Он выдвинул один за другим ящички столика, скользнул взглядом по шкатулочкам с золотыми украшениями, по заколкам и бусам… Она любила жизнь и хотела блистать… Он снова вздохнул. Не подозревала, что идет навстречу смерти… бедняга. Убийца затаился, гад, не кажет личика… Вася Пивков! Он же Оборотень.
Монах внимательно рассмотрел большие черно-белые фотографии на стене, их было пять: Элиза Дулиттл, Кармен, Сильва… остальных он не узнал. Потом заглянул в шкаф, забитый одеждой, которая еще пахла ее духами, приторными и сладкими; открыл дверь в маленькую ванную в розовых тонах, где тоже пахло как в раю, постоял на пороге, рассматривая бесчисленные баночки и флаконы… Красный шелковый халатик… Он шагнул на цыпочках, словно боясь потревожить ее, и обыскал карманы – там было пусто. Конечно, пусто, здесь был обыск, у майора Мельника глаз как у орла. Монах не рассчитывал найти что-нибудь, а собирался проникнуться духом и аурой жилья Маргариты, понять, надеясь на некое озарение и откровение…
Рассматривая пестрый позолоченный мирок Маргариты, он понимал, что не могла она уйти и бросить все это. Она собиралась вернуться, ее уход – спектакль, она соскучилась без сцены и публики…
Монах уже уходил, когда заметил на полу около кровати блестящую вещицу – она сверкнула ему в глаза. Он нагнулся и поднял: это была крошечная серебряная коробочка – пудреница? – в виде ракушки, такая же нарядная, как и все здесь. Он рассмотрел находку, положил обратно и достал айфон: щелкнул в одном ракурсе, в другом и вдруг услышал звук мотора – судя по громкости, машина въезжала во двор. Монах поспешил к выключателю, потом к окну, осторожно отвел занавеску и увидел зеленый огонек такси. С трудом удержав крепкое словцо, он ограничился нейтральным «Ну, Лео!», но с глубоким чувством.
Монах поспешно спустился на первый этаж, шипя от боли и уже не стесняясь в выражениях, проклиная по дороге чертову ногу, Добродеева, Бражника и козла с купленными правами. Услышав скрежет ключа, он почувствовал мерзкую липкую испарину на спине. Голоса из-за двери! Бражник вернулся не один. Добродеев? Ну, Лео, погоди! Ты у меня попляшешь! Но пока приходилось плясать самому Монаху. Он проскользнул в кабинет за секунду до того, как они вошли; до него долетел звук захлопнувшейся входной двери. Голоса стали громче, он различил сочный добродеевский бас. Журналист что-то рассказывал и смеялся. Скотина!
Монах метнулся к окну и отдернул штору, молясь, чтобы не вошел хозяин. Оно подалось с неприятным чмокающим звуком. Монах замер и прислушался, потом с трудом перевалился через подоконник и рухнул боком на какие-то сухие стебли. Свобода! Он с трудом поднялся, держась за стену, прикрыл окно и надавил, возвращая раму на место и от души надеясь: Бражник не заметит, что окно не заперто. Но даже если заметит… и что? Монах будет уже далеко. Он перевел дух, постоял, жадно вдыхая сладкий холодный воздух, испытывая чистое, ничем не замутненное восторженное счастье.
Не торопясь, щадя больную ногу, наслаждаясь свежим воздухом, пустой улицей, чувством безопасности и далекими городскими огнями, испытывая чувство приятной расслабленности, он добрался до машины, упал на сиденье и закрыл глаза…
Глава 22Нудные разбирательства, упреки и обвинения…
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, –
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
– Ну извини, Христофорыч, так получилось, честное слово! – бубнил несчастный Добродеев, в то время как Монах всласть топтался по его хребту, высказывая все, что о нем думает. – Я не мог позвонить, честное слово! Исчез айфон, думал, украли. Чуть не офигел, держал Бражника до последнего, чуть не силой, развлекал, как мог, задавал дурацкие вопросы, пересказал свою биографию и трудовой путь, выдал все известные анекдоты… Не знал, что еще придумать. Почти два часа, как договаривались, Христофорыч. Думаешь, легко? А что бы ты сделал на моем месте? Так получилось, несчастный случай. Ты ведь успел, мы тебя не застукали!
Друзья сидели в кухне Монаха – ужинали фирмовыми Митрича и запивали пивом; хозяин наступал, гость оправдывался. За окнами была уже ночь…
– Уже «мы»? Скорешились? Не застукали они… твоими молитвами! К счастью, я заметил вас в окно. К счастью! На втором этаже! Летел вниз с поломанной ногой, в темноте, в чужом доме! Соображал, куда кидаться, ничего в голову не лезло. А если бы не заметил? Пришлось бы убить обоих.
– Ну ты же волхв, – бубнил Добродеев. – Мог бы сообразить…
– Мог! Сообразил! Волхв… Скажите спасибо, что не превратил вас в пауков!
– Да ладно тебе, Христофорыч, с кем не бывает.
– Со мной не бывает! Сказал – сделал. Куда же он делся?
– Кто?
– Айфон!
– Представляешь, случайно остался дома, в другом кармане… – Добродеев фальшиво засмеялся. – Я очень волновался и забыл проверить. Ты не представляешь себе, Христофорыч, меня всего прямо трясло! Я даже напросился к нему домой, чтобы в случае чего…
– А что бы ты сделал?
