252 Там же. Д. 214. Л. 84.
253 Там же. Ф. 62. Оп. 3. Д. 20. Л. 419.
254 Там же. Д. 227. Л. 308, 318, 332, 371 об.; Д. 229. Л. 581 об., 589.
255 Там же. Д. 229. Л. 603; Д. 227. Л. 361.
256 Там же. Д. 229. Л. 480 и об., 533.
257 Там же. Д. 34. Л. 64.
258 Там же. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 285. Л. 65.
259 Там же. Ф. 36863. Оп. 1. Д. 6. Л. 156.
260 Там же. Ф. 9. Оп. 29. Д. 213. Л. 55.
261 Там же. Оп. 36. Д. 2271. Л. 27. Вначале Руденко написал даже: «всего нач[альствующего] состава», но затем зачеркнул слово «всего» и написал сверху: «части».
262 Там же. Ф. 33879. Оп. 1. Д. 574. Л. 107, 108.
263 Там же. Д. 1049. Л. 107.
264 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 2344. Л. 49.
265 Там же. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 285. Л. 65.
266 Там же. Ф. 33879. Оп. 1. Д. 584. Л. 3
267 Там же. Д. 614. Л. 62.
268 Там же. Ф. 31983. Оп. 2. Д. 196. Л. 164 об., 166 об.
269 Там же. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 285. Л. 65.
270 Там же. Ф. 36393. Оп. 1. Д. 12. Л. 249 об. – 250, 411, 458 об. – 459.
271 Там же. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 285. Л. 65.
272 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1854. Л. 283.
273 Там же. Ф. 900. Оп. 1. Д. 269. Л. 7.
274 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 2540. Л. 22.
275 Там же. Д. 1930. Л. 22.
276 Там же. Ф. 37464. Оп. 1. Д. 26. Л. 10 об.
277 Там же. Ф. 33879. Оп. 1. Д. 575. Л. 18.
278 Там же. Д. 584. Л. 29 об.
279 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1956. Л. 75.
280 Там же. Ф. 33879. Оп. 1. Д. 587. Л. 10, 11.
281 Там же. Д. 584. Л. 5–6.
282 Там же. Л. 31 об.
283 Там же. Ф. 31983. Оп. 2. Д. 196. Л. 203; Ф. 32605. Оп. 1. Д. 1. Л. 245; Ф. 9. Оп. 36. Д. 724. Л. 64; Ф. 37464. Оп. 1. Д. 15. Л. 44; Д. 26. Л. 32.
284 Там же. Ф. 3328. Оп. 1. Д. 84. Л. 149.
285 Там же. Д. 89. Л. 51.
286 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 2651. Л. 10.
287 Там же. Ф. 33879. Оп. 1. Д. 587. Л. 51.
288 Там же. Ф. 31983. Оп. 2. Д. 520. Л. 128–127 (листы дела пронумерованы по убывающей); Д. 246. Л. 17, 40.
289 Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1560. Л. 100.
290Толконюк И.А. Раны заживают медленно. Записки штабного офицера. М., 2004. С. 12.
291 РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 178. Л. 48; Д. 179. Л. 65; Д. 181. Л. 92, 51; Д. 17. Л. 95; Д. 182. Л. 9, 91; Д. 226. Л. 14; Д. 227. Л. 373; Д. 229. Л. 487 об.; Д. 192. Л. 5, 40, 68, 107; Д. 203. Л. 5, 16, 26, 36, 62, 128; Ф. 9. Оп. 36. Д. 260. Л. 345 об.; Д. 2021. Л. 7 об.
292 Там же. Ф. 62. Оп. 3. Д. 5. Л. 299, 293.
293 Там же. Ф. 226. Л. 14; Д. 187. Л. 51; Д. 203. Л. 31.
Глава IIIГлубинные причины слабой боевой выучки «предрепрессионной» РККА
Большевистский эксперимент: «орабочивание командных кадров»
В предыдущей главе мы видели, что ряд факторов, отрицательно влиявших на выучку «предрепрессионной» РККА, мешал и русской армии кануна Первой мировой войны (так как был порожден особенностями русской ментальности). Был и еще один такой общий фактор – недостаточное финансирование армии. Как и «предрепрессионной» Красной, русской армии кануна Первой мировой приходилось отрывать солдат от боевой подготовки на хозяйственные работы и несение гарнизонной и караульной службы; такими же огромными, как и в РККА, были и внутренние наряды.
Как и в Красной, обременение русской армии «хозяйством» мешало и боевой подготовке командного состава. «Кто служил в строю, – писал в 1906 г. подполковник В.А. Самонов, – тот знает хорошо, что такое полковая жизнь и где центр тяжести ее труда. Полк – это огромная хозяйственная мастерская, где шьют мундиры, шапки, сапоги, высчитывают допотопное свечное довольствие, где офицеры заняты швальнями, хлебопекарнями, вычислением экономической муки, сукна и длины солдатского голенища. Обыкновенно почтенный командир полка большую часть дня сидит за грудою бумаг в канцелярии и беседует с заведующим хозяйством о цене сена, мяса и количестве припека». «Не избегают того же» и командиры батальонов и рот, «которые ¾ времени заняты хозяйством, отчетностью, а не воспитанием и образованием солдат для боя по современным требованиям военной науки». «Вся служба» субалтерн-офицера тоже «проходит в швальнях, хлебопекарнях, цейхгаузах, обозах, мастерских, солдатских лавочках»; это «вырабатывает из него офицера-чиновника и ведет лишь к понижению воинственности, упадку духа и полной отсталости от современного военного дела»1. Германский полковник Г. фон Базедов еще в 1910 г. отмечал, что русского офицера «часто избавляют от строевой службы из-за отправления им посторонних, нередко бесполезных, служебных обязанностей, как-то: дежурств в казармах, арестных домах, госпиталях, а также для многочисленных караулов»2…
Но была ли при всем том боевая выучка русской армии накануне Первой мировой войны (накануне, а не в 1917 г., так как сравнивать русскую армию военного времени с РККА мирного времени некорректно) так же низка, как и в «предрепрессионной» РККА?
