– Пить много не будем, – говорит он. – Так, просто посидим, время убьем.
Нам приносят первую бутылку водки и хилую закусь. Стук пластмассовых рюмок.
– Ну, за твои шестнадцать!
– Чтобы поездка удалась!
Юрик оставляет в рюмке половину содержимого.
Мы рассчитываемся за третью бутылку. Я с некоторым удивлением, но полон пьяной беззаботности, откладываю несколько крупных купюр. Предполагалось, что денег хватит надолго, но такими темпами они кончатся гораздо раньше. За окнами темнеет. Пашка и Серега громко спорят и выходят из вагона.
Мы с Юрой понимаем, что праздник себя исчерпал, и решаем проверить, освободились ли места. Старушки с узлами, женщина с тремя маленькими дочками испуганно вглядываются в наши хмельные физиономии. Остальные пассажиры, плохо скрывая презрение, медленнее, чем следовало бы, убирают ноги, освобождая нам проход. Свободны только две верхние полки. Мы взбираемся на них прямо в туфлях. На них грязно, в беспорядке навален хлам вроде подушек и матрацев. Мы кое-как устраиваемся. Юра подкладывает под голову куртку и пытается уснуть. Я добываю из сумки фантастический роман и пытаюсь читать в почти сумеречном освещении.
Я вижу мир глазами Юрика. Ему не спится. Он беспокоится о брате. Спрыгивает, пробирается из вагона в вагон, пьет невкусную воду из бака с краником. В поезд набилось еще больше народа. Люди на корточках сидят в тамбуре, тесно прижавшись друг к другу и своей поклаже. Наших друзей нигде нет. Наконец, он видит Пашку, угрожающим тоном беседующего с каким-то хлипким подростком. У Пашки блестящие глаза и раскованные, но неверные движения.
– Где живешь? – сурово вопрошает он.
Парень что-то бурчит.
– Города рядом, приеду – найду! – говорит Пашка, обращает внимание на Юрика и отпускает жертву.
– Где брат?
– За бутылкой пошел.
– Хватит вам пить.
– Да ладно!
Наблюдатель снова меняется. Теперь это неизвестная женщина, возвращающаяся из туалета. Она замечает двух неудержимо хохочущих молодых людей, стоящих в тамбуре. Между ними сидит невменяемо пьяный мужчина в шапке из ценного меха; склонив голову на колени, он спит. Еще недавно он пил с ними. Парни ломают язык, пытаясь придать произносимой абракадабре кавказское звучание. Их пальцы шустрят в шапке сидящего. «Алкашня», – думает женщина, проходя мимо.
Теперь я в теле Пашки. Он едва держится на ногах. Поезд стоит на глухой станции, где никто не выходит и не входит. Пьяного мужчину Пашка старается вытолкнуть на перрон. Его захлестывает беспричинная злость. Тело с ругательствами шлепается на бетонные плиты. Шапка в руках у Сереги, стоящего сзади с помутневшим взором.
Я лежу не третьей полке и в который раз перечитываю один и тот же абзац. Сосредоточиться тяжело. Поезд трогается. Мелькают за стеклом огни железнодорожных фонарей. Ко мне приближается какой-то шум. Это Пашка и Серега с шапкой, початой бутылкой водки и железной кружкой с обрывком веревки продвигаются по вагону. Кружка еще недавно была привязана к резервуару с водой.
Пашка, беспричинно веселый, торжественно вручает мне шапку.
– От этого зависит наша судьба! – едва выговаривает он. – Спрячь!
Я ловлю на себе взгляды всех пассажиров, и мне становится неуютно. Я понимаю, что это пахнет чем-то нехорошим.
Руки Юрика заталкивают шапку в мусорный бачок в туалете.
Руки Пашки методично избивают мужчину, который здоровее его раза в полтора. Звон стекла, по руке Пашки стекает кровь. Он матерится.
Сосед со второй полки напротив подзывает меня жестом. Я свисаю вниз, поближе.
– Там твоего друга менты повели, – громко и отчетливо говорит он.
Я готов просочиться сквозь пол прямо на рельсы.
…– Мы как соучастники получаемся! – доказываю я Юрику в тамбуре.
– Они не знают про шапку, они их из-за стекла взяли, – возражает он.
Пьяного мужчину с разбитой головой забирает с перрона «скорая помощь».
– У него сотрясение мозга, – констатирует фельдшер.
Пашку и Серегу обрабатывают дубинками на вокзале. Мои кореша сопротивляются. В глазах у Пашки темнеет; он теряет сознание от сильного удара в область почки.
Мы с Юрой препираемся с проводницей. Ей не нравится мой билет. В нем, будто бы, не совпадает номер моего студенческого. Среди ночи по пустой станции я бегу покупать новый билет. Денег остается очень мало. Я отсчитываю их дрожащими пальцами, не понимая, куда мог их деть. Поезд вот-вот отправится.
Рассвет мы с Юрой встречаем, сидя на каком-то ящике возле туалета. Мерно постукивают колеса. На заре нового дня меня жестоко терзает головная боль и угрызения совести. Юрик молчит.
«Одного этого достаточно для пожизненного заключения в аду!» – хлестко бьет по нервам голос судьи. Я пытаюсь возразить, но меня снова окунают в прошлое, и мой протест захлебывается. Мощная струя встречного времени заглушает настоящее, и я снова перепросматриваю не очень приятный эпизод своей жизни. Кадры воспоминаний, словно мины, рвутся в мозге. Чужая память сливается с собственной.
