Снилась мне она или нет, не могу вам сказать, так как я был утомлен и спал очень крепко, но о ней была моя первая мысль утром, когда на заре меня разбудил веселый звук охотничьего рога. Я тотчас вскочил и распорядился, чтобы мне оседлали коня; и через несколько минут я уже спустился во двор, где люди, собаки и лошади были в полном сборе. Дядя, едва ли ожидавший встретить ревностного охотника в племяннике, воспитанном, как-никак, за границей, несколько удивился, увидев меня, и, мне показалось, поздоровался со мною не так сердечно и приветливо, как при первой встрече.
— И ты здесь, парень? Да, молодость проворна; но смотри… помни, парень, старую песню:
Кто мчится над Черным оврагом вскачь,
Тот может шею сломать.
Мне кажется, всякий юноша, если он не завзятый моралист, предпочтет услышать обвинение в каком-нибудь грехе против нравственности, чем в неумении ездить верхом. И так как у меня не было недостатка в ловкости и отваге, дядины слова меня задели, и я заверил его, что не отстану от собак.
— Не сомневаюсь, парень, — последовал ответ, — ты отличный ездок, спору нет, но будь осторожен. Твой отец прислал тебя ко мне, чтобы тут тебя взнуздали; и лучше уж я сам буду держать тебя в узде, покуда кто другой не набросил тебе на шею свой аркан.
Так как эта речь была для меня совершенно невразумительна, и так как она вдобавок не предназначалась, по-видимому, для моих ушей, а сказана была как бы в сторону и мои достопочтенный дядюшка только выразил вслух нечто пронесшееся у него в уме, — я решил, что он намекает на мое вчерашнее бегство от бутылки или же что на дядином утреннем настроении сказалось похмелье после вечернего пира. Всё же я подумал, что если он станет разыгрывать нелюбезного хозяина, то я у него не загощусь, и поспешил приветствовать мисс Вернон, которая с радушной улыбкой приближалась ко мне. С двоюродными братьями мы также обменялись чем-то вроде приветствия; но, видя, что они склонны зло критиковать всю мою экипировку, от шляпы до стремян, и высмеивать всё, что было в моей наружности для них непривычного, неанглийского, я избавил себя от труда уделять им много внимания и, напустив на себя равнодушно-презрительный вид, чтобы отомстить за их ухмылки и перешёптывания, присоединился к мисс Вернон, как к единственному человеку в этой компании, которого считал достойным своего общества. Мы поскакали бок о́ бок к намеченному месту — лесистой лощине у края большого выгона. По пути я сказал Диане, что не вижу в поле своего кузена Рэшли, на что она ответила: «О, не думайте! Он искусный охотник, но следует вкусам Немврода — дичью служит ему человек».
Собаки под гиканье охотников ринулись в кусты; все были чем-нибудь заняты; кругом царили суматоха и оживление. Мои двоюродные братья, слишком увлеченные своим утренним занятием, вскоре перестали обращать на меня внимание; только раз донеслось до моих ушей, как Дик-лошадник шепнул Уилфреду-дураку:
— Увидишь, при первом же выстреле француз наш сразу спасует.
На что Уилфред ответил:
— Похоже на то; недаром у него на шляпе эта глупая заграничная лента.
Но Торнклифа, как ни был он груб, не оставила вполне равнодушным красота его родственницы, и он решил, по-видимому, держаться к нам поближе, чем прочие братья, — то ли желая понаблюдать, что происходит между мною и мисс Вернон, то ли надеясь позабавиться моими неудачами на охоте. Его, однако, постигло разочарование. После долгой облавы, занявшей большую часть утра, лису, наконец, подняли, и на два часа пошел гон, в котором я, несмотря на злосчастную французскую ленту на шляпе, показал себя искусным наездником — к удивлению моего дяди и мисс Вернон и к тайной досаде тех, кто ждал моего позора. Мистер Рейнард, однако, оказался слишком хитер для преследователей, и собаки сплоховали. К этому времени, наблюдая за мисс Вернон, я заметил, что ее раздражает навязчивое внимание Торнклифа Осбальдистона; и так как молодая леди, со свойственной ей живостью, никогда не колебалась перед самыми решительными способами достичь того, что ей желательно в данную минуту, она сказала ему с укором:
— Не понимаю, Торни, чего ради вы всё утро вертитесь под хвостом моего коня, когда вам известно, что над Вульвертонской мельницей норы не забиты.
— Ничего такого мне неизвестно, мисс Ди: мельник клялся богом и дьяволом, что забил там все норы еще к полуночи.
— Как вам не стыдно, Торни! Вы верите словам мельника? Когда мы в тех норах три раза упускали лису за эту осень! На вашей серой кобыле вы бы галопом за десять минут обернулись туда и назад!
— Хорошо, мисс Ди, я поскачу к Вульвертону и, если норы не забиты, переломаю Дику-мельнику все кости.
— Пожалуйста, Торни, милый, отхлещите негодяя как следует. Живо, одним духом, и тотчас обратно (Торнклиф пустился в галоп), — или пусть тебя самого отхлещут, что будет для меня куда приятней. Мне приходится учить их всех дисциплине — чтобы слушались команды. Я, надо вам знать, формирую полк. Торни будет у меня сержантом, Дик — инструктором по верховой езде, а Уилфреда с его жирным басом, которым он произносит не свыше трех слогов кряду, заставлю бить в литавры.
