Куррат!
Я так и не смогла дочитать всю эту патетическую хренотень до конца. Зато теперь точно знала, как будет называться следующий опус беспокойного, как сливной бачок, «нашего корреспондента».
«В постели с убийцей».
«Петербургская Аномалия» отправилась туда, где ей и было самое место: в заплеванную, загаженную, истыканную окурками урну. Я поднялась с лавочки, осторожно обогнула скучающего у цветочной палатки мента и подошла к широкой витрине магазина «Петербургская старина». И показала своему отражению средний палец.
Короткая стрижка, солнцезащитные очки на челке, бандана на левом запястье, разгильдяйская футболка, затасканные джинсы; ботинки армейского образца — созданные только для того, чтобы покорять в них Монблан, но никак не вдовцов-виолончелистов. Ничего общего с той «женщиной в красном», которая выползла вчера днем из номера Олева Киви.
Я никогда не пользовалась черной губной помадой. Я никогда не носила красных платьев. Я никогда не стриглась под пажа. Я и слыхом не слыхивала об испанском мускате «Миральва». И глаза у меня не карие, а зеленые. Так что довольствуйтесь контактными линзами, которые я оставила вам на растерзание. И нигде не засвеченными отпечатками пальцев…
На этом месте своей программной речи я покачнулась и едва не потеряла сознание. И с трудом удержалась, чтобы не прошибить своим недалеким, тугоплавким, чугунным лбом витрину «Петербургской старины».
Отпечатки. Они-то… Они-то как раз и засвечены!
Шесть лет назад… Да, ровно шесть лет назад, почти день в день, вернее, ночь в ночь, мы с Монтесумой-Чоколатль были повязаны озверевшей таллинской POLITSEI как антисоциальный элемент, представляющий угрозу для душевного и физического здоровья эстонской нации. Обычно на подобный «антисоциальный элемент» смотрели сквозь пальцы. Но мы с экзотической Монтесумой были русскоязычными потаскухами и, следовательно, кастой неприкасаемых. Монтесума, со свойственным ей восточным темпераментом, немедленно вступила в бурную дискуссию с POLITSEI, перешедшую в такую же бурную потасовку.
Нас препроводили в префектуру, где не-гражданка Эстонской Республики Каринэ Суреновна Арзуманян тотчас же принялась изысканно хамить полицейскому комиссару.
— У вас случайно не работают родственники сенатора Маккарти, господин комиссар?
— С чего вы взяли? — Плотный пожилой комиссар, в отличие от своих парней, был настроен довольно благодушно.
— Говорят, сенатор в конце жизни поехал мозгами и выбросился из окна с криком «Русские идут!»…
Я посмотрела на Монтесуму-Чоколатль с немым обожанием, хотя и не поняла смысла ее издевки. Зато ее хорошо понял комиссар. С нас сняли отпечатки пальцев и только после этого с большим скрипом выпустили из каталажки. Через два дня я благополучно забыла об этом, чтобы теперь, спустя шесть лет, у витрины антикварного магазина «Петербургская старина» — вспомнить.
О, если бы Олев Киви был гражданином какой-нибудь другой страны!
Но он был эстонцем, и они обязательно начнут «отрабатывать эстонский след», как любят выражаться в крутых боевиках. И выйдут на меня, Варвару Андреевну Сулейменову, род занятий — прочерк… Последнее место работы — продюсерская фирма «Антарес». Та самая, главу которой замочили самым недвусмысленным образом. И — по странному стечению обстоятельств — Варвара Андреевна и здесь сшивалась поблизости. Они вобьют себе в голову, что завязку кровавой драмы нужно искать в Таллине, начнут тягать брата Димаса, начнут тягать Монтесуму…
Монтесуму, подтолкнувшую меня к скользкой и почти непроходимой тропе: «Чтобы перестать считаться убийцей, нужно найти того, кто действительно убил». Никакого света в конце тоннеля. Хорошо, что хоть тоннель есть.
Еще раз взглянув на свое отражение, я отошла от витрины и направилась в сторону проезжей части.
Только третий по счету водила оказался знатоком города и на неопределенную просьбу подвезти меня к тоннелю у Морского порта ответил согласием. Мы протряслись до Адмиралтейских верфей, свернули с Фонтанки на умирающий Рижский и плавно вкатились в зону порта: набор глухих административных зданий вперемежку со складами и пакгаузами. Единственным светлым пятном оказалась гостиница плавсостава с припаркованными к ней частными такси. Если бы я была начинающей шлюхой, я бы обязательно попытала счастья в этом месте.
С детства обожаю моряков.
Но полностью отдаться мечтам мне не удалось. Водила промахнул еще одну улицу — со странным обилием самых настоящих негров в бейсболках — и через сотню метров вопросительно посмотрел на меня.
— Приехали, девушка. Тоннель.
— А через тоннель нельзя?
— Можно. А что вам нужно-то?
— Канонерский остров.
— За тоннелем как раз и будет Канонерский.
— А там есть жилые дома?
Водила пожал плечами и ничего не ответил.
— Ладно, вы меня перекиньте через тоннель. А дальше я сама…
Я отпустила галантный «Москвичек» на небольшой площади, упирающейся лбом в залив. В затылок площади дышала тихая заводь, обильно сдобренная буксирами, кранами и мазутными пятнами. А прямо передо мной свечкой стоял девятиэтажный дом. Спустя минуту я уже вела задушевный разговор с живописной группой из трех хануриков.
