— Слава богу.
— Только в одно я не поверю никогда!
— Во что?
— В то, что его ни разу не остановили на трассе! Если расследование проводилось верно, следственные органы обязаны были проверить все версии… Они проверили бы и Олева. И маршрут его передвижений. А человек, совершивший убийство, не может быть адекватен. Наверняка это отразилось бы на стиле его езды.
Вот оно, вдохновение! Вот она, воспрянувшая от летаргического сна интуиция! Я рассмеялась в лицо Рейно. Этот законопослушный сосунок и понятия не имел о нравах на наших дорогах.
— Вы и понятия не имеете о нравах на наших дорогах, Рейно! Вы, знаток русской души! С инспекторами всегда можно договориться! Это вопрос суммы. Не более того.
Рейно свалился на пол. И некоторое время лежал, поверженный.
— Все равно, — упрямо пробубнил он. — Это слишком невероятно… Проделать путь в полторы тысячи километров и не оставить никаких следов? И потом, любовник. Вы забыли о любовнике. Любовник не стал бы молчать…
— Если бы… — вдруг брякнула я..
— Что — если бы?
— Если бы двое из троих не были заодно. А если были?
— Все, — он резко поднялся. — Идемте отсюда; Иначе мы договоримся до черт знает чего…
…Некоторое время мы провели на застекленной веранде. Уже почти рассвело, и запустение некогда крепкого дома стало особенно очевидным. Оно лезло из всех щелей, попискивало на разные голоса, оборачивалось высохшими трупиками насекомых, останками цветов, застоявшейся водой в щелях пола.
— Давайте уедем отсюда, Рейно, — взмолилась я. — Это была не очень хорошая идея…
— Да, сейчас… — Как будто что-то забыв, он вернулся в дом.
А я осталась одна, в обществе зыбких, подрагивающих от ветра стекол.
— Рейно!..
Никакого ответа.
Я вздохнула и взяла в руки прозрачное слюдяное крылышко стрекозы, валявшееся на самом углу стола. Стрекоза давно мертва, а ее крыло все еще упруго. И полно ярости. И жажды жизни. Так же, как и письма умершей Алики… Я поднесла крылышко к глазам и повернулась на свет.
И в нем тотчас же отразились темные зловещие контуры чьей-то фигуры.
Человек приближался, и это неспешное приближение сковало все мое тело каким-то нереальным, первобытным страхом. Сейчас из молочных сумерек возникнет косматая волчья голова… Голова убийцы, который все время возвращается на место преступления… Сейчас…
Сейчас.
— Эй, идите сюда!..
Твою мать! Косматая волчья голова на поверку оказалась безобидным коровьим черепом Рейно.
— Куррат! Вы меня напугали, болван вы этакий! — бросила я и в сердцах смяла стрекозиное крыло. — Разве можно проделывать такие эксперименты со впечатлительными барышнями?!
— Это вы-то впечатлительная? — он беззвучно, по-звериному оскалился.
— Я-то, я-то… Как вы сюда попали?
— Вышел через заднюю дверь. Она прямо в мастерской…
— Какой еще мастерской?
— То ли слесарной, то ли столярной… Там есть даже инструменты, но они порядком заржавели. Ну что, поехали?
— Мечтаю об этом последние полчаса…..Так никем и не замеченные (еще один довод в пользу респектабельных загородных убийств), мы выбрались из Куккарева. Но не проехали и километра, как у Рейно прокололось колесо.
Шина лопнула именно с моей стороны, и несколько секунд я с удовлетворением прислушивалась, как диск скребет асфальт. Рейно, призвав в свидетели всех богов, остановился.
— Что будем делать? — ехидным голосом спросила я.
— Колесо менять.
— У вас даже есть запаска?
— Это только вы, русские, шастаете по трассе без руля и без ветрил. А эстонец всегда готовится к дороге основательно.
— Хочется верить!
Я без сожаления покинула надоевший хуже горькой редьки «опелек-задроту». Пускай Рейно возится с колесом сам, я и пальцем не пошевелю! Буду нагло отдыхать на травке.
