«– Смирно!.. Равняйсь!.. Смирно!..
[Отделенный командир, портупей-юнкер. – А.С.] Скородинский подходил, отходил, засматривал сбоку.
– Повыше подбородок… Нет, слишком подняли, ниже… Разверните плечи. Уберите живот. Старайтесь незаметно дышать. Свободнее в коленях ноги. Пальцы прямее.
Нас вытачивали как статуи.
По роте ходили [ротный командир капитан. – А.С.] Никонов и [младший офицер роты штабс-капитан. – А.С.] Герцык.
Герцык подошел к нашей шеренге.
– Э-э, батенька мой. Как вы стоите. Кривуля какой-то, а не юнкер.
Кто-то улыбнулся. Герцык набросился на него.
– Эт-то што-с-с-с!.. Я вас, батенька мой, вздрючу-с. Строй – святое место, а вы улыбаетесь!.. Фельдфебель, запишите юнкера на неделю без отпуска.
То и дело кто-нибудь «влетал» на «взыскание». Фельдфебель был тут начеку, чтобы отмечать попавшихся. Уже было дано лишнее дневальство, кому-то грозили арестом. Из юнкеров выбивали мальчишеский кадетский дух».
Вот внутренний порядок и дисциплинарная практика младшего командного состава училища – портупей-юнкеров и фельдфебелей. «От взводных всегда можно было получить лишнее дневальство или остаться без отпуска. Строгий и суровый, сосредоточенный в себе, [фельдфебель. – А.С.] Иван Федорович Бурмейстер тоже не стеснялся наказать юнкера за неаккуратно сложенное белье на табуретке, за нечищеные сапоги или пуговицы, за грязные руки или ногти в «трауре», за небрежный поворот, за нерасторопность в исполнении приказания, за лежанье днем в сапогах, за опоздание в строй и – Боже сохрани – за куренье в ротном помещении».
Вот наставления начальника училища генерал-лейтенанта С.В. Рыкачева перед построением для встречи Александра III: «Выправка и образцовая стойка!.. Не шелохнуться во время проезда Царского кортежа и не дышать!.. Не дышать!! Замри!.. Забудь, что у тебя есть тело, помни лишь одно: ты в строю и строй – святое место! А кого замечу, прошу извинить – взыщу по всей строгости закона – вон из училища! Ибо это строй, да еще строй в присутствии самого Государя!»
Вот еще одно дисциплинирующее средство – шереножное учение. «Нас выстраивали в одну шеренгу, штабс-капитан Герцык […] командовал: «на плечо» и начинал обход взвода.
Он шел медленно, делая поправки:
– Разверните приклад… Возьмите его больше в плечо. Затаите дыхание…
Зайдет сбоку, посмотрит, как выровнены штыки, и снова идет, выправляя каждого, лепя из каждого как бы статую.
– Шай на кра-ул!
Вот тут-то и нужно было «не дышать». При самом легком дыхании штыки отвесно поставленных ружей могли шевелиться, и это разравнивало их прямую линию.
– Дышите незаметно. Не открывайте рта. Да подберите живот, у вас, батенька мой, штык качается. Ниже возьмите правую руку и пальцы прямые. Держите винтовку в левой руке, правая только поддерживает ее.
Идут минуты, свиваются в десятки минут. В казарме полная тишина, чуть поскрипывают сапоги у Герцыка, когда он медленно идет вдоль нашего фронта»394.
Этот стиль – «бесконечная требовательность, безжалостная строгость, соблюдение всех статей устава на 100 %, жесточайшая муштра, энергия и настойчивость при ведении строевых занятий»395 – сохранялся в Павловском училище и в начале ХХ в.
Зато и дисциплина у юнкеров-«павлонов» въедалась буквально в плоть и кровь. «Никого из нас не смущало, – писал П.Н. Краснов, – что в праздничный день на Невском и Морской приходилось раз сорок стать во фронт генералам и непрерывно, то направо, то налево, козырять. Мы были так надрючены в этом нашим «дрючилой» [А.А. Герцыком. – А.С.] и портупей-юнкерами, с таким шиком становились во фронт, так браво отдавали честь, что часто слышали, как говорили нам во след:
– Молодцы юнкера!
– Ай да Павлоны!»
«Генерал в густых эполетах, весь в орденах остановится против взвода, крякнет одобрительно и скажет Герцыку:
– Вы дали бы им «вольно».
– Ваше превосходительство, они у меня и так «вольно» стоят.
– А как же будет, когда станут «смирно»?
– Когда дышать совсем перестанут, вот тогда будет «смирно»…»
«Мы отчеканивали на ходу ружейные приемы, заходили взводами и строили колонны с математическою точностью. Можно было думать, что это не живые люди ходят, но сворачивается и разворачивается какая-то машина. […]
– Шаг-гом – мар-рш.
Как пошла наша Государева рота! Как отчетливо заходили плечами взводы, как чист был затылок и как однообразно лежали ружья. Шорох одобрения пронесся в Свите.
– Р-рот-та, кругом! мар-рш!
