[108] и готовлюсь к своей новой профессии.
Я только что собрался ответить и с этой целью поднял глаза, как встретился с глазами мисс Вернон: она вошла незамеченная в комнату во время разговора и слушала его с пристальным вниманием. В замешательстве и смущении я потупился и поспешил отойти к столу, где мои двоюродные братья деловито расправлялись с завтраком.
Дядя, извлекая нравственный урок из событий минувшего дня, воспользовался случаем дать мне и Рэшли настоятельный совет разделаться с нашими «бабьими привычками», как он это называл, и постепенно приучиться употреблять подобающее джентльмену количество спирта, не теряя головы, не затевая драк, не проламывая черепа собутыльнику. Он предложил нам для начала выпивать регулярно по кварте белого вина в день, что — с добавлением мартовского пива и водки — составляло изрядную дозу для новичка, еще не искушенного в искусстве пьянства. Желая нас приободрить, он добавил, что знавал джентльменов, которые дожили до нашего возраста, не умея выпить в один присест и пинты вина, но потом, втянувшись в честную компанию и следуя похвальному примеру, попали в число первых удальцов своего времени и могли спокойно опрокинуть в себя шесть бутылок, после чего не буянили, не заговаривались, а наутро вставали бодрые, не чувствуя тошноты.
Совет был мудрый и открывал предо мною благоприятные возможности, но всё же я не спешил воспользоваться им — отчасти, может быть, потому, что, поднимая глаза от своей тарелки, я каждый раз встречал устремленный на меня взор мисс Вернон, в котором, мне казалось, я прочел глубокое участие, смешанное с сожалением и укором. Я стал придумывать способ объясниться с нею и принести свои извинения, — когда она дала мне понять, что решила облегчить мне эту задачу, и назначила свидание сама.
— Кузен Фрэнсис, — обратилась она ко мне, назвав меня так же, как называла остальных Осбальдистонов, хотя, по справедливости, я не имел права числить себя ее родичем, — я нынче утром встретила трудный текст у Данте в «La divina Commedia»,[109] не окажете ли вы мне любезность пройти со мной в библиотеку и помочь мне разобрать его? Когда же вы раскроете для меня неясную мысль загадочного флорентинца, мы догоним остальных на Березовой Косе и посмотрим, удастся ли нашим охотникам выследить барсука.
Я, разумеется, изъявил готовность услужить ей. Рэшли предложил нам свою помощь.
— Я лучше владею, — сказал он, — искусством выслеживать мысль Данте среди метафор и элизий[110] его дикой и мрачной поэмы, чем выгонять безобидного маленького пустынника из его пещеры.
— Прошу извинить меня, Рэшли, — сказала мисс Вернон, — но так как вам предстоит занять место мистера Фрэнсиса в конторе торгового дома, вы должны передать ему обязанности по обучению вашей ученицы в Осбальдистон-Холле. Впрочем, мы позовем вас, если в том появится надобность; так что, прошу вас, не смотрите так сумрачно. К тому же, стыдно вам так мало смыслить в охоте. Что вы ответите, если ваш дядя с Журавлиной улицы спросит вас, по каким приметам выслеживают барсука?
— Правда, Ди, правда! — сказал со вздохом сэр Гильдебранд. — Я не сомневаюсь, Рэшли позорно провалится, если ему устроят экзамен. А он мог бы набраться полезных знаний, как все его братья; он, можно сказать, вскормлен на лугах, где знания сами растут из земли; но эта шутовская погоня за французской модой и книжной премудростью, за всяческими новшествами, и ренегаты, и ганноверская династия так изменили мир, что я не узнаю нашу старую добрую Англию. Едем с нами, Рэшли; ступай принеси мне мою рогатину. Кузина не нуждается сегодня в твоем обществе, а я не позволю, чтоб Диане докучали. Никто не скажет, что в Осбальдистон-Холле была одна только женщина, да и ту уморили в неволе.
Рэшли поспешил исполнить приказание отца — однако, проходя, успел шепнуть Диане:
— Полагаю, что мне следует из скромности привести с собою дуэнью Церемонию и постучать, когда я подойду к дверям библиотеки?
— Нет, нет, Рэшли, — сказала мисс Вернон, — дайте отставку вашему фальшивому наперснику, великому магу Лицемерию, и это вернее откроет вам свободный доступ к нашим классическим занятиям.
С этими словами она направилась в библиотеку, и я последовал за нею, — чуть не добавил: как преступник на казнь; но, помнится, я уже раз, если не два, употребил это сравнение. Итак, скажу без всяких сравнений: я последовал за мисс Вернон с чувством глубокого и вполне понятного замешательства, — я много заплатил бы, чтоб избавиться от него. Это чувство казалось мне унизительным и недостойным джентльмена при тех обстоятельствах, так как я достаточно долго дышал воздухом континента и усвоил себе, что молодому человеку, когда красивая леди предложит ему беседу с глазу на глаз, приличествует легкость тона, учтивость и нечто вроде умения благопристойно сохранять присутствие духа.
