«Это, – деловито продолжали составители, – вынудило Реввоенсовет принять ряд мер по повышению качества [sic! – А.С.] поступающих в Академии. […] Особое внимание обращено на подготовку в частях кандидатов из рабочих». И в 1929 г. среди принятых на основной факультет Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе рабочих было уже 60,88 %, крестьян – 13,39 %, а прочих – лишь 25,73 %. Другие академии, удовлетворенно заключал 20 марта 1930 г. отдел статистики ГУ РККА, тоже «очень значительно улучшили соцсостав своих первых курсов». На 1 января 1930 г. среди слушателей академий рабочие составляли уже 55,5 %, а с батраками – 57,1 %, крестьяне – 17,2 %, а служащие – лишь 25,0 %341…
Вообще, задачей военных академий прямо провозгласили не подготовку командиров с высшим военным образованием, а «создание пролетарских кадров во всех отраслях военной работы РККА»!342
Отсюда и отмеченный нами во втором разделе главы I рост среди слушателей доли лиц с низшим общим образованием: если в 1928-м среди принятых в академию имени Фрунзе и Военно-воздушную академию РККА имени Жуковского таких было соответственно 56,6 % и 14,5 %, то в 1929-м – 81,5 % и 40,7 %343.
Отсюда и зачисление в июне 34-го на основной факультет «Фрунзевки» лиц, 97,2 % которых получили на вступительных экзаменах 1–5 и более «неудов». При приеме, подчеркивал 22 июня 1934 г. помощник начальника академии по политической части Е.А. Щаденко, руководствовались «не только результатами приемных экзаменов, но и ценностью данного кандидата для армии»344 (читай: социальным положением. – А.С.). Отсюда и цитировавшееся нами во втором разделе главы I настоятельное требование оставить из принятых в 1934 г. в Военную академию механизации и моторизации РККА лишь тех, кто обладает не только подходящими «социально-партийными данными», но и общеобразовательной подготовкой, обеспечивающей «нормальное прохождение учебной программы»345…
Не оставили в покое и командный и преподавательский состав академий и КУКС. Тот факт, что на 1 января 1929 г. 19,5 %, а на 1 января 1930 г. 13,5 % комсостава военных академий (без Военно-морской) не имели военного образования, отдел статистики ГУ РККА в марте 1930 г. тревожным комментарием отнюдь не снабдил – а вот к приведенному им в том же докладе «проценту бывших офицеров» придраться не преминул: процент «ненормально высокий»!346 В результате, например, на Артиллерийских КУКС к апрелю 1937 г. целых 26,7 % преподавателей (12 из 45) имели низшее общее образование, а высшее было лишь у 6,6 % (у 3 человек) 347.
Среди причин, по которым академиям «не удавалось» «правильно обслужить обучаемых», помощник инспектора высших военно-учебных заведений РККА Г.Г. Невский в марте 1935 г. прямо назвал не только «очень слабую подготовку поступающего контингента» и «неудовлетворительную работу военных школ», но и «преимущественное привлечение пролетарских кадров»348…
«Выпуск командиров из военных школ», отмечали осенью 1928 г. в ГУ РККА, является «основным регулятором качества комсостава»349. Другим методом «орабочивания» (и, следовательно, деинтеллектуализации) командных кадров в 20-е – начале 30-х гг. было целенаправленное увольнение из РККА как политически неблагонадежных бывших офицеров русской армии.
Анализируя изменение облика комсостава РККА в 1923–1926 гг., Управление делами Наркомата по военным и морским делам СССР отметило «постепенную и неуклонную убыль бывших офицеров»350; только в 1924 г. по категории «политически неблагонадежный элемент и бывшие белые офицеры» из армии было «вычищено» около 700 командиров351. «Все они, – откровенно писал 17 декабря 1924 г. об уволенных «бывших белых» заместитель председателя РВС СССР М.В. Фрунзе, – служили вполне лояльно, но дальнейшее оставление их в армии, особенно в связи с переходом к единоначалию [предполагавшему ответственность командира и за политическое воспитание подчиненных. – А.С.], просто нецелесообразно»352.
Среди командиров, уволенных «за невозможностью соответствующего использования» в 1927 г., бывших офицеров, не прошедших переподготовку в военно-учебных заведениях РККА, было 18,5 % – хотя их доля среди комсостава РККА на 1 декабря 1926 г. составляла лишь 15,1 %353. Военное образование большинства этих лиц (ускоренные курсы военных училищ или школы прапорщиков) действительно было неполноценным – однако при этом в РККА сохранили немало командиров (8,6 % общего количества на 1 декабря 1927 г.), которые военного образования вообще не имели354…
Начавшееся в 1928 г. рьяное «орабочивание командных кадров» дало новый толчок изгнанию бывших офицеров. «[…] Увольнение по несоответствию и [за. – А.С.] невозможностью использования в РККА, – указывал 7 марта 1931 г. врид начальника отдела статистики ГУ РККА Гринкевич, – главным образом, идет по социальной группе «прочих»355.
