— Мы так свыклись с опасностью, — сказала она, — что всегда готовы встретить ее. Отец уже встал, он в комнате Рэшли. Мы проберемся в сад и оттуда задней калиткой (Сиддол на случай нужды дал мне ключ от нее) прямо в лес, — я знаю в нем каждый овражек, как никто на свете. Задержите их как-нибудь на несколько минут. И… дорогой, дорогой Фрэнк, еще раз — прощай!
Она исчезла, как метеор, спеша к отцу, и когда я вновь вернулся в библиотеку, незваные гости уже ломились в дверь.
— А, разбойники… собаки! — крикнул я, нарочно толкуя вкривь цель их вторжения. — Если вы сейчас же не уберетесь из моего дома, я буду стрелять через дверь из бландербаса.[256]
— Стреляйте из палки, из погремушки! — сказал Эндру Ферсервис. — Это мистер Джобсон, судейский секретарь, он с законным ордером…
— …разыскать, схватить и взять под арест, — сказал голос омерзительного крючкотвора, — лиц, указанных в вышеназванном ордере и обвиняемых в государственной измене по уложению короля Вильгельма, глава третья, параграф тринадцатый!
Натиск на дверь возобновился.
— Сейчас встану, джентльмены, — сказал я, желая выгадать как можно больше времени. — Не прибегайте к насилию и разрешите мне посмотреть на ваш ордер: если он законный и составлен по всей форме, я не буду сопротивляться.
— Боже, храни великого Георга, нашего короля! — провозгласил Эндру. — Я говорил вам, что вы не найдете здесь никаких якобитов.
После всяческих проволочек я был, наконец, вынужден открыть дверь, которую иначе взломали бы.
Вошел мистер Джобсон с несколькими помощниками, среди которых на первом месте держался младший Уингфилд, коему, несомненно, тот и был обязан своими сведениями, и предъявил свой ордер, направленный не только против Фредерика Вернона, осужденного изменника, но также против Дианы Вернон, девицы, и Фрэнсиса Осбальдистона, джентльмена, обвиняемого в сокрытии их преступления. Случай был из тех, когда сопротивляться было бы безумием; поэтому, выговорив отсрочку в несколько минут, я изъявил готовность отдаться в руки властей.
С болью в сердце увидел я затем, как Джобсон направился прямо в комнату мисс Вернон, и узнал, что оттуда он без колебания и задержки прошел в помещение, где спал сэр Фредерик.
— Заяц улизнул, — сказал этот мерзавец, — но след еще не простыл — ищейки схватят его за задние ноги.
Донесшийся из сада стон возвестил, что его предсказание оправдалось. Через пять минут в библиотеку вошел Рэшли с двумя пленниками — сэром Фредериком Верноном и его дочерью.
— Лисица, — сказал он, — вспомнила свою старую нору, но не подумала, что предусмотрительный ловец может ее заложить. Я не забыл садовую калитку, сэр Фредерик, или, если этот титул больше вам по вкусу, — благороднейший лорд Бьючэмп.
— Рэшли, — сказал сэр Фредерик, — ты гнусный негодяй!
— Я больше заслуживал этого названия, сэр баронет — или, простите, милорд, — когда под руководством опытного наставника стремился разжечь гражданскую войну в сердце мирной страны. Но я сделал всё, что было в моих силах, — сказал он, возведя очи к небу, — во искупление моих ошибок.
Больше я не мог сдержаться. Я хотел молча наблюдать их встречу, но тут почувствовал, что должен заговорить или умереть.
— Если есть в аду, — проговорил я, — облик отвратительней всех других, то это облик подлости, лицемерно прикрытый маской.
— A-а! Мой любезный кузен! — сказал Рэшли, подойдя ко мне со свечой и оглядывая меня с головы до ног. — Добро пожаловать в Осбальдистон-Холл! Извиняю вашу желчную злобу: тяжело в одну ночь потерять родовое поместье и любовницу: ибо мы пришли вступить во владение этим бедным домом от имени законного наследника, сэра Рэшли Осбальдистона.
От меня не укрылось, что, бравируя таким образом, Рэшли с трудом подавлял чувства и злобы и стыда. Но состояние его духа обнаружилось явственней, когда к нему обратилась Диана Вернон.
— Рэшли, — сказала она, — мне вас жаль; потому что, как ни велико то зло, которое вы пытались причинить мне, и зло, причиненное вами на деле, я не могу ненавидеть вас так сильно, как я вас презираю и жалею. Совершенное вами сейчас было, может быть, делом одного часа; но оно до последнего вашего дня будет давать вам пищу для размышлений, — а каких, это знает ваша совесть, которая никогда не найдет облегчения во сне.
Рэшли прошелся по комнате, остановился в стороне у столика, на котором стояло еще вино, и дрожащей рукой наполнил большой бокал; но, поняв, что мы заметили его дрожь, он подавил ее усилием воли и, глядя на нас с напряженным, вызывающим спокойствием, поднес бокал ко рту, не пролив ни капли.
— Это старое бургонское моего отца, — сказал он, — переводя взгляд на Джобсона, — я рад, что оно не всё еще выпито… Вы подберете достойных людей, чтоб они управляли от моего имени домом и поместьем, этого старого пройдоху дворецкого и безмозглого мошенника-шотландца надо выбросить вон. А этих особ мы препроводим сейчас под стражей в более подобающее для них место. Заботясь о вашем удобстве, — добавил он, — я велел заложить вашу старую семейную карету, хотя мне небезызвестно, что леди не страшится иногда странствовать в ночную сырость и верхом и пешком, лишь бы цель путешествия была ей по вкусу.
