— Послушайте! — Татьяна потрогала его за плечо. — Вставайте!
Мужчина не шевельнулся. Она переступила через него и вышла на слабо освещенную лестничную площадку — там было тихо и пусто. Она вернулась в квартиру и замерла, раздумывая. Пришелец лежал наполовину в прихожей, наполовину на лестничной площадке. Недолго думая, Татьяна схватила его под мышки, втащила внутрь — он оказался неожиданно тяжелым — и заперла дверь. Подержала в руках цепочку, но набрасывать не стала. Она не смогла бы объяснить, почему не набросила — может, потому что она теперь не одна? А этот… она скользнула взглядом по лежащему на полу человеку — мужчина все-таки совсем не страшный. Она снова подхватила его под мышки и потащила из прихожей в комнату. Через пять минут он лежал там на полу — затащить его на диван у Татьяны не достало сил. Запыхавшись, она упала на диван и принялась с любопытством разглядывать незнакомца. Руки его были разбросаны в стороны, голова запрокинута… тощая шея, длинные волосы…
Она смотрела на него и раздумывала о том, кто он такой. Знакомый Ленки, возможно, близкий, раз пришел ночью запросто. Залетел, как синица в открытую форточку. Он был плохо одет: потрепанная черная футболка, дешевая куртка, старые джинсы, кроссовки. Не особенно чистые руки, испачканы… похоже, это кровь… Кровь? Упал? Или подрался? Синяков не видно, лицо бледное, впалые щеки, трехдневная щетина, торчащий кадык на длинной тощей шее.
Она сидела, бездумно рассматривала мужчину на полу, и впервые не думала о своих проблемах. Ей пришло в голову, что этому человеку тоже плохо, и идти ему некуда, раз пришел к Ленке, которая уже год как живет в деревне. Что их связывало? И почему он не знает, что она вышла замуж? Что с ним? Болен? Наркоман? Пьяница? И вообще кто он такой? Вопросы, вопросы… В том, что он не мог ответить на ее вопросы, была своя прелесть и широкое поле для фантазии — она могла выдумать о нем все, что угодно. «Табула раса»[6] — вспомнила она фразу Марины, которая сказала ей однажды, что в Городище Татьянина жизнь начнется с чистого листа. Табула раса! Незнакомый человек — табула раса — лежал на полу у ее ног, и она могла выдумать о нем все, что угодно.
Недолго думая она осторожно подсунула ему под голову вышитую подушку. Потом принесла из спальни плед и накрыла его — на полу холодно, даром что лето. Посидела еще немного и отправилась на кухню мыть посуду. Ей пришло в голову, что он проснется… проснется же он когда-нибудь? — и она предложит ему кофе, в гостиной или на кухне, а там немытая посуда. Не было желания жить, не то что мыть посуду — раньше, а теперь появилось, теперь гость в доме, хоть и незваный.
Она мыла посуду и улыбалась до ушей, чувствуя, как поднимается изнутри предчувствие перемен. Она больше не испытывала ни страха, ни неуверенности. Что-то где-то зрело, наливалось соками и новым смыслом…
Разобравшись с посудой, Татьяна, стараясь не шуметь, принялась за уборку. Стерла пыль с серванта и журнального столика, взбила диванные подушки, красиво расправила шторы и унесла вазу с мертвыми засохшими цветами. Постояла немного перед зеркалом, пытаясь взглянуть на себя глазами постороннего человека.
Около пяти она прилегла на диван и уснула. Она могла лечь в спальне, но почему-то осталась в гостиной. Ей хотелось быть поближе к нему…
Разбудило Татьяну прикосновение — ее трясли за плечо. Она открыла глаза и увидела незнакомца. Он сидел на краешке дивана, с удивлением уставившись на нее. Глаза у него были странного цвета — светлого пива или меда. Его рука лежала на ее плече.
— Ты кто такая? — Голос невыспавшегося человека — хриплый.
— Я здесь живу, — отвечает Татьяна.
— Ты? Здесь? А я как сюда попал?
— Ты пришел ночью.
— Ночью? Не помню. И ты открыла?
Она кивнула.
— Отчаянная ты, я бы не открыл. — Он ухмыльнулся, рассматривая ее.
— Ты стучал в дверь…
— Я буянил?
— Нет! Ты просто лег под дверью и… вот.
— Лег под дверью? Вырубился?
— Ну… да.
— И ты меня сюда… Мы что, знакомы? Ты меня знаешь? Как тебя зовут?
— Я тебя не знаю. Меня зовут Татьяна.
— Вредная привычка открывать чужим, можно нарваться. В следующий раз оставь тело под дверью. Поняла?
Татьяна снова кивнула. У него странная манера говорить с ухмылкой, и непонятно, шутит он или серьезен. Она лежала в неудобной позе, упираясь локтем в подушку, и как завороженная смотрела ему в глаза. Когда он улыбался, на правой щеке появлялась ямочка, но в улыбке было что-то волчье — возможно, из-за острых клыков. Свои длинные черные волосы он скрутил в узел на макушке, и стал похож на сикха. Ему, наверное, около тридцати, прикинула она.
— Какого черта я сюда приперся? — раздумывал между тем незнакомец. — Ты меня точно не знаешь? Мне кажется, я тебя где-то видел.
Татьяна помотала головой.
— И что же нам теперь делать?
— Хочешь кофе? — спросила она.
— Хочу. И еще… я бы принял душ, если можно. Горячая вода есть?