Но спустя какую-то минуту перед моим ошалевшим от ночных приключений взором предстала покосившаяся ограда деревенского кладбища.
Надо же, какая экзотика!
Я тотчас же забыла и о Рейно, и о колесе, и даже о своем законном праве припасть к траве. Деревенское кладбище, вот где я не была никогда!..
Кладбище оказалось совсем небольшим. То ли старики в этих местах забывали вовремя умирать, то ли дети стариков забывали их вовремя хоронить. Но факт оставался фактом: новых могил почти не было. Вереск, папоротники, темные узловатые сосны — были. А новых могил — увы.
Или к счастью?..
Проблуждав среди холмиков добрых десять минут и не разобрав и половины смытых дождем фамилий, я оказалась в самом углу кладбища. Это был отрезанный ломоть, хорошо замаскированный кустами дикого шиповника. Даже если сильно постараться — и тогда невозможно было бы его обнаружить. Но как будто какая-то высшая сила гнала меня на колючие ветки.
И когда я, увязая в мокрой траве, наконец-то продралась сквозь них, то моему взору открылась небольшая, ухоженная, посыпанная чистым песком поляна. И оградка — вполне городская, старательно сработанная.
За оградкой чинно располагались две могилы, на совесть срубленный столик и такая же основательная скамеечка. И такой же основательный лаконичный текст на гранитном памятнике.
КОДРИН ДОНАТ КИРИЛЛОВИЧ, КОДРИНА ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА
15.8.1938-30.12.1995
08.08.1940-11.11.1996
НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ… Дети.
Куррат!..
Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Котя, с другой стороны, — почему же нереальности? ? Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…
Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…
Да. Да, черт возьми!..
Виолончель!
Я не могла ошибиться — это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.
Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.
Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.
КОДРИНА АЛЛОЧКА 5.10.1968-13.06.1999
Далее следовал зарифмованный вопль:
ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,
И ЛЕД СКОВАЛ Б ОЛЬНУЮ ДУШУ.
ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,
ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…
СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…
Скорбящий муж
Кто бы сомневался, что скорбящий!
Вот только стихи — стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, — разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы».
И газеты «Шесть соток»…
Но даже не это взволновало меня. Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..
За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.
— Вот вы где! — бросил он.
— Не только я, — я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.
Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.
— Что скажете? — спросила я.
— Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…
— Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.
— Это ничего не значит…
— Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или, в крайнем случае, — в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.
— Да. Это странно. Согласен. Но, возможно, у него на это были веские причины. Возможно, на месте последнего упокоения настояли родственники…
— Думаю, Алле Кодриной было чихать на родственников. Единственным ее родственником был Игорь Пестерев. Вы же знаете…
— Не хочу вдаваться в эти подробности. Идемте. Я поменял колесо.
Я вздохнула и бросила на могилу страстной Алики последний взгляд: 5.10.1968 — 13.06.1999. Ей даже не исполнилось тридцати одного…
Рейно потянул меня за локоть.
— Идемте. Нужно возвращаться в город. И поспать хотя бы несколько часов…
— Прямо на паркете? — ввернула я, но все-таки повиновалась.
И поплелась следом за Рейно, который стремился уйти со смиренной полянки, как с плохого спектакля: даже не дожидаясь конца первого акта. Он оказался эстетом, надо же!..
Обратный путь через заросли шиповника не был таким уж безоблачным. Я больно оцарапала щеку и остановилась. Да что там остановилась — я застыла как громом пораженная! И даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть так внезапно пришедшую мысль.
— Рейно, — тихонько позвала я. — Рейно, нам нужно вернуться…
— Куда? — Он уже перемахнул кусты и теперь поджидал меня у высохшей сосны.
— Туда. К могиле…
— Еще успеете к могиле, — плоско пошутил Рейно. — Рано или поздно. Никуда она от вас не денется.
— Мне надо…
— Зачем? Вы что-то там забыли?
— Да, — коротко бросила я. — Забыла.
— Что?
— Кое-что посмотреть.
Должно быть, у меня был жалкий вид, иначе Рейно никогда бы не согласился вернуться к оскорбившему его эстетические чувства памятнику.