Мне восемнадцать с половиной. Я на последнем курсе техникума. Ноябрь порывом ветра заметает в подъезд отсыревшие разноцветные листья. Я стою, опершись на перила, и отрешенно наблюдаю за огоньком сигареты. Лена, моя первая девушка, отвернувшись и сложив руки на груди, стоит двумя ступенями ниже. Она прикусила губу, в тусклом свете подъездной лампы на ее щеке сверкает крупная слезинка. Я испытываю к девушке жалость, смешанную с виной и странной брезгливостью. Она не знает причины перемены в моих чувствах, не подозревает, что я все ЗНАЮ, но я не собираюсь ничего объяснять ей. Это претит моей гордости. Да и какая теперь разница? Проще солгать.
– Ты все придумал. Не может человек так быстро меняться. Тебе точно кто-то что-то нарассказывал.
– Гм.
Кажется, она начинает понимать, что я не настроен обращать все в шутку.
– Значит, ты никогда меня не любил?
– Нет, – лгу я, уже начиная жалеть, что затеял эту сцену.
– Правда?
Я молчу.
– Даже в ту ночь на Дону?
– Угу.
Следует затянувшаяся пауза. С раскрасневшимся от гнева, совсем некрасивым лицом, она оборачивается, едва сдерживая готовое разразиться рыдание:
– Какой же ты козел, оказывается! Да дерьмо ты собачье, брехливое!
Лена выскакивает наружу, и шаги ее вскоре стихают. За порогом моросит дождь. В запоздалом порыве раскаяния я бросаюсь следом, но сразу передумываю.
«Так правильно, – успокаиваю я себя. – Дело сделано. Ничего, я и она это переживем».
Я выбрасываю окурок и иду доделывать курсовой. «За кадром» слышится убийственный хохот моих судей.
У Лены истерика. На автобусной остановке она с подругой трудится над бутылкой кагора. Подруга участливо поддакивает, но Лена начинает подозревать, что в ее бедах виновата именно ее склонность к сплетням. Лене неприятно здесь оставаться. Уже в изрядном подпитии, она прощается и уходит, лелея план мести. Снова начинается дождь. Лена стоит у придорожного кафе одна, без зонта. Судьба находит ее в виде подержанной иномарки. Лена с растущим опасением все же садится в машину.
Меня протаскивают сквозь сцену грязного и грубого секса. Я чувствую, что Лена на грани отчаяния и готова с криком о помощи выбираться из машины. «Я же сама этого хотела», – сдерживается она. За стеклами автомобиля идет дождь. Лена взирает на уличный фонарь, запрокинув голову за край сиденья. По ее лицу беззвучно бегут слезы.
Лена в постели с молодым мужчиной. Объятия, ласки, поцелуи. Жена мужчины в роддоме. Лена думает обо мне. Новый партнер – очередная «жертва» ее «мести». Впрочем, это уже не месть, а что-то привычное. Лена вдруг осознает, что ей почти все равно, с кем она.
Лена встречается со мной в коридоре техникума. Она смотрит с вызовом, полагая, что я должен испытывать раскаяние и запоздалую любовь, которую теперь она отвергнет. Но я занят уже совсем другими мыслями и проблемами, поэтому просто приветливо улыбаюсь. Я ничего не знаю о ее новой жизни. Моя реакция разочаровывает ее. Что ж, ей довольно и иллюзорного переживания мести. Она уже почти презирает себя за то, что когда-то могла быть влюблена в такого козла, как я.
Я в гостях у сокурсника. Он возбужден. Двери комнаты закрыты, чтобы «посторонние» родители не подслушивали. Он приглушенно, но с жаром доказывает:
– Да точно тебе говорю, это она меня заразила!
– Не может быть!
– Я после нее ни с кем не был.
– Ну и что? Это ничего не доказывает.
– Больше некому. С ней уже половина моих знакомых. Шлюха она.
Я обескуражен такими заявлениями. В груди что-то щемит. Однако мужская солидарность побеждает, и я сочувственно киваю. Недоверие отступает. Я чувствую облегчение оттого, что в свое время решил прекратить с Леной отношения.
– Хорошо хоть, я не влип, – говорю я.
Разгар семейной драмы. Молодой человек, которого я видел в постели с Леной, отрешенно выслушивает попреки разъяренной супруги. Она оскорблена в лучших чувствах. Кажется, я знаю их – это семья Кораблевых, с которыми дружит Юдин.
– У, какой ты подлец оказался, а! Пока я с сыном в больнице, а ты в это время в нашей постели с какими-то… барахтался! Знала бы, что ты такая тварь, ни за что бы за тебя не вышла, ни денег твоих не надо, ничего!
– Лиза, милая.
– Убирайся из дома, видеть тебя не могу!
– Ну, погоди, я все объясню, – перекрикивая, пытается вставить хоть слово муж. – Я тебя люблю!
– И сифилис тебе дарю. Собирай шмотки. Ребенка ты не увидишь.
Молодой человек в ванной комнате в квартире матери. Женщина у соседки смотрит за чаем вечерний сериал. Молодой человек старательно выводит слова на бумаге, потом откладывает лист и ручку на пол, тщательно намыливает петлю и, поколебавшись, накидывает тонкую синтетическую веревку на шею.
«Скорая помощь» увозит двоих. На глазах у столпившихся возле подъезда жильцов по очереди выносят сначала носилки с сыном, затем с матерью. У нее было больное сердце.
…– Помнишь Лизу? – спрашивает у меня Саня Юдин. Мы шагаем по улице.