Спустя полчаса парень появился на кухне — умытый, посвежевший, мокрые волосы его лежали на плечах, мягко светились золотом необычные глаза. Правый был темнее левого. Что-то потустороннее почудилось в нем Татьяне, накрывавшей на стол. Он же, сидя на табурете, откровенно рассматривал ее, и она почувствовала, что краснеет.
— Какой этаж? — неожиданно спросил парень.
— Пятый, — не сразу сообразила она.
— Это хорошо. — Он задумчиво покивал. — Высоко. А у меня нет горячей воды. Вообще нет. Да и холодная не каждый день. Знаешь, нетрудно быть оптимистом, когда есть горячая вода. Ты по жизни оптимист?
— Я? — Татьяна растерялась от странных речей гостя и не нашлась, что сказать.
— Живешь в городе, горячая вода… опять-таки, пятый этаж. Впрочем, он тебе не нужен. — Он помолчал. — А я бы не отказался, а то все без толку. Как будто заговорили, честное слово!
— Как тебя зовут? — спросила озадаченная Татьяна, не придумав ничего лучше.
— А… — Парень задумался. — Игорь. Ты действительно меня не знаешь? Может, ты натурщица?
— Кто? — Татьяна от неожиданности с размаху поставила сковородку с омлетом обратно на плиту. — Ты что, художник?
— Вроде того. Так ты не натурщица? Когда у меня есть деньги, я приглашаю… Вспомнил! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Здесь же Ленка живет! Ну, конечно! А где она?
— Она уехала в деревню еще год назад.
— В деревню? Как в деревню? Почему?
— Она вышла замуж, они купили дом и уехали.
— Замуж? Ага. А ты замужем?
Татьяна покачала головой, пододвинула ему тарелку.
— Ешь!
— Только кофе. Без сахара. Я не ем… флеш. В следующий раз приготовишь без ветчины.
— Чего ты не ешь? — не поняла она.
— Флеш. Плоть по-английски. Это сказал Бернард Шоу.
— Ты вегетарианец? А что ты ешь?
— Мясо — это яд. Любое. Я могу только яблоки и помидоры… ну, там, зелень. И кофе. Еще хлеб, черный. Человеку достаточно. У тебя есть хлеб?
Он серьезно смотрел на нее своими необычными глазами цвета светлого пива или меда, слегка разными, и ей казалось, что он ее дурачит. Его ухмылка, волчьи клыки, странные глаза… Она казалась себе страшно тяжеловесной — не умела подхватить его легкую манеру и красиво ответить — сказать что-нибудь столь же странное и необычное. Она достала хлеб, отрезала ломоть, протянула ему. Он взял, задержав ее руку, и она вспыхнула — скулами, лбом, щеками, шеей. Со своими необычными глазами, с распущенными по плечам длинными влажными волосами, страшно худой, заросший многодневной щетиной, он был похож на христианского мученика. Она перевела взгляд на его руку — красивой формы ладонь, длинные пальцы. И никаких следов крови…
— У тебя красивые глаза, — вдруг сказал он. — Темно-серые, почти синие. Очень редкий колер. И густые ресницы. Ты кто?
— Я? В каком смысле? Я здесь живу.
— Это я понял. На пятом этаже. Одна?
— Одна.
— Работаешь? Где?
— В ресторане.
— Повариха?
— Официантка.
— Ага. — Он кивнул. — Я был в ресторане всего два раза в жизни. Один раз на корпоративе, и мне потом три дня было плохо. Лучше б я помер. И самое паршивое — ничего не помогает!
Татьяна замерла, растерявшись, — похоже, он не шутит.
Он напряженно смотрел на нее — даже рот открыл, пытаясь вспомнить.
— Эврика! — вдруг вскрикнул громко. — Вспомнил! Я тебя знаю! Я видел тебя на приеме с китайцами в «Желтом лотосе»! Ну конечно!
— В «Желтом павлине», — машинально поправила его Татьяна.
— Павлины не бывают желтыми, — возразил он, улыбаясь. — Хотя… может, золотой? Золотой павлин? Нет! Китч. Терпеть не могу позолоты. Китаезы отличные ребята, купили мои ирисы с лягушкой и северный закат.
У Татьяны было чувство, что ее толкнули и она проснулась. Ее прошлое никуда не делось, оно все еще здесь. Неизвестно каким чином попавший к ней в дом человек оказался свидетелем! Ниточка между ней и Плотниковым натянулась, но не порвалась, а она-то надеялась…
— Ты уронила поднос, — продолжал Игорь. — Коля распустил руки, и ты уронила поднос. Я видел.
— Коля? — Татьяна ухватилась за незнакомое имя.
— Плотников! Мой брат. Покойный.
— Он твой брат?!
— Что, приставал? — ухмыльнулся Игорь. — Старший брат. Братишка, который так страшно любил жизнь. Деньги, тусовка, девочки — и на тебе! Такая неприятность. Знаешь, что с ним случилось?
Татьяна кивнула.
— Ментовка на ушах стоит, убийцу ищет, как же — зверски убит личный друг мэра, столп общества, известный благотворитель. И никто не знает и не хочет знать, что был мой братец распоследней с-с-волочью. Он К-к-ирюшу бил! — Игорь сжал кулаки. От возмущения он стал заикаться. — Даже на этом гребаном м-м-еждусобойчике он устроил ей выволочку, а дома… добавил. Она никогда не жаловалась, но я же видел синяки! Я все видел! Если бы ты знала, как я его ненавидел!
Татьяна молчала, полная тоскливого страха.
— Он ни одной юбки не пропускал! Я хотел еще тогда подойти к тебе, предупредить, но меня самого турнули. Он вызвал охранников, и меня выкинули с праздника. Ты ему, надеюсь, отказала? Хватило ума?