— К чему вы клоните, чёрт возьми? — перебил я. — Ведь, кажется, всё много раз улаживалось к вашему удовольствию. Или нет? Неужели вы каждый час будете ни с того ни с сего грозить мне уходом?
— Да, но до сих пор я говорил о расчете только для фасона, — ответил Эндру, — а теперь дело серьезное. Ни за какие блага в мире не поеду я с вашей честью ни шагу дальше; а послушали бы вы моего глупого совета, так вы бы и сами решили, что лучше отступиться от своего слова, чем продолжать путь. Я искренно вас уважаю; и я уверен, вас и друзья похвалили бы, когда бы вы оставили шалые затеи и зажили бы спокойно и разумно. Я никак не могу сопровождать вас дальше, даже если бы знал, что без проводника и советника вы заплутаетесь и погибнете в пути. Ехать в страну Роб Роя — значит просто искушать провидение.
— Роб Роя? — повторил я с удивлением. — Я с таким незнаком. Что это за новые плутни, Эндру?
— Тяжело, — молвил Эндру, — очень тяжело, если человеку не верят, когда он говорит святую правду, — и только потому, что раз-другой он сказал лишнее и немного приврал по нужде. Вам не к чему спрашивать, кто такой Роб Рой — свирепейший грабитель и разбойник (прости господи! нас, надеюсь, никто не слышит), — раз у вас лежит в кармане его письмо. Я слышал, как один из его молодцов просил эту чёртову каргу, нашу хозяюшку, передать вам записку. Они думали, что я не понимаю их тарабарщину; я, и впрямь, говорить по-ихнему не больно горазд, но когда другие говорят при мне, могу разобрать, о чем идет речь. Я не думал вам об этом докладывать, но со страху иной раз выложишь многое, что лучше б держать про себя. Ох, мистер Фрэнк, все сумасбродства вашего дяди и все бесчинства его сыновей — ничто перед этим! Пейте мертвую, как сэр Гильдебранд; начинайте каждое божье утро чаркой водки, как сквайр Перси; затевайте драки, как сквайр Торнклиф; распутничайте с девчонками, как сквайр Джон; играйте, как Ричард; вербуйте души папе и дьяволу, как Рэшли; блудите, бесчинствуйте, нарушайте день субботний и служите папе, как все они вместе, — но — боже милостивый! — пожалейте свою молодую жизнь, не ездите к Роб Рою!
Тревога Эндру была слишком искренной, я не мог заподозрить его в притворстве. Но я сказал ему только, что намерен заночевать здесь, в корчме, и хочу, чтоб он присмотрел за конями. А что до всего остального, то я приказываю ему соблюдать строжайшее молчание о предмете его беспокойства; сам же он может положиться, что я не пойду на опасное дело не приняв надлежащих мер. Он с сокрушенным видом побрел за мною в дом, процедив сквозь зубы:
— Надо б о людях сперва позаботиться, потом уже о лошадях; у меня за весь день не было во рту ничего, кроме жесткой ножки старой болотной курицы.
Гармоническое согласие в обществе, по-видимому, несколько нарушилось, пока меня не было, потому что я застал мистера Галбрейта и моего друга олдермена в разгаре спора.
— Не желаю слушать таких речей, — говорил мистер Джарви, когда я вошел, — ни о герцоге Аргайле, ни о Кэмпбелах. Герцог достойный человек и большой государственный ум; он — гордость своей страны, друг и покровитель глазговской торговли.
— Я ничего не скажу против Мак Коллум Мора и Слиохнан-Диармида, — сказал со смехом малорослый горец: — я живу по ту сторону Гленкро, так что мне не приходится ссориться с Инверэри.
— Наш лох никогда не видал лимфады Комилов,[213] — сказал высокий горец. — Я могу говорить, что думаю, никого не опасаясь; я ставлю Комилов не выше, чем Кованов, — и можете передать Мак-Коллум Мору, что Алан Иверах это сказал. Отсюда до Лохоу — кричи, не докричишься.[214]
Мистер Галбрейт, на которого многократные тосты уже оказали свое действие, с силой хлопнул ладонью по столу и сказал сурово:
— За этой семьею — кровавый долг, и когда-нибудь она его заплатит. Кости верного и доблестного Грэхема давно вопиют в гробу о мести герцогам Обмана[215] и их приспешникам. В Шотландии если бывало предательство, в нем всегда замешан был кто-нибудь из Комилов; и теперь, когда победила неправая сторона, кто, как не Комилы, ратует за полное принижение правой? Но такой порядок долго не простоит, и придет пора наточить железную деву,[216] чтоб рубить головы, кому надо. Я надеюсь увидеть, как старая ржавая красотка примется опять за кровавую жатву.
— Стыдно вам, Гарсхаттахин! — воскликнул олдермен. — Стыдно, сэр! Зачем говорить такие вещи в присутствии блюстителя закона, и нарываться самому на неприятности? Как вы предполагаете содержать семью и расплачиваться с кредиторами (со мною и с другими), если вы и впредь будете вести такую безрассудную жизнь, которая непременно навлечет на вас кару закона к большому ущербу для всех, кто с вами связан?
— Чёрт побери моих кредиторов, — возразил доблестный Галбрейт, — и вас заодно, если вы из той же породы! Говорю вам, скоро водворится другой порядок, и Комилы не будут у нас так высоко заносить голову и посылать своих собак туда, куда не смеют сунуться сами; не будут покрывать воров и убийц и гонителей, поощряя их разорять и грабить более достойных людей и более честные кланы, чем их собственный.