Добродеев задумался.
– По обстоятельствам, – сказал он наконец. – Упал бы в обморок, он стал бы приводить меня в чувство, потащил на диван, а ты тем временем ускользнул бы.
– Ускользнул бы! – фыркнул Монах. – В следующий раз действуем вместе. Я с тебя глаз не спущу. Ладно, проехали. Как Бражник? Есть что-нибудь интересное?
– Переживает. Хочет уехать. Плохо спит.
– Что у них с Эммой?
– По-моему, ничего. Я намекнул, как замечательно, что рядом такой преданный человек. Он не сразу понял. Сказал, да, конечно, повезло, очень знающая, умная, но холодная, как рыба. Так и сказал: рыба. Маргарита ее терпеть не могла, издевалась, говорила, что это не женщина, а робот. Больше ничего. Они не спят, Христофорыч, если ты об этом. Ну, может, раз или два случайно…
– Насчет женщины с письмом ничего? Надо было намекнуть.
– Я пытался! Та женщина, говорю, ваша знакомая, кажется, я где-то ее видел, по-моему, в центральной библиотеке.
– А он?
– Сделал вид, что не услышал. Начал рассказывать, что заказал Маргарите памятник черного мрамора с ангелом. А ты как?
– Никак. Дом пустой, какой-то необжитой, неуютный, видимо, он приехал сюда ненадолго. Или не успел. Мебели минимум, никаких рюшечек, украшений, ну там статуй или картин. Правда, было темно, с фонарем не очень рассмотришь. Спальни разные. Его – с крайним окном, никаких следов посторонней женщины. А вот спальня Маргариты очень женственная, яркая, все сверкает, полно бижутерии, золота, косметики, шкаф ломится – вечерние платья, меха. На стенах ее фотографии в сценических костюмах. Я сделал фотки. Она была красивая и жадная, в ней жизни на десятерых… было. Жаль ее. Даже если она была стервой, то не заслужила такой смерти. Мы должны… Понимаешь, Лео, она нам не чужая, мы были в «Клубе», почти познакомились… Ее спальня единственное живое место в холодном и пустом доме. Потому она и сбежала. Они, случайно, не собирались разводиться?
– Он не говорил. Сбежала и бросила… все? – Добродеев с сомнением покачал головой.
– Получается, бросила. А что ты вообще о нем думаешь?
– Сухой неинтересный тип, подозреваю, с плохим характером. Зануда, цифирь, сплошная серость. Но чувствуется диктатор. Маленький наполеон, видимо, давят комплексы. Я ее понимаю. Но вот так оставить все, побрякушки, тряпки… как-то не по-жен– ски.
– Согласен. Смотри, это ее спальня. – Монах протянул Добродееву айфон с картинками.
– Красиво! – Добродеев принялся с любопытством рассматривать. – А это что? Коробочка для пилюль?
– Пудреница. Уже уходил и заметил на полу около кровати, стал фоткать и вдруг услышал, как подъехала машина. Окно было неплотно закрыто.
Добродеев присмотрелся:
– Дорогая вещица. Серебро, позолота… или даже золото. Знаешь, Христофорыч, а ведь это омен! Она тебя задержала. Если бы не она, ты бы вышел из спальни и не услышал, как подъехала машина. Представляешь, что было бы, если бы Бражник тебя застукал?
– Это ты у меня спрашиваешь? Я-то как раз прекрасно представляю!
– А с другой стороны, он бы не сунулся в спальню жены, ты мог пересидеть там…
– Пересидеть? Докуда? – вскричал Монах. – До завтра? До послезавтра? Признайся честно, что облажался, пустил друга под танки, бросил раненого, сбежал с поля боя. И поставим точку. Я человек незлопамятный.
– Ладно, Христофорыч, облажался, больше не буду. Но ты же сам…
– Точка, Лео, – перебил Монах. – Ставим точку. Никаких «но». Обвиняемый признал свою вину и отпущен под честное слово. Иди, Лео, и больше не греши.
Добродеев вздохнул, кивнул и спросил после паузы:
– Больше ничего?
– Кое-что, Лео. – Монах «полистал» айфон, протянул: – Смотри! Это письмо незнакомки.
– Ни фига себе! – воскликнул Добродеев, закончив читать. – Ну Бражник! Ну жучила! Рыдал в жилетку, делился планами и ни словечка! И что это нам дает?
– Не знаю, Лео. Ад информандум[6]. Интересно, как он это воспринял?
– Спроси завтра у Эммы, может, она в курсе.
– Даже если она в курсе, то болтать не станет. Кремень.
– Что ей от тебя надо?
– Тепла, Лео. Обыкновенного человеческого тепла. Я произвел на нее неизгладимое впечатление, выслушал, напоил водкой, погладил по головке и утешил. Рассказал анекдот, наконец. Она и растаяла. Знаешь, эти жесткие сильные воительницы в душе ранимые, слабые, неуверенные в себе существа.
– Существа… Именно! – фыркнул Добродеев. – Неужели анекдот? Ты же презираешь анекдоты.
– У меня на них не хватает чувства юмора. Но один застрял, школьный, вот я его и… Не важно, Лео.
– Может, ты влюбился?
– В кого?
– Да в нее же! В Эмму!
– Я? Слушай, Лео… – Монах уставился на приятеля. – Мелькнула тут у меня некая мыслишка… Она многое знает, почти член семьи и доверенная особа. А что, если…