Поощрение такой «самокритики» политорганами также бытовало и в КВО; так, начальник политотдела 60-й стрелковой дивизии полковой комиссар С.Л. Бордах 24 февраля 1937 г. сетовал на то, что, критикуя на комсомольских собраниях младших командиров, бойцы «называют их по должности и критикуют их «с оглядкой»550.
Ну а перенесение на армейскую почву повсеместно внедряемого в СССР с начала 30-х гг. социалистического соревнования приучало военнослужащих к мысли о необязательности выполнения своих служебных обязанностей!
В самом деле, какие социалистические обязательства принимали на себя военнослужащие «предрепрессионной» РККА? Вот лишь несколько примеров:
– бороться за «отличное сохранение оружия и военной тайны» (в двух пулеметных взводах 299-го стрелкового полка 100-й стрелковой дивизии КВО в августе 1935 г.);
– «еще больше повышать боевую подготовку», «любить и изучать свое оружие», «быть стойкими и самоотверженными защитниками своей […] родины» (в 63-м стрелковом полку 21-й стрелковой дивизии ОКДВА в декабре 1936 г.);
– «иметь отличный внешний вид и строевую выправку и хорошо изучить строевой устав», «нести караульную службу на отлично», личное оружие изучить так, чтобы 30 % бойцов знали его на «отлично», 50 % – на «хорошо» и 20 % – на «посредственно», «техническое состояние оружия иметь хорошее», «приказы и инструкции, правила хранения и сбережения оружия знать отлично – 50 %, хорошо – 50 %» (во 2-м батальоне 3-го стрелкового полка 1-й стрелковой дивизии МВО в 1936/37 учебном году) 551.
Но ведь «быть стойкими и самоотверженными защитниками» своей страны, хранить военную тайну, «повышать боевую подготовку», «изучать свое оружие» и содержать его в исправности, знать требования уставов и наставлений военнослужащих и так обязывали военная присяга и уставы! Получалось, что выполнение или невыполнение требований присяги и уставов, этих законов, определяющих поведение военнослужащего, зависело от доброй воли самого военнослужащего: примет он соответствующее соцобязательство – значит, будет выполнять, не примет – значит, соблюдать присягу или устав в этой части он не берется. Обязательства вроде «30 % личного состава знать свое оружие и правила его сбережения знать на «отлично», 50 % – на «хорошо» и 20 % – на «посредственно» убеждали в этом прямо. Ведь, если можно знать винтовку и правила ее сбережения лишь на «посредственно», значит, требование присяги добросовестно изучать военное дело не обязательно!
Многим в РККА это было ясно и тогда. «В полку в соцдоговоре часовой берет соцобязательство подчиняться разводящему, а где это сказано в уставе, что часовой не подчиняется разводящему?» – справедливо возмущались на общем партсобрании Мозырского гарнизона БВО 3 августа 1936 г.552
Однако насаждение соцсоревнования осуществляли с той же маниакальной настойчивостью, что и вовлечение военнослужащих в общественную работу. Его превращали в самоцель (в отдельном батальоне связи 33-й стрелковой дивизии БВО в декабре 1934 г. повар Патароча – движимый здравым смыслом добросовестного человека – даже послал предлагавших ему заключить договор соцсоревнования подальше: «Ну вас к такой-то матери с соревнованием, я и так буду работать не хуже других»553). В КВО, согласно годовому отчету его политуправления от 4 октября 1936 г., договоры о соцсоревновании заключались «по поводу и без повода»554…
Перенесение в армию еще одной черты советской гражданской жизни – дублирования госаппарата партийными органами, а администрации предприятий и учреждений – партийными и комсомольскими организациями этих последних – было обусловлено уже не интеллигентским прекраснодушием – отождествлявшим солдата с обычным гражданином, – а жизненной необходимостью. Ведь начатый в 1917-м большевиками эксперимент противоречил интересам большинства населения страны.
Здесь мало подчеркнуть, что, согласно самим же экспериментаторам, прямо выиграть от реализации их идей должны были только «пролетарии», то есть промышленные рабочие и батраки, составлявшие лишь порядка 30 % населения России. Большинство населения должно было прямо проиграть! Достаточно напомнить только об одном факте: в то время как целью эксперимента было построение в России социализма по К. Марксу, то есть общества без частной собственности на средства производства, большинство населения страны составляли крестьяне, то есть частные собственники!
Вся история РКП(б) /ВКП(б) в 1918–1929 гг. (от первых ее столкновений с крестьянством до перехода ее к полному подчинению деревни путем коллективизации) – это история боязни того, что крестьянство свергнет власть большевиков, история страха власти перед большинством населения страны! Вот лишь некоторые эпизоды этой истории, связанные с объектом нашего исследования – РККА.