Мистер Джарви был весьма расположен продолжать спор, но вкусный запах тушеной оленины, которую хозяйка в ту минуту поставила перед нами, оказался таким могущественным примирителем, что достойный олдермен с великим рвением склонился над своей тарелкой, предоставив новым знакомцам вести прения между собою.
— Истинная правда, — сказал высокий горец, которого, как я узнал, звали Стюартом, — нам не надо было бы хлопотать и трудиться, устраивать тут совещания о том, как бы нам расправиться с Роб Роем, если бы Комилы не укрывали его. Я вышел раз на него с отрядом в тридцать человек из нашего клана — с Гленфинласами и кое с кем из Аппинов. Мы гнали Мак-Грегоров, как гонят оленя, пока не дошли до Гленфаллохской земли; и тут Комилы поднялись и не дали нам продолжать преследование, так что все наши труды пропали даром, — а я дорого дал бы, чтоб еще раз оказаться так близко от Роб Роя, как в тот день.
Как нарочно, каждый предмет, затронутый воинственными джентльменами, давал моему другу олдермену повод к обиде.
— Простите, если я выскажу прямо свое мнение, сэр, но вы, пожалуй, сняли бы с себя последнюю рубаху, чтоб находиться так далеко от Роба, как сейчас. Честное слово, мой раскаленный резак ничто в сравнении с его палашом.
— Уж лучше б вы не поминали свой резак, или, ей-богу, я заставлю вас проглотить ваши слова и дам впридачу отведать холодной стали, чтоб она навсегда застряла в вашем горле! — И, смерив достойного олдермена недобрым взглядом, горец положил руку на кинжал.
— Не будем заводить ссоры, Алан, — сказал его малорослый товарищ — Если джентльмен из Глазго питает уважение к Роб Рою, мы, может быть, сегодня ночью покажем ему его героя в кандалах, а поутру он увидит его пляшущим на веревке; слишком долго наша страна терпела от него, и песня его спета. Пора нам, Алан, идти к нашим ребятам.
— Погодите, Инверашаллох, — сказал Галбрейт. — Помните, как это говорится: «Месяц светит», — сказал Беннигаск. «Еще по пинте», — ответил Лесли. Не вредно б и нам распить еще по чарке.
— Довольно мы выпили чарок! — возразил Инверашаллох. — Я всегда готов распить кварту юсквебо или водки с порядочным человеком, но чёрт меня подери, если я выпью лишнюю каплю, когда наутро предстоит дело. И по моему убогому разумению, Гарсхаттахин, вам пора подумать о ваших всадниках и привести их сюда в клахан до рассвета, чтобы нам не ударить лицом в грязь.
— Какого дьявола вы так спешите? — сказал Гарсхаттахин. — Обед и обедня еще никогда не мешали делу. Предоставили бы мне всем распоряжаться, я б ни за что не стал звать вас из ваших горных трущоб нам на подмогу. Гарнизон и наши собственные всадники без труда изловили бы Роб Роя. Вот эта рука, — сказал он, подняв руку, — повалила б его наземь и не просила бы у горца помощи.
— Что ж, вы могли бы нас и не тревожить, — сказал Инверашаллох. — Я не прискакал бы сюда за шестьдесят миль, когда бы за мной не послали. Но, с вашего позволения, я посоветовал бы вам придержать язык, если вы желаете успеха. Над кем гроза, тому, говорят, долго жить; так и с тем, кого нам с вами называть излишне. Птицу не изловишь, кидая в нее шапкой. И так уже джентльмены узнали многое, чего бы им не довелось услышать, если б водка не была слишком крепкой для вашей головы, майор Галбрейт. Нечего вам заламывать шляпу и заноситься передо мной, любезный, потому что я этого не потерплю.
— Я уже сказал, — произнес Галбрейт с торжественной пьяной спесью, — я уже сказал, что этой ночью я больше не буду ссориться ни с кафтаном, ни с пледом. Когда исполню служебный долг, я охотно подерусь и с вами, и с любым горцем или горожанином; но пока долг не выполнен — ни за что! Однако пора бы явиться сюда красным кафтанам. Если бы требовалось напакостить королю Якову, нам не пришлось бы их долго ждать, а когда нужно оградить спокойствие страны, они, как добрые соседи, не волнуются.
Он еще не договорил, как мы услышали мерный шаг пехотного отряда, и в комнату вошел офицер, за которым следовали две или три шеренги солдат. Офицер заговорил на чистом английском языке, который приятно ласкал мой слух, уже привыкший к разнообразным говорам Верхней и Нижней Шотландии:
— Вы, я полагаю, майор Галбрейт, командир эскадрона леннокской милиции, а эти два горца — те шотландские джентльмены, с которыми я должен встретиться на этом месте?
Те ответили утвердительно и предложили офицеру закусить и выпить, но он отклонил приглашение:
— Я и так опоздал, джентльмены, и хочу наверстать упущенное время. Мне дан приказ на розыск и арест двух лиц, виновных в государственной измене.
— Здесь мы умываем руки, — сказал Инверашаллох. — Я пришел сюда со своими людьми воевать с рыжим Мак-Грегором, убившим моего семиюродного брата Дункана Мак-Ларена из Инверненти,