Когда лица, больше всего заинтересованные в успехе моего посольства, дали мне свои противоречивые наказы, и когда жена Мак-Грегора еще раз повторила, чтобы я запомнил и слово в слово передал все ее предписания, мне, наконец, позволили отправиться в путь, а Эндру Ферсервису — наверно, чтоб избавиться от его назойливых причитаний, — разрешили меня сопровождать. Но из опасения, что я воспользуюсь своей лошадью для побега от конвоиров, или, может быть, из желания удержать ценную добычу, мне дали понять, что я должен совершить свое путешествие пешком в сопровождении Хэмиша Мак-Грегора и двух его подчиненных, на которых возлагалась двойная задача: указать мне дорогу и разведать силы и расположение неприятеля. Одним из разведчиков был сперва назначен Дугал, но он сумел уклониться, так как счел нужным, как мы узнали впоследствии, остаться и оберегать мистера Джарви, потому что, по своим понятиям о верности, считал себя обязанным оказывать добрые услуги олдермену, который в свое время был в какой-то мере его хозяином и покровителем.
Около часу мы шли быстрым шагом, пока не пришли на покрытую кустарником возвышенность, откуда могли окинуть взглядом лежавшую внизу долину и всё расположение милиции. Так как силы ее составляла по преимуществу конница, командование благоразумно отказалось от всяких попыток пробраться в горный проход, что так неудачно испробовал капитан Торнтон. С несомненным знаньем военного дела была выбрана позиция на возвышении, в центре небольшой Аберфойлской долины, омываемой верховьями Форта. Долину ограждают два хребта невысоких гор, обращенных к ней стеною известковых скал с крупными выходами брекчии — залежей булыжника в более мягкой среде, затвердевшей и спаявшей его наподобие известкового раствора, — а за ними вдали со всех сторон поднимаются более высокие горы. Всё же долина между кряжами широка, так что конница могла не опасаться внезапного нападения горцев; часовые и аванпосты были расставлены по всем направлениям достаточно далеко от главного отряда, который в случае тревоги всегда успел бы вскочить на коней и выстроиться в боевой порядок. Впрочем, в то время никто и не ждал, что горцы осмелятся атаковать кавалерийскую часть на открытой равнине, хотя позднейшие события показали, что они способны с успехом провести такую атаку.[225] Когда я впервые познакомился с жителями Верхней Шотландии, они питали почти суеверный страх к кавалеристу, потому что рослый конь его кажется против маленького горного шелти свирепым и внушительным животным, обученным, к тому же, как воображали невежественные горцы, драться в бою копытами и зубами.
Щипавшие траву кони на привязи, фигуры солдат, сидевших, стоявших и расхаживавших группами у красивой реки, и голые, но живописные стены скал, возвышавшиеся с двух сторон, благородно вырисовывались на переднем плане, в то время как на востоке глаз улавливал очертания озера Ментейт, а за́мок Стирлинг, смутно видневшийся вдали среди синих очертаний Охилских гор, довершал картину.
Внимательно осмотрев ландшафт, юный Мак-Грегор сообщил мне, что теперь я должен спуститься в лагерь ополченцев и переговорить, как мне поручено, с их командиром; затем, грозно сжав кулак, он добавил, чтоб я не сообщал неприятелю, кто меня проводил до места и где я расстался со своим эскортом. Выслушав эти наставления, я спустился к стоянке войск в сопровождении Эндру Ферсервиса. Сохранив от своего английского платья только штаны и носки, простоволосый, с голыми икрами, обутый в броги, пожертвованные ему из жалости Дугалом, с накинутым на плечи драным пледом взамен рубахи и камзола, мой несчастный слуга был похож на сумасшедшего, сбежавшего из шотландского Бедлама.[226]Мы отошли недалеко, когда были замечены одним из часовых, который подъехал к нам, навел карабин и приказал мне не трогаться с места. Я повиновался, и когда всадник поровнялся со мною, попросил проводить меня к командиру. Меня тотчас привели к офицерам, которые сидели на траве и составляли, по-видимому, свиту при одном из них, занимавшем более высокий пост. На нем была кираса из полированной стали, а поверх нее — знаки древнего ордена Чертополоха.[227] Мой приятель Гарсхаттахин и много других джентльменов, одни в мундирах, другие в штатском платье, но все вооруженные и со свитой, казалось, повиновались приказаниям этого важного лица. Много слуг в богатых ливреях — очевидно, из его челяди — стояли тут же, готовые исполнять его приказания.
Выразив свое глубокое почтение вельможе, как того требовал его ранг, я сообщил ему, что был невольным свидетелем поражения королевских солдат в битве с горцами в ущелье Лох-Ард (так, сказали мне, называлось место, где был взят в плен капитан Торнтон) и что победители грозят суровыми карами тем, кто попал в их руки, как и вообще всей Нижней Шотландии, если их предводитель, взятый утром в плен, не будет им возвращен целым и невредимым. Герцог (ибо тот, к кому я обращался, носил титул герцога) выслушал меня с полным спокойствием и ответил, что ему очень прискорбно обрекать несчастных джентльменов на жестокую расправу со стороны варваров, в чьи руки они попали, но бессмысленно надеяться, что он отпустит на волю главного виновника всех этих бесчинств и беззаконий и даст тем самым поощрение разнузданности его последователей.
