— Если это и так, милорд, — сказал Гарсхаттахин в том же шутливом тоне, — это не самое худшее, что я слышал о нем. Однако не пора ли нам услышать весть от кланов, которой мы так долго дожидаемся? Будем надеяться, что они сдержат перед нами слово горцев… но я их знаю давно: английские ботфорты шотландским трузам не пара.
— Никогда не поверю, — сказал герцог. — Эти джентльмены известны своей честностью, и я не допускаю мысли, что они нарушат слово и не явятся. Вышлите еще двух всадников навстречу нашим друзьям. До их прихода нам нечего и думать о штурме того ущелья, где капитан Торнтон дал захватить себя врасплох и где, по моим сведениям, десять пеших бойцов могут держаться против лучшего в Европе конного полка. А пока распорядитесь накормить людей.
Распоряжение это распространялось и на меня — и пришлось очень кстати, так как я ничего не ел со времени наспех состряпанного ужина в Аберфойле накануне вечером. Отряженные разведчики вернулись, но не принесли никаких известий о вспомогательных отрядах; и солнце уже клонилось к закату, когда, наконец, явился горец, принадлежавший к тем кланам, от которых ждали подмоги, и с самым почтительным поклоном передал герцогу письмо.
— Превратиться мне в бочку кларета, — сказал Гарсхаттахин, — если это не любезное извещение, что проклятые горцы, которых мы притащили сюда после стольких трудов и мучений, надумали вернуться восвояси и предлагают нам управиться со своими делами собственными нашими силами!
— Так и есть, джентльмены, — побагровев от гнева, подтвердил герцог, когда прочел письмо, нацарапанное на грязном клочке бумаги, хоть адрес был написан по всей форме: «В собственные высокочтимые руки Светлейшего и Могущественного Властителя, Герцога…» и так далее, и так далее. — Наши союзники, — продолжал герцог, — отступились от нас, джентльмены, и заключили с неприятелем сепаратный мир.
— Такова судьба всех союзов, — сказал Гарсхаттахин. — Голландцы поступили бы с нами таким же образом, если бы мы их не опередили в Утрехте.[228]
— Вы в веселом настроении, сэр, — сказал герцог, и его нахмуренные брови показали, как мало понравилась ему шутка майора. — Однако наше дело принимает теперь серьезный оборот. Я думаю, никто из джентльменов не одобрил бы сейчас попытки с нашей стороны идти дальше в глубь страны без поддержки дружественных кланов или пехоты из Инверснейда?
Все единогласно подтвердили, что подобная попытка была бы чистым безумием.
— И было бы не очень разумно, — продолжал герцог, — оставаться здесь на месте, подвергаясь опасности ночного нападения. Поэтому я предлагаю отступить, расположиться лагерем в Духрее или Гартартане и, держа неусыпную и бдительную стражу, переждать до утра. Но прежде чем нам разойтись, я устрою допрос Роб Рою перед всеми вами: пусть собственные глаза и уши убедят вас, как безрассудно было бы дать возможность этому разбойнику продолжать свои беззакония.
Был отдан соответственный приказ, и пленник предстал пред герцогом. Руки его были стянуты выше локтей и прикручены к телу конской подпругой, застегнутой на пряжку за спиной. Два капрала держали его с правой и с левой стороны, а две шеренги солдат, с карабинами на взводе, с примкнутыми штыками, для большей безопасности шли позади.
Впервые увидел я этого человека в его национальной одежде, подчеркивавшей особенности его облика. Копна рыжих волос, которые, когда он носил костюм горожанина, были почти что скрыты под шляпою и париком, выбивалась теперь из-под шотландской шапочки, оправдывая прозвище «Рой», то есть «Красный», под которым его больше всего знали в Нижней Шотландии и помнят до сих пор. Прозвище подтверждал и внешний вид той части ног от подола юбки до верхнего края чулок, которую горец оставляет голой: она была у него покрыта порослью густого короткого рыжего волоса, особенно вокруг колен, напоминая этим, а также своею жилистой силой, ноги красно-бурого шотландского быка. В общем, из-за перемены одежды, а может быть и потому, что я узнал его истинное грозное имя, — внешность его представилась моим глазам настолько более дикой и необычайной, чем казалась раньше, что я едва признал в нем своего старого знакомого.
Держался он смело, непринужденно (насколько ему позволяли его путы), высокомерно, даже величественно. Он поклонился герцогу, кивнул Гарсхаттахину и другим и выказал некоторое удивление, увидев в этом обществе меня.
— Давно мы с вами не виделись, мистер Кэмпбел, — сказал герцог.
— Да, милорд герцог; и я предпочел бы свидеться с вами в такое время (он указал взглядом на свои скрученные руки), когда я мог бы лучше выразить вашей светлости свое почтение; но случай еще представится.
