. – А.С.). Вместо того, чтобы написать о необходимости приучать рабочих к воинской дисциплине, Лукин прибегнул к блистательной в своей абсурдности (и великолепно передающей дух времени) формуле: надо знакомить их «с особенностями пролетарской демократии в армейских условиях»!600
Резолюция Всесоюзного совещания военно-судебных работников – требовавшая учитывать при разборе дела «происхождение» обвиняемого и одобренная 17 марта 1925 г. РВС СССР как «правильная линия»601 – относилась только к тем, кто доигрался до отдачи под суд, но инспектировавшие в феврале 1932 г. Ленинградскую артиллерийско-техническую школу критиковали «нечеткость» «классового подхода» и в дисциплинарной практике комсостава!602
Благодаря этому продолжению революционного развращения масс среди бойцов РККА еще и через десять лет после Октября были нередки и прямые рецидивы анархических настроений 1917 года. Не зря в 1927 г. А.П. Гайдар счел нужным написать (а газета МВО «Красный воин» – опубликовать) рассказ, где критикуется красноармеец, который, гуляя по Александровскому саду в Москве, одет и ведет себя в лучших традициях 17-го – «пояс на брюхе, как у мясника, пряжка на боку, фуражка на затылок съехала», «жрет ломоть арбуза, а семечки на чистую дорожку выплевывает и огрызки наземь бросает» – и который на замечание, сделанное ему «сознательными бойцами», «нахально» отвечает все той же пресловутой фразой: «Вы надо мной не начальники, а теперь не прежнее время – где хочу, там и гуляю»603…
Красноречива и характеристика, данная в феврале 1926 г. в ПУ РККА молодым красноармейцам призыва 1925 года: «Отношение молодняка к дисциплине характеризуется своеобразным пониманием ее как дисциплины, основанной на «сознательности бойца» и потому, якобы, не допускающей твердой требовательности комполитсостава. На эту требовательность часть пополнения реагирует болезненно, заявляя, что она «принижает» личность кр-цев и приближает дисциплину Красной Армии к старой царской дисциплине»604.
«Все, кто были строги и требовательны, у кого служба шла отчетливо, все они – «старый режим»605… Лиц, разделявших эти взгляды «революционных солдат» 1917-го, в РККА хватало и перед началом ее чистки.
Так, в октябре 1935 г. красноармеец 3-го мотомеханизированного полка НКВД Смирнов возмущался тем, что бойцов снова, как при «старом режиме», заставляют носить винтовки не на ремне, а на плече (напомним, что именно на кончики штыков взятых «на плечо» винтовок – которые должны были располагаться на одной линии и не качаться! – смотрели в русской армии командиры, добиваясь образцовой выправки и дисциплины строя). Тогда же красноармеец 85-го стрелкового полка 29-й стрелковой дивизии Пешкин опасался, что в связи со введением в РККА воинских званий «командному составу, наверное, введут все права, как было в царской армии», и что «придется скоро […] при встрече на улице [то есть «вне службы»! – А.С.] с командирами козырять», а красноармеец артиллерийского парка 2-й стрелковой дивизии Иванов сокрушался, что, если раньше он «подходил к комполка как к товарищу», то теперь, именуя его полковником, будет «испытывать какую-то боязнь»606… Отождествление дисциплины со «старым режимом» сквозит и в хамском ответе начальнику красноармейца 63-го стрелкового полка 21-й стрелковой дивизии ОКДВА, бывшего колхозника Попова – заявившего 7 января 1936 г. в ответ на приказание перезаправить койку: «Здесь не японская армия, чтобы над кр[асноармей] цами издеваться»607.
И это лишь те факты, что попали в сводки о реакции на введение воинских званий, составлявшиеся в октябре 1935 г. политуправлением БВО, да в сохранившихся донесениях политотдела 21-й дивизии за 1936 – первую половину 1937 года!
Командир батареи Армянского артиллерийского полка Армянской стрелковой дивизии Закавказского военного округа Арутюнян осенью 1935 г. не просто отказался идти по распоряжению начальника штаба полка под арест, а начертал на присланной ему соответствующей записке: «В системе диктатуры пролетариата не может быть, чтобы сын кулака арестовывал рабочего»608. Опять настроения 1917 года, причем на этот раз нежелание понимать, что такое регулярная армия (где нет ни рабочих, ни «буржуев», а есть лишь солдаты), демонстрирует кадровый командир!
Особенно сильно были развращены вседозволенностью коммунисты и комсомольцы. Ведь они ощущали себя непосредственной опорой, а то и частичкой власти. А власть фактически провозглашала необязательность для них соблюдения общепринятых норм. Напомним известные высказывания В.И. Ленина, сделанные 2 октября 1920 г. на III съезде РКСМ: «Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата. […] В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма»609. Очевидно, что для людей, не отличавшихся высокой культурой (а именно из таких состояла тогда основная масса партийцев и комсомольцев) и не способных поэтому самостоятельно ставить себе запреты, это был прямой соблазн облегчить себе жизнь несоблюдением – под предлогом заботы о деле коммунизма – моральных норм, служебных правил, требований воинской дисциплины и т. д.
