[217] но я не желаю трогать честных джентльменов, разъезжающих по своим личным делам.
— И я не желаю, — сказал Иверах.
Майор Галбрейт подошел к вопросу более торжественно и, предварив свою речь икотой, заговорил в таком смысле:
— Я ничего не скажу против короля Георга, капитан, ибо сложилось так, что я уполномочен действовать от его имени. Но если одна служба хороша, это не значит, сэр, что другая плоха; и для многих имя Яков звучит не хуже, чем имя Георг. Один — король, сидящий на престоле; другой — король, который по праву мог бы сидеть на престоле; по-моему, честный человек может и должен соблюдать верность им обоим, капитан. Но пока что я разделяю мнение лорда-наместника, как подобает офицеру милиции и доверенному лицу; а говорить о государственной измене — значит терять напрасно время: меньше будешь говорить, скорее сделаешь дело.
— С грустью смотрю, на что вы употребили ваше время, сэр, — ответил англичанин (и в самом деле, в рассуждениях честного джентльмена чувствовался сильный привкус выпитых им напитков), — а хотелось бы, сэр, чтобы вы распорядились им иначе при таких серьезных обстоятельствах. Я посоветовал бы вам поспать часок. Эти джентльмены тоже из вашей компании? — добавил он, глядя на олдермена и на меня. Занятые уничтожением ужина, мы даже и не оглянулись на офицера, когда он вошел.
— Путешественники, сэр, — сказал Галбрейт, — мирные люди — плавающие и путешествующие, как значится в молитвеннике.
— Согласно предписанию, — сказал капитан, взяв светильник, чтоб лучше нас разглядеть, — я должен арестовать одного пожилого и одного молодого человека и, мне кажется, эти джентльмены подходят под приметы.
— Осторожней, сэр, — сказал мистер Джарви. — Ни ваш красный кафтан, ни шляпа с галуном не защитят вас, если вы нанесете мне оскорбление. Я вас привлеку к двойной ответственности: за клевету и за неправильный арест. Я свободный гражданин и член магистрата города Глазго; меня зовут Никол Джарви, как звали до меня моего отца. Я олдермен и с гордостью ношу это звание, а мой отец был деканом.
— Он был пуританским псом, — сказал майор Галбрейт, — и сражался против короля у Ботвелского моста.
— Он платил по своим обязательствам, мистер Галбрейт, — сказал олдермен, — и был честнее той особы, которую носят ваши ноги.
— Некогда мне слушать разговоры, — сказал офицер, — я решительно должен буду задержать вас, джентльмены, если вы не предъявите свидетельства, что вы верноподданные короля.
— Я требую, чтоб меня препроводили к каким-либо гражданским властям, — сказал олдермен, — к шерифу или мировому судье. Я не обязан отвечать каждому красному кафтану, который вздумает докучать мне вопросами.
— Хорошо, сэр, я буду знать, как мне с вами обойтись, если вы не захотите говорить. А вы, сэр? — обратился он ко мне. — Как ваше имя?
— Фрэнсис Осбальдистон, сэр.
— Как, сын сэра Гильдебранда Осбальдистона из Нортумберленда?
— Нет, сэр, — перебил олдермен: — сын великого Уильяма Осбальдистона из торгового дома «Осбальдистон и Трешам» на Журавлиной улице в Лондоне.
— Боюсь, сэр, — сказал капитан, — ваше имя только усиливает подозрение против вас. Я вынужден потребовать, чтоб вы передали мне все находящиеся при вас документы.
Я заметил, что горцы тревожно переглянулись, услыхав сделанное мне предложение.
— Мне, — сказал я, — нечего передавать.
Офицер приказал обезоружить и обыскать меня. Сопротивляться было бы безумием. Я сдал оружие и подчинился обыску, который произвели со всею учтивостью, какая при этом возможна. У меня не нашли ничего, кроме записки, полученной мною в тот вечер через хозяйку.
— Это совсем не то, чего я ждал, — сказал офицер, — но и это дает мне веские основания вас задержать. Я уличаю вас в письменных сношениях с разбойником, стоящим вне закона, Робертом Мак-Грегором Кэмпбелом, который так долго был чумою здешних мест. Что вы скажете в объяснение?
— Шпионы Роба! — сказал Инверашаллох. — Вздернем их на ближайшем дереве, они этого вполне заслуживают.
— Мы едем за своим добром, джентльмены, — сказал олдермен, — за своею собственностью, случайно попавшей в его руки: нет, надеюсь, такого закона, чтобы человеку запрещалось беречь свою собственность.
— Как попало к вам это письмо? — сказал, обратясь ко мне, офицер.
Я не желал выдавать бедную женщину, которая передала мне записку, и промолчал.
— Вам что-нибудь известно об этом, любезный? — сказал офицер, глядя на Эндру, у которого после брошенной горцем угрозы челюсти стучали, как кастаньеты.
