[34] современности; без всякого намерения они, каждый со своей стороны, внушали моему юному уму глубокое отвращение к северным жителям Британии, как к народу кровожадному на войне, коварному во время перемирия, корыстному, себялюбивому, скупому, лукавому в житейских делах и обладающему очень немногими достоинствами — такими, что лучше и не упоминать: жестокостью, похожей в бою на храбрость, и хитростью, заменяющей ум при обычных, мирных сношениях между людьми. В оправдание тем, кто придерживался такого предрассудка, я должен заметить, что в те времена шотландцы грешили такой же несправедливостью по отношению к англичанам и огульно клеймили их всех, как надменных эпикурейцев,[35] кичившихся толстой мошной. Такие семена национальной розни между обеими странами сохранились как естественный пережиток того времени, когда Англия и Шотландия существовали на положении двух отдельных враждующих государств. Мы недавно были свидетелями того, как демагогия на время раздула эти искры в огонь, который, как я горячо надеюсь, погас теперь в собственной золе.[36]
Итак, я смотрел недружелюбно на первого шотландца, с каким мне довелось повстречаться в обществе. Многое в нем соответствовало моим прежним представлениям. У него были жесткие черты и атлетическое сложение, свойственное, как говорят, его соотечественникам, и говорил он с шотландской интонацией, медлительно и педантично, стараясь избежать неправильностей речи и неанглийских оборотов. Я мог отметить также свойственную его племени осторожность и проницательность во многих его замечаниях и в его ответах на вопросы. Но неожиданным было для меня его спокойное самообладание и тон превосходства, которым утверждал он свое главенство в той среде, куда его забросил случай. Его одежда была хоть и прилична, но до крайности проста; а в те времена, когда самый скромный человек, притязавший на звание джентльмена, тратил крупные деньги на свой гардероб, это указывало если не на бедность, то на стесненность в средствах. Из его разговора явствовало, что он ведет торговлю скотом, — занятие не слишком почтенное. И всё же в обращении с остальным обществом он соблюдал ту холодную и снисходительную вежливость, которая подразумевает действительное или воображаемое превосходство человека над другими. О чем бы ни высказывал он свое мнение, в голосе его звучала спокойная самоуверенность — как будто говорил он с людьми, стоящими ниже его по знаниям и по общественному положению, и сказанное им исключает всякое сомнение или спор. Хозяин и его воскресные гости, после двух-трех попыток поддержать свое достоинство шумными возгласами и смелыми утверждениями, постепенно преклонились перед авторитетом мистера Кэмпбела, который таким образом безраздельно завладел нитью разговора. Я сам, любопытства ради, попробовал было потягаться с ним, положившись на свое знание света, данное мне жизнью за границей, и на тот запас его, которым изрядное образование обогатило мой ум. В этом он оказался слабым противником, и нетрудно было видеть, что его врожденные способности не развиты образованием. Но я убедился, что он гораздо лучше меня знает настоящее положение дел во Франции, личные качества герцога Орлеанского,[37] который только что сделался регентом королевства, и нравы окружающих его государственных людей; а его меткие, язвительные и несколько иронические замечания показывали, что о наших заморских соседях он мог судить как близкий наблюдатель.
Когда речь шла о внутренней политике, Кэмпбел хранил молчание или высказывался сдержанно, что, быть может, подсказывала ему осторожность. Раздоры между вигами и тори[38] потрясали в то время Англию до самых основ, и могущественная партия, преданная интересам якобитов, угрожала ганноверской династии,[39] только что утвердившейся на троне. Во всех кабаках горланили спорящие политиканы; а так как наш хозяин придерживался либерального правила не ссориться ни с одним хорошим клиентом, его воскресные гости зачастую так непримиримо расходились во взглядах, как если бы он чествовал за своим столом весь городской совет. Приходский священник и аптекарь, да еще один маленький человечек, который не хвалился своим ремеслом, но, судя по розовым цепким пальцам, был, как я подумал, цирюльником, твердо держались Высокой церкви[40] и дома Стюартов.[41] Сборщик податей, по долгу службы, и юрист, подбиравшийся к теплому местечку при казне, а с ними и мой попутчик, горячо ввязавшийся в спор, яро отстаивали короля Георга и дело протестантизма. Громки были возгласы, грозны проклятия!
Каждая сторона взывала к мистеру Кэмпбелу, словно домогаясь его высокого одобрения.
— Вы шотландец, сэр; джентльмены вашей страны должны бороться за попранные права законного наследника, — кричали одни.
— Вы пресвитерианец, — твердили спорщики другого толка, — вы не можете стоять за власть произвола.
