привело к острому дефициту в РККА кадров комначсостава и младшего комсостава и вынудило:
– сокращать сроки обучения в военных школах и учебных подразделениях,
– комплектовать армию командирами, вовсе не имеющими военного образования (произведенными из младших командиров и «подготовленными» на военных кафедрах гражданских вузов),
– практиковать непрерывные перемещения комсостава и, наконец,
– допускать чрезмерно быстрый служебный рост комсостава.
Все это, естественно, ухудшало качество командного состава – который уже к моменту начала массовых репрессий в РККА не менее чем наполовину состоял из лиц, не имевших полноценного (в объеме 2—3-годичной военной школы) военного образования, и который уже к моменту начала массовых репрессий в РККА отличался вызванной чрезмерно быстрым продвижением по службе малоопытностью. Мнение, согласно которому, «медленное продвижение с полным и всесторонним освоением, или, как говорят военные, «отработкой», каждой ступеньки» перестало быть в РККА «нормой» только после 1937 г.3, является ошибочным. Нормой оно не было уже в 20-е гг. (из-за изгнания из РККА как «социально чуждых» бывших офицеров русской армии и вызванного этим дефицита кадров), а после начатого в 1931–1932 гг. развертывания мощных танковых войск и ВВС4 и нового резкого увеличения численности армии в 1935–1936 гг. об этой норме пришлось забыть окончательно. «Сколько лет, тов. народный комиссар, – напоминал 16 октября 1936 г. начальник политуправления МВО армейский комиссар 2-го ранга Г.И. Векличев, – все время мы говорили на заседаниях раньше Реввоенсовета, а сейчас Военного совета относительно молодости наших кадров Рабоче-крестьянской Красной армии Советского Союза»5…
В 1933 г. в РККА было перемещено с повышением больше командиров, чем в пресловутом 1937-м – когда армия была к тому же в полтора раза больше по численности. В 1936-м таких перемещений также произвели больше, чем в 37-м – в результате чего еще до начала массовых репрессий основную массу командиров стрелковых рот в Красной Армии стали составлять лейтенанты (зачастую не прошедшие к тому же через командование взводом или полуротой), а роты тяжелого оружия стрелковых полков такой важнейшей группировки РККА, как Особая Краснознаменная Дальневосточная армия (ОКДВА), стали возглавлять младшие командиры!
В дравшейся в 1938 г. на Хасане 40-й стрелковой дивизии еще до начала массовых репрессий, к лету 1937 г., 77 % командиров стрелковых батальонов состояли в своей должности менее года – это практически столько же, сколько в Киевском особом военном округе к концу 1940 г., после не только репрессий, но и трехкратного увеличения численности армии в 1937–1940 гг. (82 %6). Осенью 1936-го в РККА как минимум двумя полками (176-м стрелковым в ОКДВА и 67-м кавалерийским в Северо-Кавказском военном округе) командовали всего-навсего капитаны – тогда как на 1 января 1941 г. комполка в капитанском звании в Красной Армии имелся лишь один7. Еще до начала массовых репрессий, к октябрю 1936-го, в Киевском военном округе (КВО) – одной из трех главных стратегических группировок РККА! – не было «ни одного штаба, где основные работники были бы с двух-трехлетним стажем и обладали бы в полной мере практикой работы»…
Неполноценной (6-, а то и 3—4-месячной вместо 11-месячной) подготовкой обладала и значительная часть младшего комсостава «предрепрессионной» РККА.
Ограниченные финансовые возможности государства вынуждали:
– постоянно и в огромных масштабах использовать для создания казарменного фонда, продовольственной базы, учебно-материальной базы и удовлетворения текущих хозяйственных нужд войск бесплатный труд военнослужащих – и, значит, постоянно и в огромных масштабах отвлекать личный состав РККА от боевой подготовки, —
– постоянно и в огромных масштабах использовать личный состав полевых войск для охраны всевозможных объектов (опять-таки отвлекая его от боевой подготовки),
– экономить на отпуске боеприпасов для боевой подготовки,
– экономить на выпуске запчастей к танкам и танковых двигателей для замены выработавших ресурс – и, как следствие, в разы снизить в 1935–1936 гг. интенсивность боевой подготовки механиков-водителей танков и танковых частей и соединений,
а также обуславливали:
– бедность учебно-материальной базы армии и даже
– недостаточную обеспеченность рядового состава обувью – снижавшую интенсивность его боевой подготовки.
Мешавшие достижению высокой боевой выучки армии особенности русской ментальности заключались в:
– предрасположенности образованных русских не к синтетическому («организаторскому»), а к аналитическому («критическому») мышлению и
– отсутствии склонности к методичной рутинной работе, особенно над мелочами.
