Я сознался, что не совсем уловил его мысль.
— Да как же, — сказал он, — если векселя не будут оплачены, глазговский купец нагрянет в горы к лэрдам, у которых денег кот наплакал, и станет тянуть из них жилы, доведет их до отчаянья; пятьсот человек из тех, кто мог бы спокойно сидеть дома, встанут все как один — и чёрт их тогда угомонит! Так что прекращение платежей торговым домом вашего отца ускорит взрыв, давно у нас назревший.
— Значит, вы полагаете, — сказал я, удивленный столь странным взглядом на дело, — Рэшли Осбальдистон нанес удар моему отцу только ради того, чтоб наделать неприятностей джентльменам, которым были выданы первоначально эти векселя, и тем ускорить восстание в Горной Стране?
— Несомненно, несомненно, это было главной его целью, мистер Осбальдистон. Разумеется, соблазняли его также и наличные деньги, что он унес с собою. Но они составили для вашего отца сравнительно небольшую потерю, хотя, может быть, для Рэшли только в них и заключалось прямое приобретение. Лично ему в похищенных ценных бумагах проку немного — ими он может разжигать свою трубку. Он попробовал, не оплатят ли их ему Мак-Витти и Компания, — я это знаю через Эндру Уайли, — но те и сами старые воробьи, на мякину не польстятся. Они их отклонили, отделавшись хорошими словами. Рэшли Осбальдистон отлично известен в Глазго и доверием не пользуется, потому что в семьсот седьмом году он вертелся здесь по каким-то католико-якобитским делам и оставил за собой долги. Нет, здесь ему за бумаги ничего не получить — его возьмут на подозрение и станут допытываться, как они попали в его руки. Он их спрячет все целиком в каком-нибудь разбойничьем гнезде в горах, и, я думаю, мой кузен Роб сможет их получить, если захочет.
— Но будет ли он расположен оказать нам помощь в беде, мистер Джарви? — сказал я. — Вы изобразили его приспешником якобитов, сильно замешанным в их интригах; захочет ли он — ради меня, или, если угодно, ради справедливости — возвратить владельцу похищенное (допустим, что это в его власти) и тем самым, согласно вашему взгляду на вещи, нанести немалый ущерб замыслам своей партии?
— Точно я вам не скажу; знаю только, что главари не вполне полагаются на Роба, да и Роб не очень-то полагается на них; к тому же, он всегда был дружен с семьей Аргайла, а герцог держит сторону теперешнего правительства. Будь он свободен от всех долгов да в ладу с законом, он примкнул бы скорей к Аргайлу, чем к Брэдолбену, потому что между Брэдолбенами и его собственным родом идет давнишняя вражда. Сказать по правде, Роб стоит «за самого себя», как Генри Винд,[193] — он станет держаться той стороны, какая ему будет выгодней. Если бы дьявол был лэрдом, Роб стал бы у него арендатором, — и при сложившихся обстоятельствах нельзя его, беднягу, за это обвинять! Но одно для вас нехорошо — у Роба стоит на конюшне серая кобыла.
— Серая кобыла? — повторил я. — При чем тут она?
— Его жена, дорогой мой, — жена! Страшная женщина его жена. Она не переносит вида порядочного человека из Нижней Шотландии, уж не говоря об англичанах, и ей по сердцу всё, что может вернуть престол королю Якову и низвергнуть короля Георга.
— Как странно, — заметил я, — что торговые дела лондонских купцов влияют на ход революций и восстаний.
— Ничуть не странно, дорогой, ничуть не странно, — возразил мистер Джарви, — это всё ваши глупые предрассудки. В длинные зимние вечера я люблю иногда почитать. И вот я читал в «Хронике» Бэкера, что лондонские купцы поднажали на генуэзский банк, и тот нарушил свое обещание ссудить испанскому королю весьма изрядную сумму денег; а это на целый год задержало выход в море Великой испанской армады.[194] Что вы на это скажете, сэр?
— Что купцы оказали своей стране неоценимую услугу, о которой история должна вспоминать с почтением.
— И я так думаю; и они хорошо сделают, большую окажут услугу и государству и человечеству, если не допустят, чтобы несколько честных лэрдов Горной Страны очертя голову кинулись на гибель со всеми своими бедными, неповинными приверженцами только потому, что не могут вернуть деньги, которые давно потратили, по праву считая их своими; и если вдобавок купцы спасут кредит вашего отца, а с ним и мои кровные деньги, которые мне причитаются с «Осбальдистона и Трешама»!.. Да, говорю я, если кто-нибудь может это всё уладить, он должен это сделать непременно, кем бы он ни был, хотя бы и скромным ткачом, — каждый скажет, что король с радостью возвеличил бы его почестями.
— Не возьму на себя смелость определить, как далеко будет простираться благодарность нации, — отвечал я, — но наша признательность, мистер Джарви, была бы соразмерна с оказанной нам услугой.
— Которую, — добавил мистер Оуэн, — мы занесли бы в баланс и поспешили бы оплатить, как только мистер Осбальдистон вернется из Голландии.