— Джентльмены, — сказал наш шотландский оракул, улучив не без труда минуту тишины, — я ничуть не сомневаюсь, что король Георг вполне заслуживает приверженности своих друзей; и если он усидит на троне, он, конечно, сделает присутствующего здесь сборщика податным ревизором и возведет нашего друга мистера Квитама в ранг старшего прокурора; и точно так же не обойдет он милостью или наградой этого честного джентльмена, который сидит здесь на своем чемодане, предпочитая его стулу. И, несомненно, король Яков[42] — тоже благодарный человек, и когда возьмет верх в игре, он может, если ему заблагорассудится, сделать уважаемого нашего викария архиепископом Кентерберийским, а доктора Миксита — своим старшим врачом и поручить свою королевскую бороду заботам моего друга Латерама. Но так как я не очень-то надеюсь, что хоть один из этих соперничающих государей поднесет Робу Кэмпбелу чарку водки, когда он будет в ней нуждаться, я подаю голос за Джонатана Брауна, нашего хозяина; да будет он королем и первым виночерпием, но с одним условием: он поставит нам еще бутылку столь же доброго вина, как и то, что мы только что выпили.
Эта выходка была встречена шумным одобрением, к которому искренно присоединился и сам хозяин; распорядившись о выполнении поставленного условия, от коего зависело его возведение на трон, он не преминул сообщить нам, что мистер Кэмпбел, «будучи самым мирным джентльменом, как он это только что доказал, отличается в то же время храбростью льва: недавно он один победил семерых разбойников, напавших на него по пути из Уитсон-Триста».
— Тебе наврали, друг Джонатан, — перебил его Кэмпбел, — их было только двое, и таких трусов, с какими только можно пожелать человеку встретиться в пути.
— Но вы действительно, сэр, — сказал мой попутчик, подвигая стул (вернее сказать, чемодан), поближе к мистеру Кэмпбелу, — действительно и взаправду справились с двумя разбойниками?
— Да, сэр, — ответил Кэмпбел, — и, мне кажется, не такой это великий подвиг, чтобы о нем трубить.
— Честное слово, сэр, — ответил мой знакомый, — для меня было бы истинным удовольствием путешествовать в вашем обществе. Я держу путь на север, сэр.
Эта добровольная информация о намеченном им для себя маршруте, впервые, насколько я мог судить, данная моим попутчиком, не вызвала со стороны шотландца ответного доверия.
— Вряд ли мы сможем ехать вместе, — ответил он сухо. — Вы, сэр, едете, несомненно, верхом на хорошей лошади, а я сейчас путешествую пешком или же на горном шотландском пони, который не намного ускоряет мой путь.
Говоря это, он приказал подать ему счет за вино и, бросив на стол стоимость добавочной бутылки, которую потребовал сам, встал, как будто собираясь нас покинуть. Мой попутчик подбежал к нему и, взяв за пуговицу, отвел его в сторону, к одному из окон. Я невольно подслушал, как он упрашивал о чем-то шотландца, — судя по всему, он просил его сопутствовать ему в дороге, на что мистер Кэмпбел отвечал, очевидно, отказом.
— Я возьму на себя ваши путевые расходы, сэр, — сказал путешественник таким тоном, точно ждал, что этот аргумент опрокинет все возражения.
— Это совершенно невозможно, — ответил Кэмпбел с презрением в голосе, — у меня дело в Ротбери.
— Да я не очень спешу: я могу свернуть немного с дороги и не пожалею, ежели ради хорошего попутчика потеряю в пути лишний день.
— Говорят вам, сэр, — сказал Кэмпбел, — я не могу оказать вам услуги, о которой вы просите. Я еду, — добавил он, гордо выпрямившись, — по моим личным делам; и если вы последуете моему совету, сэр, вы не станете связываться в пути с чужим человеком или сообщать свой маршрут тому, кто вас о нем не спрашивает.
Тут он довольно бесцеремонно отвел пальцы собеседника от своей пуговицы и, подойдя ко мне, когда гости уже расходились, заметил:
— Ваш друг, сэр, слишком разговорчив, если принять во внимание данное ему поручение.
— Этот джентльмен, — возразил я, указывая глазами на путешественника, — вовсе мне не друг — случайное дорожное знакомство, не более; мне неизвестно ни имя его, ни род его занятий, и вы, по-видимому, завоевали у него больше доверия, чем я.
— Я только хотел сказать, — поспешил ответить мистер Кэмпбел, — что он, по-моему, слишком опрометчиво навязывается в спутники тем, кто не ищет этой чести.
— Джентльмен, — возразил я, — лучше знает свои дела, и мне совсем нежелательно высказывать о них свое суждение с какой бы то ни было точки зрения.
Мистер Кэмпбел воздержался от дальнейших замечаний и только пожелал мне счастливого пути. Надвигался вечер, и общество уже разошлось.
На другой день я расстался с моим боязливым попутчиком, так как свернул с большой северной дороги на запад, в направлении к замку Осбальдистон, где жил мой дядя. Не могу сказать, был ли он обрадован, или огорч