— Это какая улица, господа? — вежливо спросила я, прижимая к локтю сумку с двумя тоннами баксов.
— Это не улица. Это Канонерский, — пояснили мне. — На Канонерском улиц нет, только дома. Улиц нет, только дома. Очень по-русски.
— А какой тебе нужен?…
— Номер пять.
— Тогда иди на конец. Не ошибешься. — И ханурики синхронно замахали руками в сторону нескольких высотных домов, прилепившихся к горизонту.
Двусмысленное выражение «иди на конец» заставило меня поморщиться. Утешало только то, что задроченная визитка Сергея Синенко не соврала. Я последовала совету хануриков и свернула на зеленую аллейку, облепленную трехэтажными коробками барачного типа. Но на них можно было и не смотреть. А смотреть можно (и даже нужно) было на противоположную сторону аллеи, где располагался рукав Морского порта. По нему запросто перемещались сухогрузы, лесовозы и прочие прекрасные чудовища под самыми разными флагами. Если бы я была начинающей шлюхой…
Боже, если бы я только была начинающей шлюхой!
…Дом номер пять — один из четырех высотных домов — оказался самым близким к заливу. Я вошла в его единственный подъезд, едва не поскользнулась на чьей-то блевотине и юркнула в лифт. Пока лифт, скрипя и охая, нес меня к небесам, я произвела несложные (даже для меня) математические расчеты и пришла к выводу, что квартира Сергея Сйненко должна находиться на самом верхнем — шестнадцатом — этаже.
Так оно и оказалось.
Табличка с номером «96» была прикреплена к самой обшарпанной двери на лестничной площадке, а на дверном косяке красовалась надпись «ТЯП-ОСЕМЕНИТЕЛЬ».
Ну вот, еще один натруженный пестик, подумала я и нажала кнопку звонка.
…Сергей Синенко явился передо мной в мятых сатиновых трусах и футболке с мультипликационными изображениями трахающихся зверюшек.
— Привет, — сказала я, внимательно рассматривая подробности коитуса двух кенгуру. — Тяп-осеменитель?
— Не понял?
Вместо ответа я протянула Сергуне его визитку.
Визитку он признал сразу же, но со мной все обстояло сложнее. Он силился вспомнить меня — и не мог. Что ж, еще одно очко в мою пользу.
— Так и будем стоять в дверях? — подстегнула я репортера.
— Проходите.
Не дожидаясь, пока я захлопну за собой дверь, Сергуня побрел на кухню, на ходу подтягивая сползающие трусы. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Кухня была точной копией своего хозяина: худосочная и бледненькая, с традиционным наличием тараканов и — почему-то — кошачьего корма в самых разных его интерпретациях. От галет до баночного мяса. Сергуня вывалил в миску, стоящую возле мусорного ведра, светло-зеленые сухари, устроился на колченогом табурете и громко позвал:
— Иди сюда!
— Я уже здесь, Сергей.
— Да нет, не вы. Иди сюда.
— ??.
— Иди сюда! — сумасшедший репортер все еще не хотел угомониться. — Идисюда!
Я услышала мяуканье, а спустя мгновение между ног у меня проскочил облезлый кот, бывший в свои лучшие времена ангорским.
— Кушай, Идисюда, голубчик, — проворковал Сергуня. — Кушай, маленький!
— Как его зовут? — спросила я.
— Его зовут Идисюда, — со мной можно было и не церемониться, не то что с котом. — А вы кто такая?
— Я по поводу конфиденциальной информации. Бледная поганка от журналистики сразу же оживилась и энергично почесала в паху.
— Ага. Продажа детских органов в Румынию?
— Не совсем.
— Педофилия среди чиновников районных администраций?
— Нет.
— Крысы-мутанты на станциях метро? Семья каннибалов из Сертолова? Зарезали и съели агента по продаже загородной недвижимости?..
— Опять не то.
Эдак он перечислит все темы, волнующие буйнопомешанных из «Петербургской Аномалии»!
— Подождите… Когда я дал вам свою визитку?
— Позавчера. В дамском ватерклозете: Отель «Европа». Вы там сшивались целый вечер.
Сергуня переменился в лице. Он ощупал меня глазами, мысленно прикинул, как бы я выглядела в макияже и красном платье, поменял цвет глаз, поменял длину волос — и, кажется, вспомнил.
— Это…вы?!
Я коротко кивнула головой
Его тело изогнулось дугой, как у эпилептика, а правая рука самопроизвольно и совершенно независимо от хозяина потянулась к хлипкому, обмотанному изолентой телефону.
— Не сейчас, — отрезала я.
— Ага. Понимаю.
Он метнулся в комнату и тотчас же вернулся снова: я даже не успела наподдать по тощему заду коту Идисюда.
Теперь в руках Синенко был зажат диктофон (тоже перетянутый изолентой), а на груди висел уже знакомый мне фотоаппарат. Диктофон был тотчас же водружен на стол и включен.
— Ну, рассказывайте, — севшим голосом пробормотал репортер.
— О чем?
— О том, как вы убили Олева Киви. Вы ведь за этим пришли сюда? Чтобы сделать признание, правда?