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, он весьма достойный джентльмен, весьма почтенный и, следуя моим советам, мог бы делать в Шотландии большие дела. Так вот, сэр, если удастся вырвать у филистимлян эти векселя, они будут хорошими бумагами; в надлежащих руках они настоящая ценность; а надлежащие руки — это ваши руки, мистер Оуэн. И хоть вы о нас невысокого мнения, мистер Оуэн, я подберу вам в Глазго трех человек — хотя бы Санди Стивенсона с Торгового Поля, Джона Пири с Кандлригза, а третьего мы пока называть не будем, — и они ссудят под эти бумаги достаточные суммы для поддержания вашего кредита, не требуя иных обеспечений.
У Оуэна загорелись глаза перед этой спасительной перспективой; но тотчас лицо его омрачилось, когда он вспомнил, как мало представлялось вероятным, чтобы розыски похищенных бумаг увенчались успехом.
— Не отчаивайтесь, сэр, не отчаивайтесь, — сказал мистер Джарви. — Я принял уже столько хлопот по вашему делу, что бросать его никак нельзя: увяз в болоте по щиколотки — увязнешь по колено. Я, как мой отец, покойный декан (светлая память ему!): если вмешаюсь в дело своего друга, оно всегда становится моим личным делом. Итак, я надену завтра ботфорты и пущусь с мистером Фрэнком в Драймен-Мур; и если я не смогу урезонить Роба и его жену, — не знаю, кто тогда сможет. Я до сих пор был им всегда добрым другом, уж не говоря о случившемся в прошлую ночь, когда достаточно было мне назвать его по имени — и ему не снести бы головы. Мне еще, может быть, предстоит препираться по этому поводу в совете с олдерменом Грэхемом, с Мак-Витти и еще кое с кем. Они и так не раз напускались на меня из-за Роба, попрекали меня этим родством; а я отвечал им, что оправдывать виновных не намерен, но всё же считаю Роба честнее любого из их братии, хоть он и преступал иногда законы страны — собирал по Ленноксу грабительскую дань, и было несколько несчастных случаев, когда он отправил человека на тот свет. Зачем мне слушать их болтовню? Если Роб — разбойник, пусть они скажут это ему самому, — нет теперь закона, чтоб человек отвечал за преступления тех, с кем он имел сношения, как было в злые времена последних Стюартов; полагаю, во рту у меня есть язык, как у всякого шотландца: мне говорят, я отвечаю.
С большим удовольствием я наблюдал, как достойный олдермен мало-помалу одолевает преграду осторожности, побуждаемый к тому сознанием гражданского долга, добрым участием к нашему делу, а также естественным желанием избежать убытков и получить прибыли и, наконец, изрядной дозой невинного тщеславия. Совместное действие всех этих побуждений привело его, наконец, к отважному решению выйти самому на поле битвы и помочь мне в розысках похищенных у отца моего ценностей. Сообщения олдермена укрепили во мне уверенность, что если наши документы в руках северного авантюриста, то можно будет убедить его выдать их нам, так как для него они — простая бумага, обладание которой едва ли могло принести ему выгоду; и я понимал, что присутствие родственника может оказать на него воздействие. Поэтому я с радостью согласился на предложение мистера Джарви рано поутру пуститься вместе в путь.
В самом деле, почтенный джентльмен столь же легко и быстро собрался привести в исполнение свое намеренье, сколь медлительно и осторожно он его составлял. Он приказал Матти проветрить его дорожный плащ, смазать жиром сапоги, продержать их всю ночь на кухне у огня да присмотреть, чтоб лошадке задали овса и чтоб костюм для верховой езды был в полном порядке. Условившись встретиться наутро, в пять часов, и договорившись, что Оуэн, — его участие в этой поездке представлялось излишним, — будет ждать в Глазго нашего возвращения, мы сердечно распростились с нашим новым ревностным другом. Я поместил Оуэна у себя в гостинице, в комнате, смежной с моею, и, дав распоряжение Эндру Ферсервису приготовиться к отъезду в назначенный час, удалился на покой с такими светлыми надеждами, какими давно не баловала меня судьба.
Глава XXVII
Ни деревца, куда ни глянет глаз;
Ковром зеленым луг не тешит нас;
И птиц не видно — кроме перелетных;
Не слышно пчел, ни горлиц беззаботных;
Сверкающий и ясный, как янтарь,
Ручей не плещет, где журчал он встарь.
Осеннее утро дышало живительной свежестью, когда мы с Ферсервисом встретились, по уговору, у дома мистера Джарви, неподалеку от гостиницы миссис Флайтер. Эндру привел наших лошадей, и я сразу обратил внимание на его собственного скакуна: как ни жалка была кляча, великодушно пожалованная мистеру Ферсервису его юрисконсультом, клерком Таутхопом, в обмен на кобылу Торнклифа, мой слуга умудрился расстаться с нею и приобрести взамен ее новую, отличавшуюся самой удивительной и совершенной хромотой: она как будто пользовалась для передвижения только тремя ногами, четвертая же у нее болталась в воздухе и отсчитывала такт.
— С чего вы вздумали привести сюда этого одра, сэр? Где лошадь, на которой вы доехали до Глазго? — спросил я с законным раздражением.