— Можете вернуться к тем, кто вас послал, — продолжал он, — и сообщить им, что Роб Рой Кэмпбел, которого они зовут Мак-Грегором, на рассвете будет непременно казнен по моему приказу, как преступник, взятый с оружием в руках и заслуживший смерть тысячью злодеяний; что меня справедливо почитали бы недостойным моего высокого звания и назначения, если бы я действовал иначе; что я найду способ оградить страну от их дерзких угроз и что, если они тронут хоть волос на головах злополучных джентльменов, которых случай предал в их руки, я отвечу самой беспощадной местью — так что камни их ущелий сто лет будут стонать от нее!
Я смиренно попросил разрешения отклонить возложенную на меня почетную миссию и напомнил о явной опасности, связанной с нею, но благородный военачальник возразил, что если дело обстоит таким образом, я могу послать своего слугу.
— Разве что дьявол влезет в мои ноги! — воскликнул Эндру, не смущаясь присутствием высоких особ и не давая мне времени ответить самому. — Разве что дьявол влезет в мои ноги, — а так я не сделаю ни шагу. Уж не думают ли господа, что у меня есть второе горло про запас, на случай, если Джон Горец полоснет меня по шее ножом? Или что я могу нырнуть в озеро у одного берега и выплыть у другого, как дикая утка? Ну нет! Каждый за себя, а бог за всех! Пусть люди сами заботятся о себе да о своем роде-племени и свои поручения пусть исполняют сами — нечего посылать Эндру! Роб Рой никогда близко не подходил к Дрипдейли, никогда не воровал ни груш, ни яблок ни у меня, ни у моих родных.
С трудом уняв поток красноречия моего слуги, я напомнил герцогу, какой большой опасности подвергаются капитан Торнтон и мистер Джарви; я готов, сказал я, передать условия герцога противной стороне, но пусть он видоизменит их настолько, чтоб осталась надежда спасти жизнь пленников. Я уверил его, что, если я могу быть полезен, опасность меня не смутит, — но всё, чему я был свидетелем, не оставляет сомнений, что пленников тотчас же убьют, если предводитель разбойников будет казнен.
На герцога мои слова явно произвели впечатление. Случай трудный, сказал он, и он это сознаёт, но на нем лежит «важнейший долг перед страной, которого нельзя не исполнить: Роб Рой должен умереть».
Признаюсь, не без волнения выслушал я смертный приговор моему доброму знакомцу, мистеру Кэмпбелу, который столько раз выказывал мне свое расположение. И в этом чувстве я был не одинок, потому что многие из приближенных герцога осмелились высказаться в пользу осужденного. «Было бы разумнее, — говорили одни, — отправить его в замок Стирлинг и держать там под строжайшим надзором как заложника, чтобы утихомирить этим его шайку и добиться ее роспуска. Очень жаль было бы отдать страну на разгром разбойникам, тем более, что теперь, с наступлением длинных ночей, будет очень трудно предотвратить грабежи: охрану везде не расставишь, а горцы всегда сумеют выбрать незащищенный пункт». Другие добавляли, что было бы слишком жестоко предоставить несчастных пленников их участи, так как нельзя сомневаться, что в первом пылу мести угроза казнить их будет тотчас исполнена.
Гарсхаттахин осмелился пойти еще дальше, положившись на рыцарскую честь вельможи, хотя и знал, что у того были особые причины ненавидеть пленника.
— Правда, — сказал он, — Роб Рой неудобный сосед для Низины и, конечно, причиняет много беспокойства его светлости; и он, быть может, поставил разбойничий промысел на такую широкую ногу, как никто в наши дни, — однако у него есть голова на плечах, и его можно еще как-нибудь урезонить, тогда как его жена и сыновья — сущие дьяволы, которые не знают ни страха, ни пощады и во главе его бесшабашных головорезов станут для страны поистине чумою — хуже, чем был когда-либо Роб Рой.
— Вздор! — оборвал его герцог. — Ведь только ум да ловкость и позволяют этому человеку так долго удерживать свое владычество; рядовой шотландский разбойник был бы давно повешен, не погуляв на воле столько недель, сколько лет благоденствует Роб. Его шайка без него долго не будет докучать нам — не дольше проживет, чем оса без головы: ужалила раз, и тут же ее раздавили.
Но Гарсхаттахин стоял на своем.
— Всем известно, милорд герцог, — возразил он, — что я недолюбливаю Роба, как и он меня: он дважды очистил мои хлевы и не раз угонял скот у моих арендаторов; тем не менее…
— Тем не менее, Гарсхаттахин, — сказал с многозначительной улыбкой герцог, — вы, мне кажется, склонны считать подобные вольности извинительными для друга ваших друзей, — а Роб отнюдь не числится врагом заморских друзей майора Галбрейта.