– А тут гадать не надо. Попробуйте пустить в ход логику. Анхен вряд ли знала приятелей Жилинского хотя бы в лицо. Если бы она просто увидела его случайно на улице или на рынке, то отложила бы разговор с вами до примирения, в этих сведениях не было ничего спешного. Стало быть, она увидела Жилинского в обществе человека, которого знала, и это ее обеспокоило. И кто бы могла быть сия особа?
– Эмилия?
– Похоже на то. Не забудьте, что эта фрейлен старается себя выгородить. Анхен сознавала, насколько важно знакомство Эмилии с Жилинским для раскрытия преступления, поэтому она пренебрегла ссорой и отправилась вас искать. А Жилинский припугнул Эмилию тем, что Анхен расскажет частному приставу Вейде, как встретила их воркующими на манер двух Лафонтеновых голубков. Вот все и сложилось в цельную картинку.
Я вздохнул. Все это было очень печально.
– Оставайтесь здесь, – сказал Бессмертный. – Я обо всем договорюсь. Здесь вы хоть сможете утром умыться, как полагается воспитанному человеку.
– А разве мы не пойдем сейчас в театр?
– Нет, не пойдем. Почему? Потому, что нас всего двое. Мы можем спугнуть Жилинского и его дружка-француза, а изловить их не сможем. Да и они не настолько глупы, чтобы сидеть в театре безвыходно.
– Как же быть?
– Дождаться завтрашней ночи. Только и всего, Морозов.
– Вы полагаете, завтрашней ночью они оба непременно придут в театр? Откуда такая осведомленность?
– Я полагаю, что завтра вместе с нами будут друзья ваши, Вихрев и Сурков. Я отправлю им записку с казачьим бекетом.
Глава двадцать пятая
Моих драгоценных родственников можно было только пожалеть. Мало им вахт у берегов Даленхольма, так еще и Бессмертный втянул их в опасную игру под названием «Охота на незримых лазутчиков Бонапарта». Отказаться же не представлялось возможным.
Я лишь на то надеялся, что скоро приедет Розен, и Бессмертный передаст ему все, что мы узнали. Затем пусть военная полиция сама охотится за шпионами, а моряки исполняют свои прямые обязанности. Оставалось потерпеть совсем немного, менее недели.
С Розеном я связывал и другие мечтания. Мы передали бы ему и томящуюся в лазарете Эмилию Штейнфельд, а он, устроив ей официальный допрос, получил бы показания, подтверждающие мою невиновность в убийстве Анхен. Что же касается невиновности в убийстве Катринхен – тут следовало отыскать наконец подлеца Яшку и узнать, кто научил его вранью. Сердце мое чуяло, что и тут мы обнаружим красавчика-поляка, которого его возлюбленные знали под именем Тадеуша Жилинского.
Переночевав в лазарете, в комнатке своего приятеля-фельдшера, я там же и позавтракал. Потом прикинул, как распорядиться временем, что оставалось до возможного прибытия Артамона и Сурка.
Бессмертный сказал, что назначит им встречу в нашем любимом погребке у доброго Ганса. Поскольку они не могли явиться в точно назначенный час, то срок определили так: от десяти до одиннадцати часов ночи. Собравшись там, мы должны были идти к будке Ивана Перфильевича и ждать там Бессмертного, присматривая тем временем за театром: нет ли хоть малейшего проблеска света в окнах, не бродят ли вокруг подозрительные личности. А также наблюдать за тем забором, о котором рассказала Эмилия, – не проскакивает ли кто в тайную калитку.
Я решил потратить день на охоту за приказчиком Аввакумом, который несомненно знал, где прячется Яшка. Я побывал и в Петербуржском предместье, и в Московском. Вспомнив давнее свое изобретение, я приступался к староверам с мольбой: пусть-де помогут отыскать человека, у которого я еще до пожара брал деньги в долг. Они мне явно не верили, видно, не тот человек был Аввакум, чтобы ссужать деньгами еретиков.
Как выяснилось потом, я совершенно зря тратил время. Если бы я прямо адресовался к Агафону Ларионову, то получил бы прямой и очень приятный для меня ответ. Но именно туда я и боялся соваться.
Наконец наступил вечер, и я поплелся в погребок.
Страсть к маскараду оказалась заразна. Мои драгоценные родственники прибыли в Ригу переодетыми, а одеяния свои приобрели у даленхольмских рыбаков. Сурок даже объяснил, как они до этого додумались. Островитяне обрадовались возможности снабжать моряков провиантом, и вот заявился к ним с огромным мешком каких-то круп дядя ростом с Артамона и той же комплекции. Круп и в усадьбе, и на провиантском судне было в избытке, но родственники так обрадовались, что взяли мешок, лишь бы расположить к себе детину и купить у него штаны, рубаху, кафтан и кожаные постолы исполинской величины. Артамон в этих доспехах гляделся каким-то первобытным богатырем, самое же забавное следствие сего – добрая девка, служившая в погребке, уставилась на него во все глаза, приоткрыв рот от восторга. Видно, он стал олицетворением ее девичьих грез. Примерно так же оделся и Сурок. Но это еще не все! Они взяли с собой Гречкина и Свечкина! Разумеется, матросов также перерядили. Свечкин нес на плече мешок, в котором лежали укутанные в тряпье и погруженные в те самые крупы пистолеты тульского завода.
