили входить в Стойкую Прямоту, несмотря на раны, и он остался за стенами – впрочем, спрены чести из башни дали ему немного буресвета, чтобы помочь с исцелением. Из сообщений от Годеке Адолин знал, что в конце концов Нотум вернулся к патрулированию.
Теперь он был здесь – и в мундире, что казалось красноречивой деталью. Он также не хотел встречаться взглядом с Адолином, когда ступил на арену. Спрены могли претендовать на моральное превосходство; они утверждали, что созданы из чести. Но они также определяли для себя, что есть честь. Как и люди.