— Ну и что? — спросил он, когда мы снова подошли к оградке.
— Дату видите?
— Вижу.
— Прочтите, пожалуйста, — слабеющим голосом сказала я.
— Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года — тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года, — прогундел Рейно.
— Да нет же! Цифры! Прочтите цифры первой даты!..
— 5, 10, 1968… 5101968. Да объясните вы толком!
510 — 19 — 68! По какому-то мистическому совпадению дата рождения Аллы Кодриной полностью совпадала с цифрами на банкноте. С теми самыми цифрами, которые я вначале приняла за телефон.
«5101968».
Именно это было написано на потертой двадцатишиллинговой бумажонке!
— Рейно, — трагическим шепотом начала я. — Я не все вам рассказала…
— Нисколько в этом не сомневаюсь…
— Не перебивайте меня… Дело в том, что вчера в гостинице… ночью… я нашла одну банкноту… которую выронил пресс-секретарь покойного Киви.
— Где нашли?
— Неважно… Под столом, в баре… так вот, это была австрийская купюра. Двадцать шиллингов. И на ней было написано: «5101968». 5101968. И дата рождения Аллы Кодриной — пятого октября 1968 года. 5.10.1968. Может быть, это простое совпадение… Сначала я приняла эти семь цифр за телефон. И даже позвонила…
— Вам ответили?
— Да.
— И что сказали?
— Что голой в Африку пустят, — честно призналась я. — Эти оказался телефон какой-то школы. Видимо, ученики все время терзают педагогический состав. Сообщают, что школа заминирована…
— Да, я слышал о таких lapselik vallatus [40]… И именно в России. Вы, русские, должны спасать свое подрастающее поколение…
— По-моему, мы отвлеклись от основной темы. Как вы думаете… Надпись на банкноте и дата на памятнике… Они как-то связаны?
— Шесть цифр из шести. И в той же последовательности?
— Они абсолютно идентичны.
— Я должен сам посмотреть на эту купюру. Она у вас с собой?
— В сумке…
— Которую вы оставили у меня?
— Да.
— Ладно. Ждите меня возле машины. Я сейчас подойду…
— А вы?
Но Рейно уже сделал стойку: теперь могилы влекли его, как некрофила со стажем. Он перелез через ограду и принялся копаться у столика. Потом переместился к подножию гранитной виолончели. Издалека мне было видно, как он шарит руками по земле и даже что-то кладет в крошечный целлофановый пакет. Закончив изыскания, Рейно посмотрел в мою сторону и снизошел до взмаха рукой. А через минуту снова оказался рядом.
— Нашли что-нибудь интересное?
— Еще не знаю… Так, пара окурков… Я представлю вам отчет.
— Уж будьте любезны…
— Да… Но для этого нам нужно будет составить дополнительный договор. Уже на расследование дела по факту гибели Аллы Донатовны Кодриной. А это потребует дополнительных средств, как вы понимаете…
— Что вы говорите!..
— Но этим мы займемся не здесь… Не среди могил.
— Еще бы нам заниматься этим среди могил! — фыркнула я. — Это было бы неуважением к мертвым…
— Вы правы, — он уже тащил меня в охочий до нежных частей тела шиповник. — Это было бы святотатством.
Мы вернулись в Питер около восьми утра. Маленькое приключение на кладбище напрочь выбило сон из моей отяжелевшей головы. Рейно тоже не выказывал никаких признаков усталости.
— Давайте сюда вашу купюру, — приказал он, как только за нами захлопнулась дверь его квартиры в Коломягах.
— Сейчас…
Я присела перед сумкой и принялась рыться в ней. Вытаскивать наружу все по крохам собранные улики мне не хотелось.
— Ну, как? — поторопил меня Рейно. — Вы ее не потеряли?
— Не знаю… Не должна бы…
— Да вы вывалите все на пол. Так легче будет искать.
Он сказал это совершенно равнодушным голосом, но его изогнутые ноздри и подозрительно вытянувшийся нос не смогли обмануть меня: Рейно жаждал прикоснуться к каждой вещи, которая относится к делу.
Я промычала что-то типа «сейчас найду», но проклятые двадцать шиллингов не находились.
Через пять минут у Рейно лопнуло терпение: он поднял меня, как тряпичную куклу, вырвал сумку из рук (я даже не успела открыть рот) и высыпал ее содержимое на пол.
Чтобы спасти свои собственные (и такие беззащитные!) улики, я накрыла их телом и посмотрела на Рейно снизу верх.
— Дура, — резюмировал он. — Никто не собирается рыться в ваших трусах и прокладках… Это она?
Он уже держал в руках предательские двадцать шиллингов.
— Она, — отдуваясь, подтвердила я. — Но сначала — договор.
— Хорошо.
Рейно вышел в прихожую и вернулся с легендарной черной папкой. И, растянувшись на паркете, принялся было заполнять бумажки.
— Подождите… Это должен быть другой договор. Не между вами и мной, а между мной и вами. Я вправе продать вам все, что собрала. Иначе картина не будет полной. Вы согласны купить у меня улики?
Такой утонченной подлости Рейно явно не ожидал. Он почесал ручкой переносицу и уставился на меня.
— Разве это несправедливо? — развила наступление я.
