– Я? Я не знаю, не помню…
– А в то время когда она сидела в комнатке и, статочно, плакала, чем вы занимались?
– Я сказала ей, что она сама во всем виновата… и потом я занималась хозяйством!
– Кто это подтвердит? – спросил Бессмертный и обратился ко мне по-русски: – Скорее всего, эта дуреха успела сбегать в театр и побеседовать с человеком, которого знала как любовника своей племянницы, а кто он на самом деле – черт его разберет.
Эмилия глядела на нас с таким явным недоброжелательством, что казалось, будь у нее в руках карабин, тут же бы обоих и пристрелила. А меж тем Бессмертный, возможно, спас ее от гибели, отдал в руки опытным докторам, теперь Эмилия находилась в безопасном месте. Казалось бы, из одной благодарности следовало бы рассказать нам все, что ей известно о Жилинском, так нет же! Для меня в Эмилии воплотились вся скверные качества рижан: когда ты ходишь в мундире и приближен к особе военного командира Рижского порта, надо сделать все возможное, чтобы с боем прорваться в твою постель; стоит тебе попасть в беду и тебя уже смешивают с грязью, топят в грязи; а уж когда ты выкарабкался – тебе этого вовеки не простят.
– Итак, вы находились неизвестно где до позднего вечера, когда Анна Либман вздумала еще раз навестить Морозова. А где вы были, когда герр Шмидт нашел ее тело?
– Я? Я не знаю… Дома, очевидно, с фрау Штейнфельд…
– Морозов пришел поздно. Было уже настолько темно, что он не разглядел ни лица убийцы, ни тела на лестнице.
А спать порядочные бюргеры идут рано. Что вы могли делать с фрау Штейнфельд? Не забрались же вы на ее… – тут Бессмертный перешел на русский язык: – Морозов, как по-немецки будет «супружеское ложе»?
Я сказал. Эмилия, не поняв шутки, возмутилась. Тогда сержант напомнил ей, что ее рана не так уж тяжка, и пригрозил выставить из лазарета и из Цитадели. Идти ей некуда, где бы она в Риге ни искала пристанища, ее там найдет либо сам Жилинский, либо посланный им убийца. А сведения, которые она так тщательно скрывает, возможно получить и иным путем – допросив театрального сторожа Фрица, к примеру, а также его постояльцев.
Это подействовало.
– Начнем сначала, – сказал Бессмертный. – Чем объясняется ваша ложь, фрейлен Штейнфельд? Неужели Морозов так жестоко провинился перед вами, что вы непременно хотели его погубить? Или дело не в Морозове? Отвечайте же! Может быть, вас просили солгать?
– Да, – тихо отвечала она.
– Это уже лучше. Поймите, фрейлен Штейнфельд, пока ваша ложь еще не принесла особого вреда. И даже более того. Из-за того, что вы солгали полицейским и вынудили Морозова скрываться, стали явными такие преступления, о которых иначе никто не узнал бы. И если вы окажете содействие военной полиции, то это будет учтено… и вас не накажут за лжесвидетельство… более того, вы можете получить награду за разоблачение опасного преступника!
Я видел, что мысль о награде пришла в голову Бессмертному только что. А наградой в понимании Эмилии могли быть только деньги. Она собирала себе приданое и беспокоилась о каждом гроше. Да и, как принято в Риге, многие вещи измеряла деньгами. Мы же с Бессмертным вспоминали о них куда реже, а ведь с награды-то и следовало начинать! Тут, к некоторой моей радости, сержантова логика не сразу сработала.
– Это правда? – спросила Эмилия.
– Правда, – подтвердил я.
– Но никто об этом не узнает? Только господа из военной полиции?
– Только помощник начальника военной полиции первой Западной армии герр Розен…
Эту словесную конструкцию Бессмертный составил не сразу; поскольку порядок слов в немецкой речи русскому порядку предельно не соответствует, то приходится в уме всякую фразу сперва произнести по-русски задом наперед.
Эмилия вздохнула.
– Тут ведь может быть опорочена моя репутация… а я девица…
Я чуть было не высказался в том смысле, что девица должна вести себя скромно, а не строить глазки офицерам, недвусмысленно предлагая свою особу для амурных шалостей. Но промолчал.
– И еще одна репутация, – добавила Эмилия, – моей покойной племянницы Катринхен.
Всем видом она показывала, что каждое следующее слово будет произносить ценой величайших усилий, а лучше всего – чтобы за каждое слово ей немедленно выдавали по золотому талеру. Но эти потупленные глазки вызвали во мне злость. Она пыталась нажиться на воспоминаниях о бедной доверчивой девушке!
– Мы уже знаем, что у Катрины Бюлов был любовник, – сказал я. – И что он ее убил.
– Нет, это ложь! – вскричала Эмилия. – Он никого не убивал! Он не мог ее убить! Он хотел увезти ее и жениться на ней!
– Вот это новость, – ответил я. – Она об этом не знала, а он – знал? Фрейлен Эмилия, вы хоть думайте, что говорите.
– Это чистая правда! Мне ли не знать! Он видел в ней свою невесту!.. Герр Морозов, с ним случилось то же, что и с вами! Это обстоятельства, ужасные обстоятельства! И Анхен подумала, будто убийца – он!
Волнение было неподдельным.
– Точно ли мы об одном человеке говорим? – осведомился Бессмертный. – Мы с Морозовым имеем в виду поляка по фамилии Жилинский, любовника Катрины Бюлов, а вы?
– Да, увы, он стал ее любовником, но он ее не убивал!
– Это он вам сказал? – спросил сержант.