— А Рэшли?
— Рэшли будет нести разведочную службу.
— А для меня у вас найдется должность, прелестный полковник?
— Вам предоставляется на выбор — стать полковым казначеем или главным казнокрадом. Но смотрите, собаки плутают. Вот что, мистер Фрэнк, след остыл — лису нескоро отыщут; едемте со мною, я покажу вам красивый вид.
И сказав это, она поскакала к вершине отлогого холма, откуда видна была вся окрестность, потом кинула взор вокруг, как бы желая удостовериться, что поблизости нет никого, и отвела своего коня к березовой рощице, закрывавшей нас от остальных охотников.
— Видите вы ту гору с острой вершиной, бурую, поросшую вереском, на одном склоне — белесое пятно?
— Ту, что замыкает длинный кряж холмов, пересекаемых болотами? Вижу ясно.
— Белесое пятно — это скала, именуемая Ястребиным Камнем, а Ястребиный Камень лежит в Шотландии.
— В самом деле? Я не думал, что Шотландия так близко от нас.
— Могу вас уверить, что это именно так, и ваш жеребец домчит вас туда за два часа.
— Но к чему мне мучить коня? Туда добрых восемнадцать миль по птичьему полету.
— Берите мою кобылу, если думаете, что она резвее. Говорю вам, через два часа вы будете в Шотландии.
— А я вам говорю, что у меня нет ни малейшего желания туда попасть; если бы голова моего коня оказалась по ту сторону границы, я не заставил бы его ступить еще хоть на шаг вперед, чтоб и хвост оказался там же. Зачем мне ехать в Шотландию?
— Чтоб укрыться от опасности, если я должна говорить прямо. Теперь вы меня понимаете, мистер Фрэнк?
— Ничуть; вы говорите всё более и более загадочно.
— Если так, скажу прямо: или вы не доверяете мне самым незаслуженным образом и в искусстве притворяться превзошли самого Рэшли Осбальдистона, или вы не знаете, в чем вас обвиняют; и тогда неудивительно, что вы так торжественно на меня уставились, — я не могу смотреть на вас без смеха.
— Честное слово, мисс Вернон, — сказал я, досадуя на ее ребяческую веселость, — я даже отдаленно не представляю себе, на что вы намекаете. Я счастлив доставить вам лишний случай позабавиться, но мне совершенно неизвестно, над чем вы смеетесь.
— Правда, шутки здесь неуместны, — сказала молодая леди, и лицо ее стало спокойным, — но уж очень смешной вид у человека, когда он в непритворном недоумении. Однако дело тут серьезное. Знакомы вы с неким Морреем, или Моррисом, — что-то в этом роде?
— Насколько я припоминаю, — нет.
— Подумайте. Не было ли у вас недавно в поездке попутчика по имени Моррис?
— Единственный попутчик, с которым я проехал довольно долго, был смешной человек, так дрожавший за свой чемодан, точно в нем была спрятана его душа.
— Значит, он был подобен лисенсиату[64] Педро Гарсия, чья душа лежала среди дукатов в его кожаном кошельке. Этот самый Моррис был ограблен, и он показал на вас, как на соучастника учиненного над ним насилия.
— Вы шутите, мисс Вернон!
— Отнюдь нет! Уверяю вас, это подлинный факт.
— И вы, — сказал я в негодовании, которого даже не пробовал подавить, — вы полагаете, что я заслуженно навлек на себя такое обвинение?
— Я полагаю, вы меня вызвали бы на дуэль, будь я мужчиной. Попробуйте, если хотите, — я подстреливаю птицу на лету так же легко, как перескакиваю через пятирядную изгородь.
— И к тому же, вы командуете конным полком, — добавил я, думая о том, как бесполезно на нее сердиться. — Но разъясните мне эту шутку.
— Какие тут шутки! — сказала Диана. — Вас обвиняют в ограблении Морриса, и дядя верит обвинению, как поверила было и я.
— Честное слово, я весьма обязан моим друзьям за доброе мнение!
— Если можете, бросьте фыркать, таращить глаза и поводить носом, точно вспугнутая лошадь! Здесь нет ничего, как вы думаете, оскорбительного: вас обвиняют не в мелком жульничестве или низком грабеже, — отнюдь нет. Этот человек вез деньги из казначейства — ассигнациями и звонкой монетой — для выплаты войскам в Шотландии; и, говорят, у него похитили также очень важные документы.
— Следовательно, я обвинен не в простом разбое, а в государственной измене?
— Именно. А это, как вы знаете, считалось во все времена преступлением, вполне совместимым с дворянской честью. В нашей стране вы найдете множество людей, которые ставят себе в заслугу, если им удастся причинить каким-нибудь образом вред ганноверскому дому, — и один такой человек стоит сейчас подле вас.
— Ни политические воззрения мои, ни нравственные, мисс Вернон, не отличаются подобной гибкостью.
— Я начинаю думать, что вы и вправду преданы пресвитерианской церкви и ганноверской династии. Но как же вы намерены поступить?
— Немедленно опровергнуть чудовищную клевету. Кому, — спросил я, — подана на меня эта странная жалоба?