Конечно, к октябрю 1917-го подавляющее большинство русского офицерства составляли те, кто стал офицером лишь благодаря многократно увеличившей потребность в комсоставе мировой войне (так, в семи пехотных и стрелковых полках 6-й армии Румынского фронта, данные по которым опубликовал бывший генерал-квартирмейстер 6-й генерал-майор В.В. Чернавин, произведенные во время войны к осени 1917 г. составляли 96 % всех офицеров356). До 80 % этих «офицеров военного времени» происходили из крестьянского сословия357 (то есть по социальному положению были крестьянами, рабочими и мелкими служащими) и отличались невысоким уровнем общего образования (вплоть до «грамотности без окончания школы»). Однако (если судить по тем же семи полкам), в целом общеобразовательный уровень даже и пехотного «предоктябрьского» офицерства был далеко не таким низким, чтобы разбрасываться этими кадрами (см. табл. 21).
Таблица 21
Общеобразовательный уровень офицеров семи пехотных и стрелковых полков* 6-й армии Румынского фронта к осени 1917 г., комсостава РККА в 1924–1927 гг. и комсостава 24-й и 96-й стрелковых дивизий РККА на 15 февраля 1936 г. (в %)358
* 160-й пехотный Абхазский, 241-й пехотный Седлецкий и 459-й пехотный Миропольский (соответственно 40-й, 61-й и 115-й пехотной дивизии) и 10-й, 29-й, 36-й Сибирский и 40-й Сибирский стрелковые (соответственно 3-й, 8-й, 9-й Сибирской и 10-й Сибирской стрелковой дивизии).
Как видим, в 1924–1927 гг., в мирное время, доля лиц с низшим образованием или вовсе без образования среди комсостава РККА была в 1,2–1,5 раза больше, а доля лиц с неполным или законченным средним образованием, наоборот, в 1,2–1,5 раза меньше, чем среди офицеров семи случайно взятых полков русской пехоты на четвертом году мировой войны! А поскольку в кавалерии и артиллерии к осени 1917-го сохранилось гораздо больше, чем в пехоте, кадровых офицеров (с общим образованием не ниже неполного среднего), по общеобразовательному уровню командного состава «предоктябрьская» русская армия превосходила Красную Армию 20-х гг. в еще большей степени, чем можно заключить из таблицы 21.
Если судить по 24-й и 96-й дивизиям (а они, напомним, были не рядовыми, а, соответственно, «ударной» и приграничной), уровня военной осени 1917-го здесь удалось достичь только в мирной середине 30-х. (На первый взгляд, этот уровень был даже превзойден, но не забудем, что для 24-й и 96-й таблица учитывает не только пехотинцев, но и более образованных артиллеристов, саперов и связистов. Для пехоты же цифры окажутся не выше тех, что были в 1917 г.) И равенство это было лишь формальным: русские офицеры получали образование до 1917-го, а большинство советских командиров середины 30-х – в советской школе, где «черт знает что делалось».
Но, может быть, увольняли только тех бывших офицеров, которые имели низшее образование? Такое предположение опровергается уже сличением динамики изменения в комсоставе РККА 20-х гг.: а) доли бывших офицеров и б) доли лиц с высшим, средним и неполным средним образованием. За 1925 год процент бывших офицеров уменьшился в 1,25 раза – и почти настолько же (в 1,38 раза) стало меньше и лиц с образованием выше низшего. Для 1926 г. корреляция между изменениями этих двух показателей оказывается еще более тесной: первый уменьшился в 1,12 раза, а второй – в 1,08. А для 1927-го изменения обоих показателей совпадают до третьего знака после запятой – и бывших офицеров и лиц с образованием выше низшего стало меньше в 1,107 раза!359
Еще к марту 1931 г. в запасе только командного состава РККА состояло 62 784 бывших офицера (40 756 из них служили после 1917-го только в Красной Армии, 11 238 – сначала в белых, а затем в Красной, 6011 – только в белых, а 4779 – ни в Красной, ни в белых) 360. Это больше, чем вся численность комсостава тогдашней РККА, и только среди служивших после 1917 г. исключительно у красных давно можно было найти для армии 15–20 тысяч командиров со средним и неполным средним образованием. При этом многих из них наверняка удалось бы заинтересовать в службе материально: уволенные из РККА бывшие офицеры зачастую бедствовали.
Военное образование большинства этих лиц – будучи полученным в годы Первой мировой войны и, как следствие, ускоренным – оставляло желать лучшего, но приличное общее образование (в сочетании с боевым опытом) позволяло надеяться на успех переподготовки их на КУКС или даже в нормальных военных школах (в начале 20-х в них уже доучивали выпускников командных курсов времен Гражданской войны). Приписанные к частям 37-й стрелковой дивизии командиры запаса – участники Первой мировой и Гражданской войн (то есть в большинстве бывшие офицеры. – А.С.) еще и в июне 1936 г. показали на сборах, что могут «быстро разбираться в сложной обстановке и способны к выполнению сложных боевых задач в боевой обстановке»361.
«Не имея высшего военного образования, – значилось в аттестации начальника отдела штаба 12-го стрелкового корпуса полковника М.А. Меандрова за 1938 год, – по своему уровню развития и тактической работы в войсках не отличается от многих командиров, окончивших Военную Академию»