— Другого случая у вас не будет, мистер Кэмпбел, — ответил герцог, — потому что быстро приближается час, когда вы должны будете дать последний отчет во всех ваших земных делах. Я говорю это не для того, чтобы издеваться над вами в час вашего отчаяния, но вы должны знать, что близитесь к концу своего жизненного пути. Не буду отрицать, что иногда вы причиняли мне меньше вреда, чем принесли бы его другие, кто занимается тем же злосчастным ремеслом, и что вы проявляли порой признаки одаренности и даже не лишены добрых наклонностей, позволявших ждать от вас лучшего. Но вы сами знаете, как долго вы были грозой для наших мирных соседей и какими разбойничьими действиями укрепляли и распространяли свою беззаконную власть. Короче: вы знаете, что заслужили смерть, и должны к ней приготовиться.
— Милорд, — сказал Роб Рой, — хотя я и мог бы свалить вину за свои несчастья на вашу светлость, но я никогда не скажу, что вы сами были их намеренным и сознательным виновником. Если б я это думал, вы не восседали бы сегодня в качестве моего судьи: три раза вы были от меня на расстоянии ружейного выстрела, когда думали только об олене, — а редко кто видел, чтобы я дал промах в стрельбе. Но тех, кто злоупотреблял благосклонным вниманием вашей светлости и восстановил вас против человека, бывшего некогда таким же мирным жителем этой страны, как и всякий другой; тех, кто, прикрываясь вашим именем, довел меня до крайности, — с теми я расплачиваюсь понемногу и, невзирая на всё, что сказано сейчас вашей светлостью, надеюсь рассчитаться сполна.
— Я знаю, — молвил герцог, вскипая гневом, — что вы отъявленный, бесстыдный негодяй, который держит слово, когда поклянется совершить дурное дело, но я приму меры и воспрепятствую вам. У вас нет других врагов, кроме ваших собственных злодейств.
— Если б я звался Грэхем, а не Кэмпбел, я, вероятно, меньше слышал бы о них, — ответил с упрямой решимостью Роб Рой.
— Вы хорошо сделали бы, сэр, — сказал герцог, — если бы предупредили свою жену, своих родных и приверженцев, чтоб они осторожней обходились с джентльменами, которые попали сейчас в их руки, потому что я вдесятеро взыщу с них, с ваших родичей и союзников за малейший вред, причиненный верноподданным его величества.
— Милорд, — молвил в ответ Роб Рой, — никто из моих врагов не обвинит меня в кровожадности; и будь я сейчас среди своих, я управлял бы четырьмя-пятью сотнями диких горцев так же легко, как ваша светлость этими девятью-десятью лакеями и гонцами. Но если вы намерены лишить семью ее главы, приготовьтесь к тому, что члены этой семьи станут действовать самочинно. Однако, что бы ни случилось, там среди пленных находится один достойный человек, мой родственник, и он пострадать не должен. Есть здесь кто-нибудь, кто согласился бы оказать услугу Мак-Грегору? Он воздаст за нее, хоть сейчас его руки и связаны.
Горец, принесший герцогу письмо, отозвался:
— Я исполню вашу волю, Мак-Грегор, и нарочно вернусь ради этого в горы.
Он подошел и принял от пленника поручение к жене, смысла которого я не понял, так как оно передано было по-гэльски, но я не сомневался, что оно обеспечивало безопасность мистеру Джарви.
— Вы слышите, какая дерзость? — сказал герцог. — Этот человек открыто берет на себя роль посланника! Его поведение стоит поступка его хозяев, которые сами пригласили нас действовать сообща против этих разбойников и расторгли союз, как только Мак-Грегоры согласились уступить им Балквиддерский край, предмет их давнишнего спора.
Нет в пледах верности, в тартане правды нет!
И, как хамелеон, они меняют цвет.
— Ваш великий предок никогда так не говаривал, милорд, — вмешался майор Галбрейт. — И позвольте вам почтительно заметить, ваша светлость: вы никогда не имели бы случая этого сказать, если бы искали справедливости у самого истока… Верните честному человеку украденную кобылу; пусть каждая голова носит свою шляпу — и в Ленноксе порядок установится сам собой.
— Тише, тише, Гарсхаттахин! — сказал герцог. — Вам опасно держать такие речи пред кем бы то ни было, а тем более предо мной; но вы, мне кажется, вообразили себя привилегированной особой. Извольте отвести вашу часть к Гартартану; я сам прослежу, чтобы пленника препроводили в Духрей, и пришлю вам завтра свои распоряжения. И соблаговолите не увольнять в отпуск ни одного из ваших солдат.
— Ну, начинается: то приказ, то контрприказ, — процедил сквозь зубы Гарсхаттахин. — Но терпенье, друг мой, терпенье! Настанет день, и мы сыграем с вами в игру «Меняйтесь местом», — дайте только вернуться королю.
Два конных отряда построились и приготовились к выступлению, торопясь прибыть засветло на ночные квартиры. Я получил скорее приказ, чем приглашение, примкнуть к отряду и заметил, что я хоть и не числился больше пленником, но всё же состоял под подозрением. В самом деле, времена были опасные. Спор между якобитами и ганноверцами, раздиравший страну, и постоянные ссоры и раздоры между жителями Верхней и Нижней Шотландии, не говоря уже об исконной бесконечной распре, разделявшей влиятельные шотландские семьи, — всё это так обостряло всеобщую подозрительность, что одинокий, лишенный покровительства чужестранец почти неизбежно должен был натолкнуться в путешествии на какую-либо неприятность.