Ни один штык не зацепил за другой, как игрушка повернулась рота и пошла назад. Я вытянул роту по отделениям, завел плечом; построил фронт флангом к Государю и стал заводить роту так, чтобы она стала против Государя. Заходили великолепно, и, когда были против Государя, я скомандовал «прямо» и в пятидесяти шагах от Государя остановил роту и, не равняя ее, потому что знал, что она была так выровнена, что не нужно было особо равнять, скомандовал «на плечо» и «на караул»396…
И вот, наконец, тот конечный результат, ради которого и проводится интенсивная строевая подготовка и поддерживается строгий внутренний порядок:
«Мы и «вольно» идем в полном порядке.
«Левой! Левой! Левой!» – отдается в мозгу. Бездумна голова, тело без желаний. Строй, песня поглотила его»397.
Человек настолько привык постоянно подчинять свою волю правилам, что постоянно внутренне собран, способен полностью отрешаться от своего «я», а определенные действия выполняет уже автоматически. Это и есть настоящая дисциплинированность.
«Юнкера здесь, – подтверждает посетивший Павловское училище в 1913 г., в бытность свою кавалерийским юнкером, А.Л. Марков, – каждый в отдельности и все вместе, постоянно сохраняли подтянутый и «отчетливый» вид, точно все время находились в строю, даже проходя в свободное время по помещениям училища, старались держать строевой шаг». Судя по воспоминаниям Маркова, П.Н. Краснов отнюдь не преувеличил успех проведенного им летом 1889 г. в качестве фельдфебеля роты Его Величества ротного строевого учения в присутствии Александра III: «с батальоном Павловского военного училища на парадах в Петербурге не могла конкурировать ни одна из частей гвардейской пехоты», его «безукоризненный строй» «и все перестроения возбуждали всеобщий восторг и восхищение»398.
Вспомним теперь, как даже после ужесточения в 1934 г. требований к дисциплине советских курсантов удалось приучить (и то не везде) держаться по-строевому и соблюдать внешнюю дисциплину лишь в присутствии начальника. И неудивительно: это ужесточение требований проявилось почти исключительно в строевой подготовке (да и то за вычетом одиночной) и почти не коснулось внутреннего порядка…
Под стать Павловскому было и Николаевское кавалерийское училище. У нас, подчеркивал бывший николаевец А.Л. Марков, «чинопочитание, дисциплина и отдание чести возводились в настоящий культ, равно как и блестящее строевое воспитание или «отчетливость», которыми мы гордились и щеголяли. Это была облагороженная и доведенная до истинного совершенства военная школа, марка которой оставалась на людях всю их жизнь». В результате «мы были приучены с юнкерских лет к дисциплине»399.
В Павловском училище внутренний порядок, строевая подготовка и – как следствие – дисциплина были доведены до идеала, однако разрыв в этом отношении между ним и большинством других был невелик. Вот, например, Одесское пехотное юнкерское училище – традиции которого «заключались в строгом и неуклонном исполнении Воинских Уставов Русской Армии». «Когда в училище подавалась команда «Смирно», – вспоминал окончивший его на рубеже XIX – ХХ вв. генерал-майор Красной Армии В.В. Глазатов, – то старший офицер смотрел не на юнкеров, а на кончики штыков – попробуй только шевельнуться, сразу же все видно. Какая была строевая выправка!»400
Вот Московское военное училище в воспоминаниях учившегося в нем в 1901–1903 гг. Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова: «За чистотой и опрятностью в одежде строго наблюдали как портупей-юнкера, так и строевые офицеры, причем за неряшливо одетых юнкеров обычно взыскивали с отделенных и взводных портупей-юнкеров, не говоря уже про самого юнкера»401. Требовательность, для советских военных школ начала и даже середины 30-х гг. немыслимая…
Вот Иркутское военное училище 1910–1912 гг. в описании учившегося в нем тогда ротмистра П.В. Шапошникова: даже если в училище поступали не кадеты, а штатские юноши, то «через месяц их уже нельзя было отличить от остальной массы юнкеров: они так же ловко поворачивались и щелкали каблуками, как и все. Их постепенно «забирали в руки», выпрямляли корпус, разворачивали плечи, ставили прямо голову и приучали иметь «вид веселый, но без улыбок», согласно строевого устава! […] С первого дня и до производства в офицеры, юнкер не оставался никогда без наблюдения своего взводного, отделенного – портупей-юнкеров»402…
Виленское пехотное юнкерское (с 1910 г. – военное) училище в начале ХХ в. вообще величали так же, как и Павловское – «дисциплинарным батальоном»: «суровый режим», «образцовая дисциплина и совершенство военной выправки» были его визитной карточкой. В бытность начальником его Генерального штаба полковника П.Ф. Клауза, в 1890–1894 гг., это училище прозвали даже «Сморгонской академией» – по аналогии с прозванной так школой дрессировки медведей в белорусском местечке Сморгонь. Ведь Клауз «довел строевую «муштру» до крайних пределов совершенства». До «акробатизма» доходила она и при полковнике Б.В. Адамовиче, в 1909–1914 гг.; об особых «виленских» выправке, равнении и строевом шаге ходили легенды еще и в 1916-м. «За два месяца, – писал учившийся в Виленском в 1901–1904 гг. полковник П.А. Морозович-Цырас, – у молодого юнкера вырабатывались подтянутость, точность и элегантность во всех движениях», «отданием чести и строевой муштрой мы всегда стремились перещеголя