Поэтому не стоит списывать на пристрастность люто ненавидевшего большевиков белогвардейца свидетельство видного военачальника Гражданской войны генерал-майора А.В. Туркула. Среди взятых в плен красноармейцев, вспоминал он, «мы сразу узнавали коммунистов, и всегда без ошибки. Мы узнавали их по глазам, по взгляду их белесых глаз, по какой-то непередаваемой складке у рта. […] Лицо у коммунистов было как у всех, солдатское, скуластое, но проступало на нем это черное пятно, нечто скрытое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подлости, наглости и жадной вседозволенности [выделено мной. – А.С.], скотство. Потому мы и узнавали партийцев без ошибки, что таких погасших и скотских лиц не было раньше у русских солдат»610. Да, бывший начальник Дроздовской дивизии мог быть пристрастен, но ту же «жадную вседозволенность» коммунистов первых советских лет обличали (только в завуалированной форме) и активные сторонники нового строя Илья Ильф и Евгений Петров – разножанровые произведения которых являют собой энциклопедию советской городской жизни середины 20-х – начала 30-х гг.
Вот персонажи одного из двух написанных ими в 1929-м циклов сатирических новелл – «праведный коммунист товарищ Портищев» и партийный же товарищ Алладинов. Случайно ли, что первого из них – как «городского коммуниста» – даже в сельской партячейке «очень боялись и вместе с прочими крестьянами считали, что Портищев все может», «если захочет, то и деревню упразднит»? А второй открыто пользовался тем, что партийный билет «наделен удивительнейшими свойствами», что «иногда достаточно лишь раскрыть его и похлопать по нем ладонью, чтобы получить то, чего желаешь, или избавиться от того, чего не желаешь»611.
Персонажу другого цикла («Необыкновенных историй из жизни города Колоколамска»), ремесленнику Иосифу Ивановичу Завиткову приснилось, что «повстречались с ним трое партийных».
«– Тут я, конечно, хотел бежать, – рассказывал Завитков соседям, – а они стали посреди мостовой и поклонились мне в пояс.
– Партийные? – восклицали соседи.
– Партийные! Стояли и кланялись. Стояли и кланялись.
– Смотри, Завитков, – сказали соседи, – за такие факты по головке не гладят.
– Так ведь мне же снилось! – возразил Иосиф Иванович, усмехаясь.
– Это ничего, что снилось. Были такие случаи… Смотри, Завитков, как бы чего не вышло!»612
Литературный гротеск – это преувеличение, но преувеличение того, что реально существует в жизни. И в гротесковом страхе обывателей перед возможной реакцией коммунистов на рассказ о том, что их сочлены унижались перед беспартийным, следует видеть отражение того, как держали себя и что позволяли себе новые хозяева жизни.
Вот, наконец, реальные (и не требующие комментариев) высказывания тех членов ВКП(б), которые еще в начале 30-х гг. становились курсантами военных школ.
«Мы коммунисты, нас не нужно наказывать, а [нужно. – А.С.] убеждать, доказывать необходимость выполнения всякого приказания и распоряжения» – «заявления такого порядка» были «нередки» среди партийцев, зачисленных летом 1931 г. по спецнабору в Рязанскую пехотную школу и проявлявших «упорное нежелание считаться с рамками ограничения демократии в армейских условиях»…
«Подумаешь, велика вещь, опоздал на полчаса, – заявил летом 1932 г. на партсобрании курсант спецнабора Ульяновской бронетанковой школы Зверинцев, – ведь я коммунист, а раз я коммунист, то имею право опоздать. Вы привлекаете меня к партийной ответственности, но это опоздание – мелочь, вот если бы я сомневался в вопросах генеральной линии партии, тогда было бы другое дело»…
В Орловской бронетанковой школе партийцы обоих спецнаборов – и 1931 и 1932 годов – не понимали, «почему надо вставать, когда разговариваешь с командиром, почему надо подавать команду «Смирно», почему курсант должен пунктуально вставать по сигналу»; при выборах куда-то на одном из партсобраний в президиум поступила записка следующего содержания: «Отвожу его, ибо он очень требователен к подчиненным». Командир отделения коммунист Лизун обжаловал приказ командира роты, заявив, что посылать его, Лизуна, после того, как он, будучи дежурным по батальону, целые сутки не спал, в 10-часовой поход – это «офицерское отношение» к людям (на войне, справедливо замечал, донося об этом, начальник школы, приходится не спать и дольше)613…
Великий русский ученый В.И. Вернадский – постоянно интересовавшийся жизнью страны и судивший о ней по собственному опыту и рассказам своих многочисленных знакомых – еще 7 июля 1937 г. отмечал в дневнике, что «морально» «масса комунистов [Вернадский упорно писал это слово с одной «м»