182…
В 1930 г., с приходом к руководству военно-учебными заведениями Б.М. Фельдмана, решили, наконец, перейти к «практически-прикладному» методу обучения тактике в полевых условиях. Однако эта «коренная», по утверждению Фельдмана, «перестройка»183 была таковой только на бумаге…
Начать с того, что переход к «практически-прикладному» методу затянулся на годы. Ознакомившись осенью 1931 г. с 13 военными школами Москвы и Ленинграда (то есть почти с 30 % всех сухопутных школ РККА), начальник штаба ВУЗ РККА А.И. Тодорский убедился, что система преподавания тактики осталась прежней, что «вместо усвоения уставных положений чисто прикладным, практическим путем» – через погружение обучаемого в обстановку реального боя – преподаватель «просто пересказывает устав»184. В Бакинской и Омской пехотных школах «словесность» (когда «учат не действием и показом, а рассказом»185) была налицо еще и в марте 1932-го. Тогда же преемник Тодорского Е.С. Казанский констатировал, что лекционность и теоретичность в преподавании тактики процветают и в артиллерийских школах, а Фельдман в докладе Ворошилову от 11 января 1932 г. признал, что во всех школах, где был произведен спецнабор коммунистов (то есть в 50 % артиллерийских, в 40 % бронетанковых и в 33 % школ связи), тактике тоже учат лишь теоретически.
Правда, на Киевских объединенных курсах подготовки командиров РККА прикладной метод – с обучением показом, а не рассказом, с проведением курсантами 70 % времени, отведенного на изучение тактики, в поле, с тренировками на ящике с песком – к весне 1932-го утвердился прочно. Ленинградская пехотная школа (если верить докладу ее начальника на заседании РВС СССР 16 апреля 1932 г.) «словесность» к тому времени тоже «изжила полностью» и 70–80 % занятий по тактике проводила в поле. В Орловской бронетанковой школе к военным играм, ящику с песком и выходам в поле перешли к весне 1933-го. Но вот в Ульяновской бронетанковой «отрыв от поля» был налицо еще и в августе 1933-го; в Московской пехотной тактике и в январе 1934 г. учили путем «натаскивания курсанта к заучиванию голых уставных тактических формул, легко забываемых». А в июне 1934-го Е.С. Казанский выявил, что «поле и ящик с песком как лаборатории тактической подготовки» «не любят» и в находившейся в Московском Кремле Объединенной военной школе имени ВЦИК…
В 1-й Ленинградской артиллерийской школе лекциями по тактике – оставляя на практические занятия «крайне ограниченное время» – увлекались еще и зимой 1935-го; «теоретичность» тактической подготовки отметил и председательствовавший там в апреле 1936 г. в выпускной комиссии инспектор артиллерии корпуса ВУЗ МВО полковник В.Д. Внуковский. В том же апреле 1936-го выявили,
– что «выходов в поле и практики в решении письменных задач на карте» все еще «совершенно недостаточно» и в Киевской артиллерийской школе,
– что «выработкой практических навыков» командования взводом «недостаточно» занимаются и на артиллерийском отделении Среднеазиатской объединенной военной школы и
– что случаи, когда «при наличии ящика с песком и доски» «тактическую подготовку поверяют словесным опросом в классе», встречаются и во 2-й Ленинградской артиллерийской.
Мало практических занятий по тактике было тогда и в Горьковской бронетанковой школе, в Саратовской бронетанковой тактику тоже все еще изучали в классе (или на «пятачке в непосредственной близости от расквартирования»)…186 То, что в военных школах «много зубрежки» (и, как следствие, «много примеров, когда молодой командир хорошо рассказует [так в тексте записи выступления. – А.С.] об обязанностях дежурного по связи, а решить задачу не может»), отмечал 7 апреля 1936 г. и новый начальник УВУЗ РККА армейский комиссар 2-го ранга И.Е. Славин187.
В общем, подытоживал тот же Славин в октябре 1936 г., занятия по «практическому обучению тактике» и после 1930 года проводились «в очень недостаточном количестве». К тому же сводились они в основном к тренировкам на ящике с песком и к групповым упражнениям в классе, а «занятий в поле было очень мало». Да и там почти всегда занимались теми же групповыми упражнениями, а тактические учения «в строевом расчете» (с участием штатных подразделений) – занятия, на которых курсанты могли бы отрабатывать «фактические действия» командира в бою, – «почти не проводились, а в лучшем случае крайне редко. Двухсторонние учения» мелких подразделений, «то есть занятия, на которых, собственно, больше всего можно прививать практические навыки в боевой работе, воспитывать волю и инициативу обучаемых – совершенно не практиковались»188.