Главный вопрос сейчас, подчеркивали в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б) и отстаивавший «линию ЦК» Г.Я. Сокольников и представитель «военной оппозиции» Г.И. Сафаров, это «вопрос о мелкобуржуазной опасности, которая у нас имеется в связи со строительством Красной армии». Ведь «большинство человеческого материала, с которым нам приходится иметь дело в Красной армии, это большинство имеет связь с мелкой собственностью», «это большинство принадлежит к так называемому среднему крестьянину». «Я должен сказать, – как всегда, просто и ясно выразил ту же мысль выступивший на том же съезде И.В. Сталин, – что те элементы нерабочие, которые составляют большинство нашей армии, – крестьяне, они не будут драться за социализм, не будут! Добровольно они не хотят драться. Целый ряд фактов на всех фронтах указывает на это. Целый ряд бунтов в тылу, на фронтах, целый ряд эксцессов на фронтах показывает, что непролетарские элементы, составляющие большинство нашей армии, драться добровольно за коммунизм не хотят»555.
Еще в ноябре 1924 г. в центральном аппарате РКП(б) и военного ведомства спорили о том, не приведет ли переход дивизий, дислоцирующихся в крестьянских районах, на территориальный принцип комплектования к «организации и сплочению» крестьянства и, соответственно, не создаст ли это «удобную почву для контрреволюционной работы». Ведь «целый ряд губерний (и таких, пожалуй, большинство, особенно на Украине) имели в недалеком прошлом ряд крестьянских восстаний»556…
К.Е. Ворошилов еще и к лету 1925-го был известен тем, что «особенно всегда подчеркивал опасность использования крестьянством терсистемы [территориальной системы. – А.С.], как формы организованного мелкобуржуазного сопротивления политике диктатуры пролетариата». Еще и в декабре 1926 г. ОГПУ СССР предупреждало РВС СССР, что «при стечении неблагоприятных обстоятельств тердивизии могут послужить готовыми кадрами для восстаний», что «возникают весьма реальные опасения о возможности поднятия при мобилизации тердивизий вообще», а уж «значительные затруднения при мобилизации» этих дивизий (за исключением немногих, имеющих достаточную рабочую прослойку) – «неизбежны»557. Из-за преобладания в СССР чисто крестьянских районов, вторили в октябре 1928 г. чекистам работники ГУ РККА, «возможность дальнейшего развития тервойск в данное время совершенно исключается»558.
В еще более неприкрытом виде недоверие большевистской верхушки к большинству населения страны отразилось в записке, направленной 15 августа 1927 г. в Политбюро ЦК ВКП(б) Л.Д. Троцким, Н.И. Мураловым и И.П. Бакаевым. Указав, что из-за чисто крестьянского состава большей части территориальных дивизий и «значительного окрестьянивания» среднего и младшего комсостава РККА «считать такие дивизии верным орудием пролетарской революции нельзя», эти видные партийные и советские работники предлагали «в крестьянские дивизии на все командные должности, начиная от командира отделения, назначать кадр из рабочих, а пулеметные команды комплектовать рабочими хотя бы на 25 %, поручив им управление огнем пулеметов». В технических войсках «на наиболее важную работу (наводчиками к пулеметам и орудиям, старшими в газовых командах и пр.)» тоже назначать индустриальных рабочих – которые, таким образом, и «управляли бы огнем и газом»559. В столь конкретных предложениях уже явственно ощущается напряжение людей, постоянно ожидающих, что основная масса их армии повернет пулеметы, орудия и газовые баллоны против них самих…
Как известно, в том же году авторы записки были исключены из ВКП(б) за «левый уклон», то есть чрезмерный левый радикализм – однако в следующем, 1928-м, РВС СССР дал директиву, мало чем отличавшуюся от предложений троцкистов: курсантов полковых школ, то есть будущий младший комсостав на 80 % набирать из пролетариев и полупролетариев (на 30 % из рабочих и на 50 % – из батраков и крестьян-бедняков). А в июне 1929-го Реввоенсовет с удовлетворением докладывал Политбюро ЦК ВКП(б), что «социальный состав РККА за последние годы улучшается»: с апреля 1926-го по январь 1929-го процент рабочих среди военнослужащих увеличился с 18,1 до 27,3, а процент крестьян уменьшился с 68,5 до 60,6560…
Мы уже не говорим о других частнособственнических слоях населения – о городской буржуазии, о ремесленниках и прочей мелкой городской буржуазии, о казачестве. Мы не говорим уже о том, что в построении марксистского социализма, с его заменой демократии «диктатурой пролетариата» (фактически – большевистской партии) и отсутствием свободы убеждений и творчества не была заинтересована и интеллигенция…
Недоверие к большей части населения страны большевистская власть питала и после коллективизации, в начале и середине 30-х. Фразы о свершившемся якобы осенью 1929-го «великом переломе» в сознании крестьянства и добровольном переходе деревни на социалистические рельсы она оставляла пропаганде…
Еще в первых числах сентября 1932 г. начальник ГУ и ВУЗ РККА Б.М. Фельдман, основываясь на горьком опыте 1931 года, просил у начальника ПУ РККА Я.Б. Гамарника разрешения перенести каникулярный отпуск курсантов Объединенной военной школы имени ВЦИК так, чтобы они возвратились в Московский Кремль не перед самыми ноябрьскими праздниками, а позже. Ведь «не исключена возможность возвращения из отпуска некоторых курсантов с отрицательными настроениями деревни» – а 7 ноября школе предстоит не только участвовать в параде на Красной площ