Первая из этих особенностей усугубляла тактическую слабость комсостава «предрепресионной» РККА. Ведь именно она обусловила, по нашему мнению, теоретический уклон в тактической подготовке командиров, неудачу попыток осуществлять эту подготовку наиболее эффективным практически-прикладным способом – погружая обучаемого в условия, в которых ему придется действовать в бою, то есть воздействуя на него лишь вводными, приказами и (на войсковых учениях) действиями войск «противника» и требуя от него не рассказа о своих действиях, а приказов, распоряжений, команд. Увлекаясь частностями в ущерб целому, анализом в ущерб синтезу, забывая, что им надо выработать не военного теоретика, а командира, обучающие даже и практические занятия уподобляли школьному уроку или беседе – а то и вовсе ограничивались лишь изучением теории. Не получая в итоге навыков принятия решения в боевой обстановке и навыков управления войсками в бою, комсостав оказывался тактически еще слабее, чем мог бы при своем общеобразовательном уровне.
Нерасположенность к синтетическому мышлению усугубляла, по-видимому, и сложность освоения комсоставом «предрепрессионной» РККА техники штабной работы.
Вторая особенность провоцировала все то же халатное отношение к боевой подготовке и затрудняла дисциплинирование военнослужащих, так как осложняла соблюдение внешней дисциплины – основанной на постоянном повторении ритуальных действий.
Что до второстепенности трех охарактеризованных выше факторов, то влияние, которое оказал на уровень выучки «предрепрессионной» РККА быстрый численный рост армии в начале и середине 30-х гг., может показаться отнюдь не второстепенным. Но в РККА и перед началом ее быстрого роста уровень подготовленности комсостава был настолько низок (призванные летом 1931 г. на военные сборы в Приволжском военном округе бывшие офицеры вообще заявляли, что «комсостав неграмотен, юнкера больше знали»8), что к заметному изменению ситуации рост армии привести не мог.
Второстепенность же значения, которое имели особенности русской ментальности и нехватка у государства средств, устанавливается при сравнении «предрепрессионной» РККА с русской армией кануна Первой мировой войны (то есть с русской армией мирного времени в период, хронологически наиболее близкий к 1935–1937 гг.). Та точно так же страдала от недостаточного финансирования и вызванного этим отрыва личного состава от боевой подготовки на хозяйственные работы и несение караульной службы. Обучение командного состава тактике отличалось едва ли не большей теоретичностью, чем в «предрепрессионной» РККА; встречалась (правда, в гораздо меньшей степени) и халатность в осуществлении боевой подготовки и поддержании дисциплины. Но при всем том боевая выучка одиночного бойца и подразделений в русской армии кануна Первой мировой была не близкой к неудовлетворительной (как в «предрепрессионной» РККА), а хорошей или отличной; офицеры этой армии в своих первых боях также действовали грамотнее, чем командиры «предрепрессионной» РККА. Дело в том, что, в отличие от «дорепрессионного» советского комсостава, офицерство русской армии конца XIX – начала ХХ вв.:
– отличалось цельностью сознания – ощущая себя солдатами и никем больше —
– и опиралось в своей деятельности по обучению и воспитанию войск не на утопические идеи, а на знание человеческой природы.
Эти два обстоятельства помогали офицерству преодолевать природное отвращение русских к методизму и рутине, дисциплинировать себя и, не жалея усилий, используя и принуждение и муштру, готовить и свою будущую смену (юнкеров) и главных учителей рядового состава (унтер-офицеров) в атмосфере строжайшей дисциплины и жесткой требовательности к знанию службы. А подготовленные таким образом унтер-офицеры точно в такой же атмосфере готовили потом рядовой состав. Эти-то строжайшая дисциплина и жесткая требовательность к знанию службы и обеспечивали (в сочетании с так и не освоенной в РККА эффективной методикой обучения одиночного бойца) хорошую или отличную выучку одиночного бойца и подразделений.
А несравненно более высокий, чем у «рабоче-крестьянских кадров», общеобразовательный уровень русского офицерства кануна Первой мировой обеспечивал хорошую тактическую грамотность командного состава русской армии.
Нетрудно заметить, что практически всего этого —
– и цельности сознания командного состава, его чисто солдатского духа,
– и опоры на знание человеческой природы в дисциплинарной практике,
– и поддерживаемой благодаря этим двум обстоятельствам строжайшей дисциплины,
– и достаточно высокого общеобразовательного уровня командного состава —
практически всего, что помогало нейтрализовать последствия недофинансирования и мешавшие боевой подготовке особенности русской ментальности, «предрепрессионная» РККА не имела именно из-за начатого в 1917 г. большевистского эксперимента. Не ясны пока лишь причины отказа руководства советских военно-учебных заведений 20-х гг. от инструкторско-методической подготовки будущих командиров – отказа, последствия которого ощущались даже после того, как в 1931–1932 гг. эту подготовку вновь начали осуществлять (должного внимания ей по привычке не уделяли) и который сказывался поэтому на выучке одиночного бойца РККА до самого начала массовых репрессий.