— О да, я знаю всё… Тут вертелся один шелудивый горец; он-то и передал письмо длинноязыкой ведьме, здешней хозяйке; я могу присягнуть, что мой господин ничего об этом не знал. Но он готов ехать в горы повидаться с Робом. Ох, сэр, вы проявите истинное милосердие, если отрядите нескольких ваших солдат проводить его обратно в Глазго, хочет он того или нет. А мистера Джарви можете задержать подольше, он в состоянии уплатить любой штраф, какой вы на него наложите, — так же, впрочем, как и мой господин. А я только бедный садовник, вам со мною и возиться-то не стоит.
— Я думаю, — сказал офицер, — самое лучшее будет отправить их под конвоем в гарнизон. Они, очевидно, состоят в тесных сношениях с неприятелем, и я отнюдь не желаю нести ответственность, отпустив их на свободу. Джентльмены, вы должны считать себя моими пленниками. С наступлением рассвета я отправлю вас в надежное место. Если вы те, за кого себя выдаете, это тут же выяснится и особого беспокойства для вас не будет, — вас только продержат под арестом день-другой. Никаких возражений я слушать не могу, — добавил он, отвернувшись от мистера Джарви, который раскрыл было рот, чтобы что-то ему сказать, — моя служба не оставляет мне времени на праздные препирательства.
— Прекрасно, сэр, прекрасно, — сказал олдермен, — дудите на вашей дудке! Но как бы не пришлось вам затанцевать под мою, не доигравши плясовую.
Между офицером и горцами началось тревожное совещание, но они говорили так тихо, что невозможно было уловить, о чем шла речь. Договорившись, все четверо вышли из дому. Когда дверь захлопнулась за ними, достойный олдермен высказался таким образом:
— Это горцы из западных кланов и такие же головорезы, как их соседи, если верить всему, что рассказывают; и всё-таки, вы видите, их привели от границ Аргайлшира воевать с бедным Робом — сводить счеты по старой вражде с ним и его родом. За ними Грэхемы, Бьюкенены, лэрды из Леннокса — все на конях и все отлично вооружены. Их ссора всем известна, и винить их я не могу — никто не любит терять своих коров; а солдаты тоже люди подневольные — куда послали, туда иди. К тому времени, когда солнце встанет над холмами, бедному Робу дела будет по горло. Конечно, не годится члену городского совета желать чего-нибудь незаконного, — но чёрт меня возьми, если я не порадуюсь от всей души, когда услышу, что Роб всех их проучил.
Глава XXX
Генерал!
Я вас прошу, взгляните на меня,
В лицо глядите — в женское лицо…
На нем приметен страх? Иль тень боязни?
Иль бледность? Бледность, да — но лишь от гнева,
Что я от вас пощаду приняла.
Нам разрешили поспать остаток ночи со всеми удобствами, какие дозволяла убогая обстановка корчмы. Достойный олдермен, утомленный дорогой и последующими приключениями и менее моего обеспокоенный нашим арестом, который лично ему грозил лишь временными неудобствами, а может быть, и менее взыскательный, чем я, к чистоте и благопристойности ложа, повалился на одну из коек, и вскоре я услышал его громкий храп. Моим же отдыхом был лишь тревожный сон, одолевавший меня, когда я склонял голову на стол. В течение ночи я подметил, что в движении солдат проявлялась какая-то неуверенность. Солдаты отсылались, как будто на разведку, и возвращались, не получив, очевидно, должных сведений. Командир был явно встревожен и в нетерпении снова отряжал в разведку по два, по три человека; некоторые из них, как я заключил из того, что нашёптывали друг другу оставшиеся, не возвращались в клахан.
Брезжило утро, когда капрал и два солдата ворвались в хижину, с торжеством волоча за собою горца, в котором я тотчас узнал старого моего знакомца, бывшего тюремного привратника. Мистер Джарви, разбуженный шумом, обнаружил это и воскликнул тотчас же:
— Господи помилуй! Они захватили бездельника Дугала. Капитан, я представлю поручительство, вполне достаточное поручительство за бездельника Дугала.
В ответ на это предложение, подсказанное, несомненно, благодарностью за недавнее выступление горца в его, олдермена, защиту, капитан только посоветовал мистеру Джарви думать о собственных делах и помнить, что он сам сейчас под арестом.
— Беру вас в свидетели, мистер Осбальдистон, — сказал олдермен, которому, вероятно, лучше были знакомы правила гражданского судопроизводства, нежели военного, — беру вас в свидетели, что он отклонил верное поручительство. По-моему, бездельник Дугал может поднять процесс о неправильном аресте и требовать возмещения убытков по акту от тысяча семьсот первого года; я сам прослежу, чтобы суд не отказал бездельнику.
Офицер, которого, как я узнал, звали Торнтоном, не обращая внимания на угрозы и требования олдермена, подверг Дугала обстоятельному допросу о его жизни и знакомствах, и пленник, хотя и с явной неохотой, вынужден был всё же сознаться, что он знает Роб Роя Мак-Грегора; что виделся с ним в течение последнего года, в течение последних шести месяцев, в этом месяце, на этой неделе, наконец — что он расстался с ним с час тому назад. Подробности эти выжимались из пленника точно капли крови, и, по всей видимости, их исторгали только повторные угрозы капитана Торнтона вздернуть его на ближайшем дереве, если он не даст прямого ответа и точных указаний.