– Ты ничего не понял.
– Ошибаешься. Я же не кретин. Только как мне жить дальше?
– Вспомни, ты ж тоже мне желание должен! Я хочу, чтобы ты жил!
Но Саня не дал мне шанса.
– Хоть полетаю напоследок, – сказал он, зажмурившись, и разжал пальцы. И его запястье мгновенно выскользнуло из моей ослабшей ладони. Он беззвучно и очень быстро закувыркался, ударяясь о склон, а секунду спустя полетел уже свободно.
…Лежа на холодном шершавом камне, я боролся с приступами рыданий и хохота еще долго после того, как где-то внизу раздался мягкий шлепок. Впрочем, я не уверен, может, это был просто звук от порыва ветра. Вот ведь как в жизни бывает! Да сбудется реченное через пророка. Сбылось предсказание, сбылось. Как всегда, сбылось совсем иначе, чем можно было предположить. Думал, мне пророчат быть убийцей, а вышло по-другому. Господи, а я-то расслабился. Казалось, что после того, как из ямы меня вынул кто-то, по всем параметрам похожий на Христа, мне и бояться нечего. Не тут-то было. Передышка – не отдых, жизнь – не Царствие Небесное. С Саней вышло безумно глупо. Что, Иона, сильно огорчился? Да, просто до смерти. Я потерял лучшего друга, остававшегося, как ни крути, даже после его последней выходки, самым близким мне человеком. Нет теперь ни его, ни Таньки, ни амулета. Ничего у меня нет. Я себя-то едва помню. Каким же я вернусь назад, если мне все-таки повезет? Наверное, такими приходят с войны. Впрочем, мы – хилое поколение, для древних всякая экстремятина была обыденной. Наверное.
И все-таки, несмотря ни на что, я добрался сюда и заветная пещера теперь прямо передо мной. Вот он, мой Клондайк и Грааль, вот предел моих устремлений. И – что?
Я изо всех сил напряг мускулы и, поднявшись, дошел до низкого каменного возвышения перед входом. В его центре была круглая выемка в форме чаши, полная воды. Зеркало. Я всматривался в свои туманные черты, продолжая ронять слезы. Они возмущали гладкую поверхность, отчего мое отражение слегка рябило. Батюшки-светы, ну и рожа! На кого же я похож! Да уж, прав был кто-то, изрекший, что человек – всегда нечто большее, чем сумма всех своих составляющих. Вопрос только в том, с каким знаком остается этот несгораемый остаток? Словно в ответ на собственный вопрос я испил из чаши водицы, а затем, может, со злости за все, что пришлось пережить, справил туда же нужду. Потом вернулся к краю пропасти. Тела Юдина в темноте видно не было. Эх, бытие – небытие. Одна херня. Усталость, боль и тоска зашкаливали сверх всякой меры. Может, фьють вниз, вслед за Юдиным? Ну нет уж! Если это был экзамен, то глупо рвать зачетку, когда ответил уже на все вопросы. На все ли?
Елы-палы, а жертва?!
Последнее время мне было не до того, чтобы заботиться о таких мелочах, как обратный билет. И что делать? Переночевать на вокзале до следующего поезда? Не пройдет номер. Нужно мобилизоваться и срочно что-то придумать.
И тут я вспомнил, что уже какое-то продолжительное время небо сереет. Цейтнот. Как я только жив еще. Эх, вечно у меня в жизни все в последний момент. Придется как-то выкручиваться.
– Шевелись, кляча, – сказал я себе, и тело пересекло границу плотного сумрака пещеры.
Почти твердым шагом я вошел внутрь. Как по мановению волшебной палочки за моей спиной рядами по одному с каждой стороны стали вспыхивать факелы. Я был освещен словно на параде, зато во тьме могло скрываться все, что угодно. Только я успел забеспокоиться на этот счет, как в тот же миг с наскоку наткнулся на тушу Харутугшава. Если быть точным – на морду, поскольку аморфные очертания его туловища расплывались во мраке. Факелы потухли, и пещеру теперь освещали только белки его светящихся вампирских глаз. Мои зрачки приноровились к уровню освещенности, и я понял, что передо мной огромная летучая мышь с крупом гиппопотама, свиной кожей и рылом законченного бульдога-алкоголика, снабженной моржовыми клыками. На харе демона застыло напряженное ожидание: ну-ка, какой мы произвели на парня эффект. Демон почти перекрывал собой весь коридор, на конце которого серело пятнышко света. Выход. На всякий случай я отступил от нетопыря на порядочное расстояние. «Лучше помолчать», – решил я, рассудив, что незнаком со стандартной формулой приветствия, принятой при процедуре возвращения. Но все вышло проще, чем я предполагал. И мрачнее.
– Очень рад тебя видеть, Гандхарва, – обратился ко мне Харутугшав. – Раз ты здесь, я не сомневаюсь, что ты хорошо потрудился. Ты настоящий воин. Для меня большая честь принять от тебя жертву.
Вежливое начало вселило в меня надежду. Я на ходу сочинял легенду, которая помогла бы мне уйти непомятым.
– Для меня встреча с тобой тоже знаменательное событие. Очень наслышан. Воин я… да, крутой. Всех уделал. Только вот. – постарался улыбнуться как можно более обезоруживающе, – в общем, я не Гандхарва, и в качестве жертвы мне нечего тебе предложить, поскольку… я ее потерял. Она там, в пропасти. Можешь поискать, а я пока пойду, а то уже солнышко… того…
Харутугшав, видимо, воспринял мои слова как шутку, поскольку его глотка стала издавать какие-то хлюпо-хрипло-хрюко-булькающие звуки, которые я интерпретировал как смех.
