Сам же поручик А.В. Иванов-Дивов 2-й уже на седьмой день боев, 26 августа (8 сентября) принимает 7-ю роту – но действует так, словно командовал ею уже давно! Получив первую задачу в качестве ротного (выдвинуться на новую позицию) он производит, прежде чем принять решение, командирскую разведку, организует взаимодействие с соседней ротой (договорившись с ее командиром о прикрытии выдвижения 7-й огнем), определяет порядок выдвижения (перебежками поотделенно) …
По всем правилам действует поручик, и будучи назначен пять дней спустя с ротой в сторожевое охранение – высылает головную походную заставу (приказав ей выделить три дозора), выставляет на намеченном рубеже сторожевые заставы, выделяет сторожевой резерв, высылает влево и вправо сильные дозоры для установления связи с соседними частями. На следующий день, под Кржешовом, он, точно так же, как и Тухачевский, по собственной инициативе продолжает наступление дальше указанного рубежа – и не забывает управлять огнем…
Иными словами, как минимум двое из трех выступивших в поход 1914 года младших офицеров 7-й роты семеновцев (действия третьего Иванов-Дивов никак не характеризует) в первых же боях проявили себя как грамотные и инициативные командиры. И это опять-таки в первой попавшейся роте – боевая работа которой известна нам столь детально лишь потому, что ее бывший командир оставил подробные воспоминания…
Следующий источник – тоже мемуарного характера, но, описывая свой первый бой 22 сентября (5 октября) 1914 г. у озер Ожево и Окунин (северо-западнее Сувалок), автор воспоминаний не скрывает пережитых им тогда страха и уныния. Можно поэтому полагать, что не приукрашивает он и своих действий в бою и что действовал младший офицер 9-й роты 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка Кавказской гренадерской дивизии подпоручик К.С. Попов действительно грамотно и инициативно – начал управлять огнем своего взвода (из этого, правда, «ничего не вышло», так как, впервые очутившись под огнем, он «сам не слышал своего голоса»), а затем по собственной инициативе, не равняясь по залегшим под огнем остальным взводам, стал по всем правилам – перебежками поотделенно – продвигать взвод вперед. Это опять-таки именно то, чего добивался в 1935 г. от командиров подразделений М.Н. Тухачевский! Получив затем приказ на отход, Попов и тут действовал грамотно – отходить приказал по одному, чтобы не создавать заметную цель для обстреливавшей роту германской артиллерии14.
В своем втором бою, 24 сентября (7 октября), он тоже делает то, что и должен был делать – непрерывно управляет огнем своего отражавшего атаку немцев подразделения.
Отнюдь не акцентирует своих заслуг и его однополчанин, описавший свое участие в первом бою эриванцев (21 сентября (4 октября), у тех же озер Ожево и Окунин) по просьбе историографов полка. Поэтому доверия заслуживает и его «показание»15 – в котором его действия также предстают грамотными и инициативными. Двинув свою полуроту в наступление, младший офицер 6-й роты подпоручик В.Р. Зуев грамотно организовал столь нелегко дававшееся советским командирам сочетание огня и движения. Вначале он постарался побыстрее вывести людей из сферы артиллерийского огня – для чего применил перебежки сначала повзводно, а затем, по мере приближения к позициям противника, поотделенно. На рубеже, с которого стали видны немецкие окопы, Зуев остановил полуроту и начал управлять ее огнем. Затем решил использовать моральный подъем, охвативший гренадер при звуках стрельбы русской артиллерии и, опять-таки не равняясь по соседям, бросил подразделение в атаку. А очутившись под сильным артогнем, отреагировал и на это изменение обстановки – приказал остановиться и окопаться…
Правомерно, думается, сравнение действий подпоручиков Попова и Зуева с тем, как действовали в своем первом бою (5–6 июля 1937 г. под Винокуркой) равные им по званию лейтенанты Кузин и Немков из 63-го стрелкового полка 21-й стрелковой дивизии РККА. Они командовали не взводами или полуротами (как им следовало бы), а ротами – но не обнаружили и навыков, необходимых командиру взвода. Немков не проявил, наступая на высоту Винокурка, никакой инициативы, а Кузин вообще вел себя как рядовой боец – не организовав даже управление огнем16. Сравнению же с командовавшим ротой поручиком Ивановым-Дивовым 2-м они просто не подлежат…
В общем, наша случайная и, значит, с большой долей вероятности отражающая типичную картину выборка источников и исследований не только подтверждает тезис о хорошей выучке русских пехотных субалтерн-офицеров кануна 1914 года, но и указывает на безусловное превосходство их над «предрепрессионными» советскими командирами взводов и полурот в тактической выучке. Если среди русских «субалтернов» начала 10-х гг. инициативность, этот интегральный показатель уровня тактической выучки командира ХХ века, была явлением «нередким», то у их коллег из трех самых мощных военных округов «предрепрессионной» РККА источники зафиксировали ее лишь однажды – у лейтенантов 24-й стрелковой дивизии КВО летом 1936-го17…
Перейдем к выступившим в поход 1914 года командирам пехотных рот и пулеметных команд. Прав ли В.Е. Флуг в том, что ротные проявляли инициативу «реже», чем «субалтерны»?