Вопрос об уровне подготовленности к августу 1914 г. русских офицеров до сих пор детально не разработан; в литературе встречаются и полярные оценки. Так, в начале 20-х гг. перешедший в РККА бывший генерал от инфантерии А.М. Зайончковский писал, что «русская армия начала войну без достаточно хорошо подготовленного офицерского и унтер-офицерского состава», а белоэмигрант генерал от кавалерии П.Н. Краснов – что «со старым офицером Русской армии могли соперничать только германские и французские офицеры, – все остальные, по воспитанию, выучке, тренировке и храбрости, оказались далеко ниже»3. Апологетический характер эссе Краснова очевиден – но очевидно также и подлаживание секретного сотрудника ОГПУ Зайончковского (чья фамилия стала для тогдашней верхушки РККА синонимом приспособленца) под настроения, распространенные в 20-е в Красной Армии. «[…] Во что бы то ни стало избегают напоминания о прошлом, и всякое воспоминание прошлого связано с насмешливой критикой», – характеризовал в декабре 1929 г. эти настроения германский генерал Х. Гальм4…
Вряд ли правомерно и усреднение картины в разных родах войск – к которому прибегают и Зайончковский и Краснов.
Разберем поэтому вначале вопрос об уровне выучки, которой обладало к августу 1914 г. русское пехотное офицерство. Критериями оценки будут служить:
а) уровень инициативности и
б) степень владения техникой управления войсками и умения организовать обеспечение боевых действий (ввиду недостатка источников ограничимся таким его видом, как организация разведки и охранения).
А для командиров полков – еще и
в) степень умения организовать взаимодействие с артиллерией (которое к 1914-му предполагалось практически осуществлять именно на полковом уровне).
Напомним, что инициативность в ХХ в. является фактически интегральным показателем тактической квалификации командира. Ведь проявление инициативы предполагает и умение быстро оценить вновь сложившуюся обстановку, и умение быстро же найти – опираясь на знание тактики и военной истории – адекватное обстановке решение, и умение так же быстро воплотить это решение в жизнь, то есть отдать соответствующие четкие приказы, распоряжения, команды. В то же время ХХ век сделал проявление командирами инициативы в бою чрезвычайно востребованным. Ведь уже к 1914 г. войска оказались насыщены такими техническими средствами борьбы, которые привели к чрезвычайному расчленению боевых порядков, распаду боя на множество взаимосвязанных, но все же отдельных эпизодов, к частым и быстрым изменениям обстановки в бою.
Общую характеристику выучки кадровых пехотных офицеров кануна 1914-го можно найти в вышедшей в 1924 г. работе генерал-лейтенанта В.М. Драгомирова: «Пехотное офицерство в массе вышло на Великую войну недостаточно подготовленным, с ограниченным кругом военных понятий и вряд ли умело дать себе ясный отчет в общем положении дел и в той частной роли, которую приходится выполнять на общем фронте армии. Погрешности и недостаток ориентировки [надо полагать, в «общем положении дел» и в роли своей части или подразделения «на общем фронте армии». – А.С.] были поэтому часты»5. Однако такую характеристику следует признать тенденциозной, так как она оценивает уровень выучки офицеров пехоты с точки зрения наличия знаний и навыков, необходимых командиру соединения или офицеру штаба дивизии и выше. Кроме того, эта характеристика опять-таки является усредненной, смазывающей различия в уровне квалификации разных служебных категорий офицерства.
Такой усредненности лишены оценки, которые дают генерал-майор Я.В. Червинка и генерал от инфантерии В.Е. Флуг. При «равной приблизительно ценности заграничных и наших офицеров в первом их чине», писал в 1912 г. Червинка (чех, перешедший в 1881 г. в русскую армию из австро-венгерской), «немецкие офицеры, начиная с чина капитана, в общем, уже значительно опережают в военном деле наших капитанов». Флуг – отмечавший, что среди русских младших офицеров инициативные в Первую мировую «были нередки», среди ротных командиров – «реже», а среди батальонных – лишь «в виде исключения» – фактически подтверждает эту характеристику (напомним, что из уровня инициативности исходил и генерал-майор Е.И. Мартынов, когда писал, что перед Русско-японской войной «средний уровень» младших офицеров «всегда бывал выше», чем у ротных, а у этих последних – выше, чем у батальонных). Причем, уточнял Флуг, если, по крайней мере, к моменту окончания командования ротой «наши армейские офицеры» оказывались все-таки «удовлетворительно знающими свои непосредственные обязанности «служаками», то состав батальонных командиров «в армейских пехотных полках, говоря вообще, был, безусловно, неудовлетворителен»