. – А.С.] научим дружно кричать и больше ничего»515.
Между тем привычка «дружно кричать» то, что положено, и есть привычка к дисциплине: ведь это привычка к подчинению своей воли установленному порядку («Дисциплина, – указывал в конце XVIII в. «создатель дисциплины в морской службе» английский адмирал Д. Джервис, – есть сумма, выраженная одним словом – подчинение; соблюдение же обычаев и церемоний есть создание духа подчиненности»516). Однако для интеллигента-марксиста это было, как видим, непостижимо (вновь обратим внимание на противопоставление муштры и дисциплины – достигаемой, по В.М. Смирнову, исключительно «политическим воспитанием»…). Нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий – формально признававший необходимость внешней дисциплины – еще в 1923 г. все-таки называл «маршировку» и отдание чести «чепухой военщины»517.
В общем, подытоживал уже в конце 50-х гг. генерал-майор русской армии А.П. Греков, в СССР после Гражданской войны «законы природы в организации всякой военной силы не были приняты во внимание. Фундаментальный для всякой настоящей армии принцип военной дисциплины решили заменить политическими соображениями и коммунистической идеологией. […] При этих условиях армия неизбежно превратилась скорее в политическую, чем в военную организацию»518…
Результатом этого превращения стало то, о чем доложил, изучив в августе 1932 г. состояние дисциплины во 2-й и 4-й стрелковых и 7-й кавалерийской дивизиях БВО и в Белорусской объединенной военной школе, начальник боевой подготовки сухопутных сил РККА А.И. Седякин: «Подавляющее большинство начсостава не знает, что такое воинская дисциплина»519 (выделено мной. – А.С.). Бывший юнкер Иркутского военного училища и штабс-капитан 151-го пехотного Пятигорского полка, он, безусловно, знал, что говорит. «У некоторых командиров», отмечал член комиссии Седякина старший инспектор ПУ РККА И.Ф. Немерзелли, «создалось» даже «мнение, что за состояние дисциплины в одинаковой мере отвечает он и [партийная. – А.С.] ячейка, и даже больше ячейка»!520 В самом деле, раз дисциплина может базироваться только на «сознательности», а выработкой и укреплением этой последней занимаются парторганизации, то им и карты в руки…
То же самое констатировала и комиссия, изучавшая тем же летом 1932 г. состояние дисциплины в 23-й и 45-й стрелковых дивизиях УВО и в Школе червонных старшин: командиры «считают, что вопросы дисциплины – дело полит[ических] органов» и «не занимаются вопросами дисциплины»521.
И такие взгляды в Красной Армии бытовали до самого конца 30-х гг.! «Сейчас мы кричим, что дисциплина плохая, – пенял 17 апреля 1940 г. на совещании при ЦК ВКП(б) командарм 1-го ранга Г.И. Кулик. – Кто мешает навести порядок у нас в этом деле. Этот участок у нас возложен на комсомольскую организацию, на политрука, а где командир роты, командир полка?»522…
Незнание того, «что такое воинская дисциплина», породило и незнание того, как ее вырабатывать. Отсюда отмеченные, например, 6 марта 1930 г. А.И. Седякиным (тогда еще инспектором пехоты РККА) «нездоровые настроения, срывающие строевую подготовку», не позволяющие поставить ее «по своему значению наравне с прочими важнейшими отделами учебы и воспитания войск», «неправильное понимание строевой подготовки» – охарактеризованное летом 1932 г. в записке заместителя инспектора физподготовки РККА М.Н. Герасимова «Причины, влияющие на состояние дисциплины в РККА и меры для их устранения» как «общее» для комначсостава Красной Армии523. Сущность этих «нездоровых настроений», этого «неправильного понимания» – опять-таки бытовавшего до самого конца 30-х гг.! – видна, например, из «разговоров», которые велись в ряде военных школ в 1932 г. «вместо упорной работы над строевой подготовкой» – «разговоров о «муштре», «фельдфебельщине», о перегибах и т. д.»524.
Или из рассказа командующего войсками ХВО комкора И.К. Смирнова о том, как в 1938 г. собранные им «люди с опытом старой выучки» стали учить комсостав проводить строевую подготовку так, как это делали в русской армии. Если бы это делалось не по приказу командующего войсками, заявляли наблюдавшие эти показные занятия комиссары, «то мы сказали бы, что это издевательство, и не позволили бы это делать»525…
Итогом и стала ситуация, обрисованная нами в главе II и отраженная А.И. Седякиным в докладе о результатах обследования им в августе 1932 г. войск БВО: «полное пренебрежение во всех частях к строевой подготовке»526.
На настоящую же воинскую дисциплину – ту, которая (как стали подчеркивать в СССР впоследствии) «не исключает» и принуждения и должна (чтобы укорениться в военном) постоянно проявляться и внешне, – на эту дисциплину комначсостав РККА еще в 1932 г. смотрел, по словам А.И. Седякина, как на «какой-то досадный придаток, отрыжку старого режима»!527Фактически это было отрицание самих основ армии.