– Да! Он и не мог ее убить, он сам оплакивал ее смерть. Подумайте, господа мои, как это могло произойти? Ведь Катринхен встречалась с ним в театре, нарочно для этого она нашла ключ и рассказала Тадеушу про тайный ход…
Мы переглянулись.
– А ее тело нашли в каком-то амбаре, в какой-то каморке, куда Тадеуш никогда не привел бы ее! Как она оказалась там? Он этого не знает точно! Он говорит, что враги его заманили туда Катринхен – якобы там он ее ждет и должен сообщить нечто важное! Понимаете, господа мои? Потом он отыскал меня – я была единственная, кому он мог довериться… Анхен тоже знала правду, но Анхен его не любила и готова была уничтожить… она ненавидела его! За то, что он не пожелал иметь с ней дела!..
Выпалив все это, Эмилия залилась румянцем. Румянец – не фальшивый обморок, он случается от истинных переживаний. Если бы речь шла об иной женщине, я бы, может статься, и поверил Эмилии. Но Анхен вовсе не была способна на ненависть! Это я знал доподлинно. Она недолюбливала избранника своей родственницы и только.
– Итак, Тадеуш Жилинский хотел жениться на Катрине Бюлов, но некие враги, чтобы досадить ему, убили девицу, – уточнил Бессмертный. – Молчите, Морозов, пусть выскажется фрейлен Штейнфельд.
– Да, да, – подтвердила она. – Потом он отыскал меня, и мы долго говорили о бедной Катринхен…
– Вы встречались с ним в театре, чтобы говорить о Катринхен? – спросил сержант.
– Да… он передал мне ключ, чтобы я могла приходить в театр… Между нами не было ничего дурного! Хотя он такой красавчик… но мне и в голову не приходило дурное!..
Я полагал, что Эмилия несет ахинею, но Бессмертный слушал очень внимательно.
– Что же было потом? – спросил он почти любезно.
– Потом он однажды пришел очень взволнованный. Анхен видела его с какими-то людьми, он был этим обеспокоен и хотел с ней объясниться. Он просил меня устроить встречу, но я даже не знала, как это сделать, ведь Анхен была такая несговорчивая… он хотел ее в чем-то убедить… А на следующий день Анхен поссорилась с герром Морозовым. Она плакала и говорила, что ей нужно срочно с ним посоветоваться, что дело очень важное, что она узнала что-то значительное, а что – умолчала. Я поняла, что она хочет говорить с ним о бедном Тадеуше…
Теперь и я это понял – слишком поздно!
– Я ей сказала, что, когда он вернется, она увидит свет в окошке и пойдет к нему. А потом…
– …а потом вы нашли в театре Жилинского и посоветовали ему встретить Анхен в комнате Морозова, открыв дверь отмычкой. Он так и сделал.
– Я ничего не говорила про отмычку!
– Ну, значит, вы посоветовали ему подобрать ключ и даже дали связку своих.
– Я не давала ему связки ключей!
– Теперь вам ясно, что произошло, Морозов? – спросил Бессмертный. – Он все-таки копался в бумагах на вашем столе, да и в вещах ваших пошарил. Вот откуда в семействе Штейнфельда узнали про драгоценности в кармане сюртука. Так, фрейлен Штейнфельд? А теперь скажите: как вышло, что он сообщил вам про эти драгоценности?
Не надо было ему ставить вопрос столь прямо. Эмилия замолчала, по ее щекам потекли слезы, и у нас ушло еще по меньшей мере полчаса на успокоительные разговоры. Прозвучало и волшебное словцо «вознаграждение».
Наконец со стенаниями и причитаниями Эмилия поведала нам, как ее ненаглядный Тадеуш зажег свечу в моей комнате и дождался Анхен, как она кинулась на него с криком, как он угрожал ей ножом, требуя, чтобы она замолчала, и как, наконец, она сама – сама! – нечаянно налетела на нож.
История была нелепа именно в той степени, чтобы ей поверила старая дева из обывательского семейства. И до меня дошло наконец, что наша Эмилия просто глупа. Она производила впечатление особы цепкой и глазастой, она совершала маневры бывалой соблазнительницы, но первое объяснялось ее хозяйственными наклонностями и нежеланием потратить лишний грош, а второе – именно глупостью, ведь умная женщина догадалась бы, что Артамона увядшими прелестями не соблазнить. Да умная женщина и не разогнала бы хороших женихов в надежде дождаться юного и прекрасного сына рижского бургомистра – как со смехом рассказывала мне бедная Анхен…
Как выяснилось, именно это подумал и Бессмертный. Сочетание скупости и простодушия, сварливости в семейной жизни и чувствительности в глубине души – вот что такое была Эмилия Штейнфельд. И ловкий поляк этим воспользовался.
Мы уж не стали разбираться, почему тело найдено не в комнате, а на лестнице. Бессмертного, да и меня тоже, более интересовало, отчего убийца выскочил на Малярную улицу, а не ушел через театр.
Все оказалось куда проще, чем мы думали. И это был смех сквозь слезы.
Сторож Фриц встретил как-то Эмилию в вверенном ему для охраны театре и основательно выругал. То ли он подумал, будто она и впрямь состоит в любовной связи с Жилинским, то ли вымогал деньги за сохранение тайны – Эмилия, видимо, и сама не знала. В тот вечер, когда она и поляк поставили ловушку для Анхен, Фриц опять видел Эмилию в своих владениях. Очевидно, не желая покровительствовать разврату, он дождался, когда она и Жилинский вышли во двор, и тут же со злорадством запер дверь.