– Веселый Гандхарва, – сказал Харутугшав, потягиваясь и разминая перепончатые конечности. – Ты готов? Давай, наверное, приступать, а то и впрямь светило с минуты на минуту покажется из-за хребта.
Тут до меня дошло, что подтверждаются наиболее худшие из моих опасений. Но роль звена в пищевой цепи меня не устраивала.
– К чему приступать? – процедил я, обнаружив неожиданно для себя, что вместо страха испытываю только холодную ярость.
– К жертве. Тело воина – лучшая жертва, которая установлена изначально.
Ну, тут уж и святой бы заматерился. Я почему-то подумал, что коэффициент святости зависит не от выбираемых выражений, а от испытываемых в момент их произнесения эмоций. Тем не менее я сдержался:
– Прошу меня извинить. Не знаю, как на моем месте должен бы был поступить Гандхарва. Но я – не он, и у меня, как ни странно, есть планы пожить еще. Подозреваю – вечно. Так что иди ты на фиг, а жрать себя я не дам!
– Как так? – опешив, встрепенулся Харутугшав, подпрыгнув под самый свод пещеры.
– А вот так! – выдохнул я, запустив свой чертов топор чудищу в нос.
Слоновий вопль наполнил гулкое пространство пещеры. Пока демон парил у потолка, зажмурив глаза от боли, я прошмыгнул под ним и помчался по коридору, словно по родовым путям, к выходу наружу. Тело расходовало силы, наверное отложенные про запас на старость. Сзади, едва контролируя затекшее тело, переваливаясь с крыла на крыло, за мной гнался демон, призывая одуматься:
– Оно же тебе все равно уже не нужно, воин! – почти жалобно орал он.
Как будто бы это непререкаемо веский аргумент!
«Эх, старость не радость, а такая вечность – не жизнь…» – подумалось мне в связи с одышкой, которой страдал сторож точки перехода.
А потом я оступился куда-то, словно упал со ступеньки, и передо мной раскрылось предутреннее небо в узорах из клочьев розовых облаков, горный хребет далеко-далеко и бездонная свобода под ногами. Такая вот финальная подлость. Я подумал, что раз так, то я, возможно, зря не послушался Харутугшава. Может, про пещеру Варья выражался фигурально, чтобы не оскорбить мой слух. А по-настоящему, выход в Явь – через пищевой тракт этого хрюнделя.
Харутугшав совершил финальный прыжок, намереваясь настичь меня. Даже не знаю, удалось ему это или нет. Потому что ощущение тела я потерял напрочь. То ли от невесомости, то ли оттого, что его, тела, уже не было. Не было ни боли, ни усталости. Только восторг полета.
В падении мне снова вспомнились строки одного из переводов Гомера:
«Встала из мрака младая, с перстами пурпурными, Эос…»
Потому что во вселенной разразилась такая заря, которой не дано повториться на земле дважды. Я понял, что такой восход солнца дозволено увидеть только окончательно освободившемуся от всего человеку, и только один раз. Такие виды на конвейере не производят. Если бы не познания в астрономии, я уверился бы, что солнце вращается вокруг земли, причем невысоко, над вершинами гор, и некоторые птицы сгорают, по неосторожности приближаясь к нему слишком близко. Не знаю, может быть, это Сурья и сжег мою плоть, как предупреждал Варья. Я, возможно, знал бы больше о судьбе своей второй оболочки, но как раз в этот момент мне показалось, что я и окружающее – суть одно, а со всех сторон на меня смотрит недремлющее живое Око, принадлежащее тому, кто, презрев прочие дела, явился, чтобы вызволить меня из лап смерти. И я улыбнулся, чтобы дать ему понять, что я все понял.
Я парил, летел, невесомый и счастливый, словно родившийся вновь, только в ином облике. Так что чувство птичьей легкости – последнее, что отпечаталось у меня в сознании.
Фантомные боли – это когда ампутировали конечность, а боль в пальцах периодами все же беспокоит. При пробуждении у меня тоже были фантомные ощущения, причем какого-то сдвоенного характера. Во-первых, я ощущал боль в сломанной руке, разбитой голове, в неисчислимом количестве мест на шкуре. Во-вторых, я ощущал кроме обычного тела еще парочку «духовных». Только в неактивированном состоянии. Второй комплекс сенсорных иллюзий, видимо, не столь прочно укоренился в моей психике, поэтому исчез буквально через несколько секунд после того, как я пришел в себя. Первый же угнездился основательно, поэтому я невольно застонал, напрягая трицепсы, чтобы оторваться от подоконника. По инерции, в убеждении, что нахожусь на грани конца, я добрался до койки и рухнул на спину. Стонать больше не хотелось. Более того, кроме тяжелой головы все остальные симптомы оказались выдуманными, в буквальном смысле, взятыми из головы, так как только в ней и помнилась цепь событий, вызвавшая их к жизни.
Вот так приснилось! Точно какими-то химикатами самогон начинили. Я взглянул на соседнюю кровать. Юдина не было. Не было и остатков чудо-напитка в бутылке. Саня опохмелился? Совсем сдурел. Кстати, я на него еще со сна злой. Рациональный, блин. Вот точно, так и на самом деле бы, небось, поступил.