Увидев эту компанию, я чуть умом не тронулся.
– О Господи! – произнес я. – Что такое написал вам Бессмертный?
– Написал, что будет горячее дело, – отвечал Сурок. – Но добавил, что рискуем попортить мундиры. Это мы, Морозка, мундиры спасаем!
Они поели, причем матросов усадили за один стол с собой. Артамон утверждал, что накануне бессонной ночи как раз и следует набить брюхо, тогда спать якобы не хочется. Сурок, наоборот, боялся, что мой лихой дядюшка, объевшись, заснет в засаде, и тогда его пушками не добудишься. С некоторым трудом я вытолкал их из погребка.
Вечер в Рижской крепости – занятное время. Почтенные обыватели летом, в хорошую погоду выходят перед сном на прогулку и созерцают дивные картины закатных облаков. Для этого лучше всего выйти на речной берег. Но есть несколько иных мест кроме Яковлевской площади, разумеется, где можно пройтись и постоять с соседями. Это пятачок между Большой и Малой гильдиями, небольшая площадь перед Петровским храмом и пространство вокруг него, Ратушная площадь – если ее не слишком закидали за день всякой дрянью торговцы. Особенно же хорошо место у открытого крыльца Дома Черноголовых, где можно в сотый раз полюбоваться каменными скульптурами на фронтоне и черными мавританскими физиономиями, которые тут торчат отовсюду.
Уважаемый бюргер или айнвонер может также повести супругу и старших детей в кабачок. Это повод принарядиться, показать новую шаль и шляпку, надеть дорогие сережки, причем соседи знают наперечет все имущество каждой фрау и фрейлен и обсуждают приобретения, строя при этом всякие предположения. Молодежь обоего пола вечером ненадолго вырывается на свободу, включая слуг. Никто не галдит на улицах, предлагая поношенные сапоги и бальзам от всех болезней. Зато из многих окон доносятся звуки музыки. Но клавесинные концерты, пение нежных голосков и тайные рукопожатия в сгущающихся потемках длятся недолго. Этот город привык рано вставать.
Мы вышли из погребка вместе с теми обывателями, что считались, как я полагаю, отъявленными вольнодумцами, потому что ложились спать позже всех. Уже стемнело настолько, что многие хозяева выслали прислугу зажечь фонари у своих дверей.
– У нас еще есть четверть часа, – сказал Сурок, достав свой великолепный брегет.
О том, как выглядит рыбак в кафтане и штанах из небеленого холста, размахивающий золотым брегетом, я ему говорить не стал. Тем более, что в голову пришла иная мысль.
– А не прогуляться ли нам, господа, по задворкам? – предложил я.
– Хочешь познакомиться с хорошенькой нимфой? – полюбопытствовал Сурок. Он сразу сообразил, где именно они завелись, уйдя из Московского форштадта.
– Нет, хочу действовать сообразно логике, – и я передал им рассуждения Бессмертного о том, что подземная «Марсельеза» явно играет какую-то особую роль в действиях наших противников.
– Ну, пройдемся, авось эти музыканты не поленятся сегодня дать свой концерт, – сказал Артамон.
Он очень ловко исхитрился пропустить вперед Сурка с матросами, чтобы приотстать и задать мне наиважнейший вопрос: не знаю ли я чего о незнакомке? Я вкратце рассказал ему, как вывезли Эмилию.
– А она?.. Ни словечка для меня? – горестно спросил Артамон.
– Да как сказать… Формально – ни словечка, но… но она хотела знать о тебе…
– Точно?! – бешеный мой дядюшка едва не пустился в пляс.
– На мой взгляд, она хотела этого чересчур рано, – заметил я. – Ей следовало бы еще полгода затыкать уши при твоем имени, потом сжалиться и чуть приоткрыть одно ухо, потом…
Он так ко мне повернулся, что я шарахнулся.
И вдруг я осознал очень важную для себя вещь. Казалось бы, совсем недавно я шел по этим же улицам в это же время суток и был беспредельно несчастен. Сейчас же, переодетый в несуразную ливрею, заросший бородой (она, кстати, оказалась рыжеватой и плохо соответствовала моим темно-русым волосам), едва ль не всякую ночь проводящий в ином месте, я ощущал себя счастливым. И даже то, что мой буйный дядюшка мог невзначай пришибить меня пудовым кулаком, вселяло в душу восторг. Мы были вместе, все трое, мы вместе шли по узким улицам этого города, которые совсем недавно представлялись мне чуждыми и враждебными, мы могли сейчас дать отпор кому угодно. Нужно ли для счастья более? В сущности, нет. Ибо обычные приметы счастья – дом, любящая супруга, прелестные малютки, постоянный доход, продвижение по служебной лестнице, – оказывались во многих случаях недействительны, если у их обладателя рядом не было таких друзей, как Артамон и Сурок.
– Направо, – негромко скомандовал я.
Нужно было пройти всеми теми улочками, на которых стояли знаменитые рижские каменные амбары, ни одной не пропустив. И при этом не пасть жертвой вездесущих жриц любви.
Нам повезло. За очередным поворотом шедший впереди Сурок вдруг резко остановился и локтем придержал налетевшего на него Свечкина.
– Оно, что ли? – тихо спросил Сурок. – Слышите, братцы?