В артиллерийских школах на полевые занятия по тактике выходили подчас… без орудий! Благие намерения затеявшего «коренную перестройку» Б.М. Фельдмана разбивались здесь о хозяйственность командиров учебных подразделений, которые, отвечая за материальную часть, старались выделять ее в распоряжение преподавателей тактики как можно реже… В бронетанковых школах в 1931–1932 гг. матчасти просто не хватало, и полевые тактические занятия часто проводились методом «пеший по-танковому» – когда вместо боевых машин по полю двигались их экипажи…
Внедрение «практически-прикладного» метода обучения тактике осложнялось и тем, что командование военных школ фактически вообще забывало, что должно готовить командиров (а не только образцовых бойцов)! В проекте доклада Б.М. Фельдмана на пленуме РВС СССР об итогах боевой подготовки военно-учебных заведений РККА за 1931/32 учебный год констатировалось, что «в школах прежде всего подходят в обучении к курсантскому составу как к [войсковой. – А.С.] части, требуя от нее всего того, что требуется от любого подразделения (например, слаженность батареи, четкость работы расчетов […]), тогда как это не является основным». Однако требование начальника ГУ и ВУЗ РККА делать особый упор «на командирскую подготовку курсантов на основе индивидуальной выучки»189 командование школ проигнорировало! В следующем, 1932/33 учебном году оно злоупотребляло отрядными учениями – которые помогали отработать взаимодействие родов войск, но на которых курсанты выступали в роли рядовых бойцов (и лишь небольшая часть – в роли младших командиров). В Среднеазиатской объединенной, Омской пехотной и Томской артиллерийской школах, отмечал инспектировавший их летом 1933-го начальник УВУЗ ГУ РККА Е.С. Казанский, воспитание курсанта как командира вообще «ниже всякой критики», курсанта учат как бойца…190
Ничего не изменилось здесь ни в 1934-м (25 декабря этого года Казанскому снова пришлось напомнить командирам корпусов ВУЗ военных округов и начальникам специальных военных школ, что тактическое сколачивание подразделений «не является основным в обучении школ и имеет подсобную роль»191), ни в 1935-м – когда подготовке курсанта как командира стали мешать уже штабы военных округов. Они, напоминал 7 июля 1935 г. командующим войсками округов начальник Штаба РККА А.И. Егоров, тоже «практикуют привлечение военных школ на различные маневры, тактические учения и т. д., рассматривая школы как строевые части. На маневрах и учениях курсанты действуют как бойцы, а специальные школы иногда используются просто как рабочая сила»192. Однако округам оказалось мало даже и предупреждения Егорова! В сентябре 1935 г. на Киевских маневрах на стороне «красных» действовали и такие «части», как Киевская пехотная и Киевская объединенная военная школа). А курсанты Киевской артиллерийской выступали в качестве простой «рабсилы», собирая парашюты, брошенные на месте приземления участниками знаменитого воздушного десанта…
Запретить привлекать курсантов 2-го и 3-го курсов на маневры в качестве рядовых бойцов УВУЗ РККА вынуждено было требовать еще в октябре 1936 г.
Начальник 1-й Ленинградской артиллерийской школы комбриг Н.Н. Воронов – оправдываясь перед Славиным за выявленную весной 1936 г. у выпускников нехватку практических навыков командования, – по существу, вообще отрицал факт проведения после 1930-го «коренной перестройки» обучения тактике и обвинял «старое руководство УВУЗ РККА» (то есть Фельдмана и Казанского) в том же самом, в чем Фельдман обвинял своих предшественников – в том, что старое руководство «считало необходимым возможно больше давать в школе теоретических знаний, изучать многие вопросы с целью общего развития курсанта, а необходимые практические навыки могли быть пополнены курсантами в весьма ограниченных объемах лишь в часы тренажа. Все остальное, считали, будет молодой командир получать по приходе в строевую часть». Желание очернить прежнее начальство в глазах нового сквозит здесь в каждом слове, но доля истины в жалобах Воронова на существовавшую и после 1930 г. «абстрактность программ, значительную их теоретичность и оторванность от круга необходимых практических знаний будущего молодого лейтенанта артиллерии»193 все же была. Ведь на то, что «характер и расчет часов прежних программ» не способствовал развитию у курсантов «навыков в принятии решения и его осуществлении в конкретной боевой обстановке», в том же апреле 1936-го указала и выпускная комиссия Московской артиллерийской школы194…
Так или иначе, затягивание перехода к «практически-прикладному» методу обучения тактике действительно мешало советским курсантам первой половины 30-х гг. овладеть навыками принятия решения в боевой обстановке. У будущих командиров, подводил 31 декабря 1933 г. итоги летней стажировки курсантов в войсковых частях врид начальника УВУЗ ГУ РККА С.А. Смирнов, «не выработано умение быстро принять решение и умело его провести в жизнь»195. А инспектирующие и выпускные комиссии фиксировали это еще и в первой половине 1936-го:
– «теоретически уставные положения курсанты знают удовлетворительно, но их применение не всегда своевременно и правильно» (Горьковская бронетанковая школа, февраль – март 1936 г.);
– «у ряда курсантов нет навыков в принятии решения» (Московская артиллерийская школа, апрель 1936 г.);