В нашей выборке есть источники и исследования, которые как будто указывают именно на это. Так, в источниках, использованных Н.Н. Головиным при описании первого боя лейб-гвардии Преображенского полка 1-й гвардейской пехотной дивизии – у деревни Владиславов (юго-восточнее Люблина) 20 августа (2 сентября) 18, в конце Люблин-Холмской операции – и в упомянутом нами выше описании первого боя царскосельских стрелков (зафиксировавшем целых три случая проявления почина младшими офицерами рот) случаев инициативных действий командиров рот не отмечено. Согласно же рапорту командующего 137-м пехотным Нежинским полком об упомянутом выше первом бое нежинцев под Тарношином, после внезапного огневого нападения венгерской пехоты на полковой бивак у фольварка Турин два ротных командира (в том числе возглавлявший 10-ю роту капитан Н.Е. Обозненко) «по личной инициативе» рассыпали роты в цепь и двинули их в сторону противника, «прикрыв собой полк»19. Но два из шестнадцати – это не два из трех (как в случае с младшими офицерами 10-й роты)…
Однако показательны ли эти примеры? Что до нежинцев и преображенцев, то нужно учесть, что возможность проявить разумную инициативу возникает далеко не в каждом бою. Нежинцев нападение противника застало на биваке – где явно не все роты располагались так, чтобы их командиры, даже проявив «личную инициативу», могли «прикрыть собой полк». А вот 105-й пехотный Оренбургский полк в его первом бою, под Сталюпененом, подвергся такому же внезапному удару уже в процессе наступления, будучи развернут в боевой порядок. Поэтому, когда управление атакованным с тыла полком оказалось из-за гибели полкового командира нарушено, проявить инициативу смогли явно больше, чем два командира рот. По нашему убеждению, только так можно интерпретировать употребление описывавшим этой бой бывшим начальником 27-й пехотной дивизии генерал-лейтенантом К.М. Адариди слова «некоторые»: «[…] По почину частных начальников, некоторые роты стали выдвигаться в новом направлении затем, чтобы попытаться задержать наступающих» германцев20.
Обстановка, благоприятствующая проявлению инициативы командирами рот (стихийное отступление разбившегося о русскую оборону противника), создалась и во втором бою 27-й дивизии – в сражении под Гумбинненом. И, когда командир 108-го пехотного Саратовского полка поднял свою часть в контратаку, его поддержали и ближайшие к нему роты 107-го пехотного Троицкого…
То же и в первом бою 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка у озер Ожево и Окунин 21 сентября (4 октября) 1914 г. – подробно описанном полковой исторической комиссией. Когда 2-й и 4-й батальоны эриванцев попали под артобстрел, они (как сообщил комиссии находившийся тогда при них в качестве временно командующего полком полковник Н.А. Шаншиев), «не ожидая каких-либо указаний, повинуясь инстинкту выучки, стали рассыпаться в цепи и двигаться на выстрелы»21. Как видно из подобного же «показания» бывшего младшего офицера 6-й роты 2-го батальона В.Р. Зуева, 6-й это приказал сделать ее командир капитан В.З. Силаев. С учетом этого сообщения и того, что батальонные командиры эриванцев были (см. ниже) профнепригодны, можно с уверенностью заключить, что действия обоих батальонов были инициативой не батальонных, а ротных командиров – и что, следовательно, в первом же бою инициативу в полку проявили как минимум 7 из 16 командиров рот (14-я рота 4-го батальона пошла не на выстрелы, а назад).
А если признать достоверным «показание» возглавлявшего в том бою 3-ю роту 1-го батальона А.Г. Кузнецова, то количество инициативно действовавших ротных возрастет до как минимум 8! Получив от своего батальонного командира вместо конкретной задачи лишь жест, указывавший на облако и означавший «направление атаки», капитан Кузнецов стал действовать по собственному разумению – решил занять деревню Чарнаковизна и, заходя правым флангом, прижать оборонявшихся там немцев к озеру Окунин. Овладев Чарнаковизной (правда, противник сумел из нее вовремя отойти), командир 3-й роты попытался продвинуться и дальше, а после того, как немцы воспретили ему это сильным артогнем, стал эксплуатировать достигнутый им успех иначе – открыл фланговый огонь по немецкой позиции, на фланге у которой он оказался, заняв Чарнаковизну…
Собственно, не доверять рассказу Кузнецова у нас нет никаких оснований: его инициативность подтверждается и свидетельствами других лиц. Согласно им, в бою 16 (29) октября у деревень Орлово и Подвысоке (также северо-западнее Сувалок), командуя уже 3-м батальоном, находясь с ним в резерве полка соседней дивизии и видя, что немцы обходят эту дивизию с фланга, капитан Кузнецов по собственному почину контратаковал обходящих и закрыл прорыв, наметившийся было на стыке двух корпусов!