Отсюда и показанное нами в главе II либеральничанье с бойцами, младшими командирами и курсантами. Еще заместитель председателя РВС СССР М.В. Фрунзе отмечал, что «неправильность взглядов среди части ком. и политсостава на методы воспитания и на самое понятие дисциплины» выливается в отказ не только от принуждения к нарушителям дисциплины, но зачастую и от самого понятия «приказ», в замену приказов уговорами. «Во многих случаях, – писал он 2 декабря 1924 г. в «Красной Звезде», – вместо твердого и категорического требования выполнения служебного долга нередко отмечаются случаи беспринципного «подыгрывания» красноармейской массе, желание проявить свой исключительный «демократизм». Этот «демократизм» в кавычках является грубейшим извращением всех и всяких основ в дисциплине нашей Красной Армии. Приказ есть приказ. Уговаривание к выполнению приказаний само по себе есть грубейшее нарушение дисциплины. Между тем кое-кто из наших командиров и политработников по этой части очень и очень грешил»528…
Однако радикально-интеллигентские предрассудки оказались сильнее разъяснений здравомыслящих руководителей. Судя по докладу А.И. Седякина об итогах изучения им в августе 1932 г. состояния дисциплины в БВО, отмеченные Фрунзе «прегрешения» не только превратились с тех пор в РККА в устойчивую традицию, но и встречались куда чаще, чем следует из выражений «кое-кто» и «во многих случаях». «Ложный демократизм, – констатировал Седякин, – широко развитое явление», он «еще крепко сидит в сознании и поведении громадной массы [выделено мной. – А.С.] командного и политического состава»; отсюда «его традиционное попустительство и безнаказанность за это попустительство». «В массе младшего и среднего начсостава» распространено также панибратство с бойцами (им, впрочем, часто грешат и старшие и даже высшие командиры). При этом командиры взводов в своей массе «даже не уясняют» «весь вред» допускаемого ими «огромного попустительства и панибратства» («об этом с ними не говорили и этого с них старшие не требовали»); командиры рот и батарей тоже «не понимают», что подрывают дисциплину!529
Только в кавалерии ситуация была несколько лучше (и не случайно: среди ее старшего и высшего комсостава был очень велик процент бывших унтер-офицеров русской армии). «Я вот был в 38 к[авалерийском] п[олку] младшим командиром, – рассказывал Седякину везший его шофер из 2-й стрелковой дивизии. – У нас командир взвода и на службе и вне службы всегда пыжится как петух и никогда не поговорит. Все приказывает». А «вот во 2 с[трелковой] д[ивизии], в 5-м, например, полку, командиры другие; они с красноармейцами и на службе все говорят, говорят, говорят»530. Члены комиссии Седякина и сами были свидетелями, как командир отделения и командир взвода из 2-й дивизии вместо отдачи приказания просили: «Давайте, ребята», как другой отделком, отдавая бойцу распоряжение, прибавлял «пожалуйста» и как в 4-м артиллерийском полку 4-й стрелковой дивизии с этим словом обращались к бойцам и отделком, и помкомвзвода, и комвзвода, и даже командир дивизиона! В обеих дивизиях 60–90 % дисциплинарных проступков начальники оставляли без взыскания («я совершенно точно установил» это, настаивал А.И. Седякин)531.
На столь дикие извращения дисциплинарной практики, безусловно, повлиял активно пропагандировавшийся в 1932 г. лозунг «Часть без дисциплинарных взысканий», но политработники поощряли либеральничанье и после 32-го.
Так, в апреле 1935 г. начальник ПУ РККА Я.Б. Гамарник с неодобрением отмечал, что в УВО чересчур много красноармейцев, подвергнутых дисциплинарным взысканиям, а годовой отчет политуправления БВО от 21 октября 1935 г. расценил уменьшение числа взысканий как «значительное улучшение в области дисциплинарной практики»532. Эту позицию поясняет приказ политуправления УВО № 08/4 от 28 января 1935 г. – осуждавший комначсостав 4-го танкового полка за то, что вместо «индивидуального подхода» к нарушителю дисциплины тот сразу накладывает взыскание («получи наряд»)533.
Начальник политотдела 23-й механизированной бригады ОКДВА бригадный комиссар Л.М. Майзелис восставал против использования мер принуждения еще 26 апреля 1937 г.: вместо проведения воспитательной работы, возмущался он на бригадной партконференции, на бойцов воздействуют «окриком» – накладывают взыскание. А 27 апреля комиссару уподобился командир 92-й стрелковой дивизии, идейный коммунист комбриг Л.М. Гавро. Сообщив на дивпартконференции, что в 274-м стрелковом полку за январь и февраль дисциплинарным взысканиям подвергли 13,4 % личного состава, он заявил, что «так применять дисциплинарную практику нельзя дальше. Это не есть борьба за часть без дисциплинарных взысканий»534…
Итог подмены приказов разговорами и уговорами и отказа от мер принуждения был вполне естественным: «не воспитывается в людях воинская дисциплина», «в массе сознание безнаказанности», «настоящей воинской дисциплины нет»