Эндру ломал руки:
— Я только сказал, что мой господин разговаривает, верно, с призраком в библиотеке… а мерзавец Лэнси не постыдился предать старого друга, который двадцать лет каждое воскресенье пел с ним псалмы по одному псалтырю!
Его вышвырнули за порог вместе с Сиддолом, не дав ему кончить своих причитаний. Однако изгнание Эндру привело к неожиданным последствиям. Решив, как рассказывал он, попроситься на ночлег к тетке Симпсон («авось приютит как-нибудь ради старого знакомства!»), он прошел главную аллею и вступил в «старый лес», как он зовется, хотя сейчас больше похож на пастбище, чем на лес, — и вдруг натолкнулся на гурт шотландского скота, расположившийся там на отдых после дневного перегона. Эндру нисколько не удивился, потому что всякому известен обычай его земляков, погонщиков скота: как настанет ночь, устроиться на самом хорошем неогороженном лугу, какой они найдут, а перед рассветом уйти, пока не спросили плату за постой. Но он удивился и даже испугался, когда какой-то горец наскочил на него, стал его обвинять, что он-де обеспокоил скот, и отказался пропустить его дальше, пока он не поговорит «с их хозяином». Горец повел Эндру в кусты, где он увидел еще трех или четырех своих соплеменников. «Я тотчас же смекнул, — сказал Эндру, — что их для гурта многовато; а как начали они меня допрашивать, так сразу и рассудил: у них совсем иная пряжа на веретене».[257]
Погонщики подробно расспросили его обо всем, что произошло в Осбальдистон-Холле, и были, казалось, удивлены и огорчены его ответами.
— И правда, — докладывал Эндру, — я им выложил всё, что знал; потому что я никогда в жизни не отказывал в ответе кинжалу и пистолету.
Погонщики шёпотом посовещались между собой, а потом собрали в одно стадо весь свой скот и погнали его к началу главной аллеи — в полумиле от замка. Здесь они принялись стаскивать в кучу лежавшие по соседству поваленные деревья и соорудили из них временное заграждение поперек дороги, ярдах в пятнадцати от выхода из аллеи. Близилось утро, и бледный свет на востоке спорил с тускнеющим сиянием месяца, так что предметы можно было различать довольно явственно. С аллеи донеслось громыхание кареты, запряженной четырьмя лошадьми и сопровождаемой шестью всадниками. Горцы внимательно прислушивались. Карета везла мистера Джобсона и его несчастных пленников. В конвое были Рэшли и несколько верховых — полицейские чиновники и их помощники. Как только проехали ворота у входа в аллею, их затворил за кавалькадой горец, нарочно ради этого карауливший здесь. В ту же минуту карета была остановлена стадом, в которое она врезалась, и воздвигнутой впереди преградой. Двое из верховых спешились, чтоб убрать срубленные деревья, подумав, должно быть, что их тут оставили случайно или по небрежности. Другие принялись сгонять арапником скот с дороги.
— Кто посмел тронуть наш скот? — сказал суровый голос. — Стреляй в него, Ангус.
— Отбивают пленников! — тотчас же закричал Рэшли и, выстрелив из пистолета, ранил говорившего.
— В рукопашную! — крикнул вожак погонщиков, и схватка завязалась. Служители закона, ошеломленные неожиданным нападением да и вообще не отличавшиеся отвагой, защищались довольно слабо, несмотря на численный свой перевес. Некоторые попробовали было двинуться назад к замку, но при звуке пистолетного выстрела из-за ворот вообразили себя в кольце и в конце концов ускакали в разные стороны.
Рэшли между тем сошел с коня и пеший схватился в отчаянном поединке с вожаком разбойников. Я наблюдал за поединком в окно кареты. Рэшли, наконец, упал.
— Согласен ты просить помилования во имя бога, короля Якова и старой дружбы? — произнес голос, отлично мне знакомый.
— Никогда! — твердо ответил Рэшли.
— Тогда умри, изменник! — сказал Мак-Грегор и пронзил распростертого у его ног противника.
Еще секунда, и он был уже у дверей кареты, протянул руку мисс Вернон, помог сойти ее отцу и мне и, вытащив за шиворот судейского секретаря, швырнул его под колёса.
— Мистер Осбальдистон, — сказал он шёпотом, — вам-то нечего бояться; я должен позаботиться о тех, кому помощь моя нужнее. Ваши друзья скоро будут в безопасности. Прощайте и помните Мак-Грегора.
Он свистнул, его шайка собралась вокруг него; и, умчав с собою Диану и ее отца, они почти мгновенно скрылись в гуще леса. Кучер и форейтор при первых же выстрелах бежали, бросив лошадей; но те, натолкнувшись на преграду, как стали, так и стояли — совершенно смирно, к счастью для Джобсона, потому что при малейшем их движении колесо переехало бы ему грудь. Первой моей заботой было поднять его на ноги, так как негодяй был до того перепуган, что ни за что не встал бы собственными стараньями. Затем, приказав законнику твердо запомнить, что я не принимал участия в освобождении арестованных и сам не воспользовался случаем бежать, я приказал ему пойти к замку и позвать на помощь раненым кого-нибудь из своих людей, оставленных там. Но страх в такой мере завладел Джобсоном, отняв у него всякое соображение, что несчастный был неспособен тронуться с места. Тогда я решил пойти сам, но на дороге споткнулся о тело человека — мертвого, как я подумал, или умиравшего. Но то был Эндру Ферсервис, целый и невредимый, как в лучшие часы своей жизни, — а лежачее положение он принял, чтоб избежать близкого знакомства с палашом, кинжалом или пулями, которые в течение двух или трех минут действительно летели со всех сторон. Я так обрадовался, разыскав его, что не стал допытываться, как он сюда попал, а только велел ему идти за мной и помочь мне.