Однако моя английская совесть оказалась сильнее французского воспитания, и я представлял собою, думается мне, довольно жалкую фигуру, когда мисс Вернон, величественно усевшись в тяжелом библиотечном кресле, как судья, готовящийся к слушанию важного дела, жестом пригласила меня занять стоявший напротив стул (я опустился в него, как подсудимый на свою скамью) и тоном горькой иронии повела разговор.
Глава XIII
Проклят, кто первый ядом напоил
Оружье, кованное для убийства.
Но тот вдвойне погибели достоин,
Кто влил отраву в чашу круговую
И вместо жизни в жилы смерть вселил.
— Честное слово, мистер Фрэнсис Осбальдистон, — сказала мисс Вернон, словно считая себя вправе обратиться ко мне тоном укоризненной иронии, когда ей заблагорассудится поупражняться в нем, — ваша репутация здесь повышается, сэр. Не ожидала я от вас таких способностей. Вчерашней про́бой вы, можно сказать, доказали, что по праву можете числиться почетным членом осбальдистонского общества. Вы заслужили звание мастера.
— Я искренно винюсь в своей невоспитанности, мисс Вернон, и в оправдание могу сказать лишь то, что накануне мне сделаны были некоторые сообщения, которые меня необычайно взволновали. Я сознаю, что вел себя дерзко и глупо.
— Вы несправедливы к самому себе, — сказала моя безжалостная наставница. — По всему, что я видела и что слышала от людей, вы в течение одного вечера счастливо успели проявить во всем блеске разнообразные и непревзойденные достоинства, отличающие ваших многочисленных братьев: кроткое великодушие доброжелательного Рэшли, воздержанность Перси, холодное мужество Торнклифа, искусство Джона в натаскивании собак, наклонность Дика по каждому поводу биться об заклад, — и всё это представлено, мистер Фрэнсис, в едином вашем лице; в выборе же времени, места и обстоятельств вы показали вкус и проницательность, достойные мудрого Уилфреда.
— Сжальтесь, мисс Вернон, — сказал я, так как, сознаюсь, отповедь казалась мне не более суровой, чем я заслужил своим поступком, особенно если принять во внимание, от кого она исходила, — и простите, если я сошлюсь в извинение безрассудств, которыми редко грешу, на обычаи этого дома и края. Я далек от того, чтобы их одобрять, но, по свидетельству Шекспира, доброе вино — хороший приятель, и каждый живой человек может иногда подпасть под его влияние.
— Да, мистер Фрэнсис, но Шекспир вкладывает эту апологию и панегирик в уста величайшего негодяя, изображенного его пером. Однако я не стану злоупотреблять возможностью, доставленной мне вашей цитатой, и не обрушусь на вас теми доводами, какими злосчастный Кассио отвечает искусителю Яго. Я хочу только дать вам понять, что в замке есть человек, которому всё-таки обидно видеть, как способный, подающий надежды юноша готов погрязнуть в болоте, в которое каждый вечер окунаются обитатели этого дома.
— Я только набрал воды в сапоги, уверяю вас, мисс Вернон, и зловоние тины сразу отбило у меня охоту сделать хоть шаг дальше.
— Мудрое решение, — ответила мисс Вернон, — если вы твердо на нем стоите. Но то, что я слышала, меня глубоко огорчило, и я заговорила о вашем деле прежде, чем о своем. Вчера за обедом вы держались со мною так странно, точно вам сообщили обо мне нечто унизившее меня в вашем мнении. Разрешите же спросить: что вам было сказано?
Я был ошеломлен. Вопрос поставлен был с резкой прямотой, как мог бы обратиться джентльмен к джентльмену, добродушно, но решительно требуя объяснений некоторым сторонам его поведения, и был совершенно чужд тех недомолвок, околичностей, смягчений, иносказаний, какими сопровождаются обычно объяснения между лицами разного пола в высших кругах общества.
Итак, я был в полном замешательстве; меня неотступно терзала мысль, что сообщения Рэшли, если даже и верить им, должны были только пробудить во мне жалость к мисс Вернон, но никак не мелочную злобу; и, если бы даже они представлялись самым лучшим оправданием моей вины, мне было бы крайне затруднительно высказать слова, которые, конечно, не могли не оскорбить самолюбия мисс Вернон. Видя, что я колеблюсь, она продолжала в несколько более настойчивом, но всё еще сдержанном и учтивом тоне:
— Надеюсь, мистер Осбальдистон не оспаривает моего права требовать объяснений? У меня нет близкого человека, который мог бы заступиться за меня, поэтому мне должно быть позволено сделать это самой.
Я неубедительно пытался объяснить свое грубое поведение дурным расположением духа и неприятными письмами из Лондона. Мисс Вернон, предоставив мне возможность исчерпать все оправдания и честно запутаться в них, внимательно слушала меня с улыбкой полного недоверия.
— А теперь, мистер Фрэнсис, когда вы покончили с прологом к вашему извинению, неуклюжим, как все прологи, будьте любезны раздвинуть занавес и показать мне то, что мне желательно увидеть. Словом, сообщите, что говорил обо мне Рэшли, ибо он главный механик и первый изобретатель всех интриг в Осбальдистонском замке.