— Но вы же клиент…
— Посудите сами. Вы собираете улики по определенному делу. Так?
— Допустим…
— И допускать не надо, У вас есть пункт, — я как будто воочию увидела этот растреклятый пункт, вбитый в договор Рейно. — Кажется, номер 5.1.2… Там говорится, что вы можете покупать недостающие вам сведения у третьих лиц и счета по оплате этих сведений вносить в графу «Непредвиденные расходы». Я права?
— Только это пункт 5.1.3, — упавшим голосом поправил меня Рейно.
— Один черт. Главное, что он есть. Ну что, согласны купить у меня сведения? Это очень важные сведения. Они бы вам пригодились. Согласны?
Рейно ничего не ответил. Он поднялся и бросился вон из комнаты. Через несколько минут я услышала звук спускаемой воды в унитазе.
— Vilets santazeerija! [41] — с ненавистью брякнул он, едва появившись на пороге. — Черт с вами. Я согласен…
— Вот и отлично.
— На нулевой вариант… Я больше не буду брать с вас денег… Я расследую убийство Кодриной бесплатно.
— Надо же, какие подвижки! И про бензин не забудьте, — я оттягивалась по полной программе. — Я не должна оплачивать вам бензин. И обеды в дорогих ресторанах. Кнедлики в салфетке, в душу гроба мать!..
Рейно сморщился.
А я смотрела на его подвижное, — как рыбья чешуя, как песчаная дюна, как ветка сосны, — лицо. И думала. Правильно ли я поступаю? Через минуту я отдам ему все (и Нож в том числе) и расскажу ему все. Все. Абсолютно все. Но ведь одной мне не разгрестись! А он — толковый парень. И даже не без авантюрной жилки. Наверняка он сможет многое сопоставить…
— Но эти кафе для среднего класса… Меня не устраивает качество пищи.
— Это ваши проблемы. Хотите жрать какого-нибудь гуся по-фламандски… или навороченного лобстера — жрите. Но только за свой счет. Кофе-экспрессо и бутерброд с сыром я еще потяну. Но все остальное — увольте. Я слишком бедна, чтобы оплачивать ваши прихоти.
Для пущего эффекта я взяла в руки двадцать шиллингов и скатала их в трубочку. И приложила ее к глазам в качестве импровизированной подзорной трубы.
— Ну как? По-прежнему согласны?
— Я согласен на все! — Его подбородок дрогнул. — Давайте сложим наши знания.
— Здорово! — Я все-таки не удержалась от восторженного отклика.
— Я делаю это даже не потому, что вы мне платите… И даже не ради Олева… У нас с ним были чисто деловые отношения.
— Ради самой загадки! — осенило меня.
— Да. Ради самой загадки… А что это у вас за прибор в футляре? — Натренированный глаз Рейно интуитивно цеплял все самое важное.
— Сначала вы. Что вы нашли на даче? И на кладбище… Рейно сел прямо передо мной и сложил ноги по-турецки. И вытащил из жилетного кармана целлофан с несколькими окурками, лупу, пинцет и еще один пакетик. Сквозь плотный пластик пакетика просматривались реб-ра какой-то измочаленной коробочки.
Поддев пинцетом окурок, Рейно приблизил к нему лупу.
— Сигареты «Петр Первый». Три окурка, причем два в более предпочтительном состоянии…
— Что значит — «в более предпочтительном состоянии»?
— Что один окурок был оставлен у могилы чуть раньше. Скорее всего — на несколько дней…
— Или месяцев, — я тоже попыталась внести свою лепту в ход рассуждений Рейно.
— Это вряд ли. Могила выглядит достаточно ухоженной. За ней наверняка присматривают. Убирают, протирают камни. Судя по ее состоянию — не реже одного раза в неделю.
— И кто?
— Кто-то из местных жителей, скорее всего.
— А во втором пакете? — Удовлетворившись таким немудреным объяснением, я перекинулась на картонную коробку. — Что там?
Рейно, как заправский фокусник, вынул ее из пакета. Даже невооруженным глазом было видно, что это упаковка от какого-то одеколона.
— Я нашел это в мастерской, — торжественно провозгласил он. — В ведре со стружками. Это «Byblos».
«Этот идиот отказывается от „Hugo Boss“. Носится с „Byblos“, как курица с яйцом».
Строчка из письма Аллы Кодриной замаячила у меня перед глазами. Кто бы мог подумать, что я в состоянии почти дословно помнить не только названия фирм верхней одежды и нижнего белья!
— Выглядит почти как новый… Только смятый.
— Я уже сказал… Упаковка лежала в ведре со стружками. Так что установить по внешнему виду, сколько она пролежала там, — невозможно. К тому же у нас нет ни оборудования, ни криминалистической лаборатории…
Я умоляюще посмотрела на Рейно. Вовлечение криминалистической лаборатории в орбиту нашего расследования будет означать для меня смертный приговор. Как ни странно, сам Рейно поддержал мои страхи.
— Я не верю в силу науки, если ее обслуживают некомпетентные люди. А по тому, как было проведено расследование в отношении Аллы Кодриной, можно смело утверждать, что им занимались некомпетентные люди…
— Я тоже бы им не доверяла, — вырвалось у меня.