В первую голову мы занялись Рэшли. Он застонал при моем приближении столько же от ярости, сколько от боли, и закрыл глаза, как будто решил, подобно Яго, не вымолвить больше ни слова. Мы подняли его, положили в карету и ту же любезность оказали другому раненому из его отряда, лежавшему на поле битвы. Затем я кое-как втолковал Джобсону, что он тоже должен сесть в карету и поддерживать сэра Рэшли. Он повиновался, но с таким видом, точно не вполне понимал мои слова. Мы с Эндру повернули лошадей и, растворив ворота в аллею, медленно повели упряжку обратно к Осбальдистон-Холлу.
Некоторые из беглецов уже пробрались в замок окольными дорогами и встретили его гарнизон сообщением, что Рэшли и клерк Джобсон со всем эскортом, — кроме тех, кто спасся, чтобы донести эту весть, — изрублены в куски у ворот парка целым полком горцев. Поэтому, когда мы подъезжали к замку, нас встретил гул голосов, подобных жужжанию сотен пчел, потревоженных в улье. Мистер Джобсон, однако, несколько оправившись, сумел кое-как подать голос, и был тотчас узнан. Законнику не терпелось выбраться из кареты, тем более что один из его спутников (полицейский чиновник), к его несказанному ужасу, со стоном испустил дух.
Сэр Рэшли Осбальдистон был еще жив, но так тяжело ранен, что весь пол кареты залит был кровью и длинный красный след тянулся от входных дверей до Каменного зала, где раненого опустили в кресло. Все суетились вокруг него: одни пытались унять кровь повязками, другие требовали хирурга, но, видно, никто не соглашался за ним сходить.
— Не мучьте меня, — промолвил раненый. — Я знаю, что никакая помощь меня не спасет. Я умираю.
Он выпрямился в кресле, хотя холод смерти уже увлажнил его лоб, и заговорил с твердостью, казалось превышавшей его силы.
— Кузен Фрэнсис, — сказал он, — подвиньтесь ближе.
Я подошел по его требованию.
— Я хочу только, чтобы вы знали, что муки смерти ни на йоту не изменили моего чувства к вам. Я вас ненавижу! — сказал он, и ярость отвратительным отсветом отразилась в его глазах, которые скоро должны были закрыться навсегда. — Я ненавижу вас ненавистью столь же сильной сейчас, когда я лежу перед вами, истекая кровью, умирая, как ненавидел бы, если бы нога моя стояла на вашей шее.
— Я вам не подал к этому повода, сэр, — ответил я, — и ради вас же самого желал бы, чтоб мысли ваши приняли сейчас другое течение.
— Вы дали мне повод… — возразил он. — В любви, в честолюбивых замыслах, в материальных выгодах вы всегда, на каждом повороте, пересекали мне путь. Я был рожден, чтобы украсить славой дом моего отца — я стал его позором… А всё из-за вас… Родовой замок, и тот перешел в ваши руки… Берите ж его, — сказал он, — и пусть всегда лежит на нем проклятье умирающего.
Он досказал свое страшное пожелание и спустя мгновение откинулся на спинку кресла; глаза его стали стеклянными, члены оцепенели, но улыбка и взгляд смертельной ненависти пережили последнее дыхание жизни. Я не хочу дольше задерживаться на этой мучительной картине и добавлю по поводу смерти Рэшли только то, что она позволила мне беспрепятственно вступить в права наследства: Джобсон вынужден был сознаться, что возведенное на меня нелепое обвинение в сокрытии государственной измены было основано лишь на простом affidavit,[258] и что он принял его с единственной целью удружить Рэшли и удалить меня из замка. Имя негодяя было вычеркнуто из списка юристов, и, презираемый людьми, он впал в нищету.
Приведя в порядок свои дела в Осбальдистон-Холле, я вернулся в Лондон и был счастлив, что расстался с местом, внушавшим мне так много горестных воспоминаний. Меня мучила теперь тревога о судьбе Дианы и ее отца. Один француз, приехавший в Лондон по торговым делам, доставил мне письмо от мисс Вернон, которое меня отчасти успокоило: они были в безопасности.
Из письма я понял, что своевременное появление Мак-Грегора с отрядом не было случайным. Шотландские вельможи и сквайры, замешанные в мятеже, а также многие английские дворяне были заинтересованы в успешном побеге сэра Фредерика Вернона, потому что он, как доверенное лицо дома Стюартов, имел при себе документы, которых было достаточно, чтобы погубить половину Шотландии. Облегчить ему побег поручено было Роб Рою, который дал немало доказательств своей находчивости и отваги, а местом их встречи назначен был Осбальдистон-Холл. Вы уже знаете, как весь план едва не был расстроен злосчастным Рэшли. Тем не менее он вполне удался; как только сэр Фредерик и дочь его очутились опять на воле, они сели на приготовленных для них лошадей, и Мак-Грегор, превосходно знакомый с местностью (он был как дома в каждом уголке Шотландии и Северной Англии), провел их на западный берег и оттуда благополучно переправил во Францию. Тот же француз сообщил мне, что у сэра Фредерика открылась какая-то затяжная болезнь — следствие перенесенных невзгод и лишений, и врачи полагают, что ему осталось жить не много месяцев. Дочь его помещена в монастырь, но сэр Фредерик хоть и желал бы, чтоб она постриглась, решил как будто предоставить ей полную свободу выбора.
Получив такие известия, я откровенно рассказал о своих сердечных делах отцу, которого сильно смутило мое намерение жениться на католичке. Но ему очень хотелось, чтобы я «перешел на оседлую жизнь», как он это называл; и он не забывал, что, став его усердным помощником в коммерческих трудах, я принес в жертву свои наклонности. После недолгих колебаний и нескольких вопросов, на которые я дал удовлетворившие его ответы, он объявил:
— Не думал я, что сын мой сделается владетельным лордом Осбальдистоном, и еще того меньше — что он станет искать невесту во французском монастыре. Но такая преданная дочь будет бесспорно хорошей женой. Угождая мне, ты сел за конторку, Фрэнк. Справедливость требует, чтобы жену ты взял, угождая собственному вкусу.
Как спешил я со своим сватовством, Уилл Трешам, я могу вам и не рассказывать. Вы знаете также, как долго и счастливо жил я с Дианой. Вы знаете, как горестно я ее оплакивал. Но вы не знаете, не можете знать, как заслуживала она, чтобы муж о ней так скорбел.
Вот и все мои романтические приключения, и больше мне рассказывать вам нечего, так как все позднейшие происшествия моей жизни слишком хорошо известны тому, кто с дружеским участием делил и радости и печали, разнообразившие наши дни. Я часто посещал Шотландию, но больше ни разу не виделся с отважным горцем, чье влияние в дни юности так сильно сказалось на течении моей жизни. Время от времени, однако, до меня доходили известия, что он по-прежнему крепко держится в горах Лох-Ломонда, наперекор всем могущественным врагам, и даже добился, до известной степени, признания правительства как «покровитель Леннокса», который в силу этой должности, самовольно принятой им на себя, собирает «черную дань» аккуратней, чем иной помещик арендную плату. Невозможным казалось, что жизнь его не завершится насильственной смертью. Тем не менее он мирно скончался в преклонном возрасте в 1733 году; и до сих пор в его родной стране о нем живет память, как о шотландском Робин Гуде — грозе богатых, друге бедняков, одаренном такими качествами и ума и сердца, которые служили бы украшением человеку и не столь двусмысленного ремесла, как то, на какое обрекла Роб Роя судьба.
Старый Эндру Ферсервис говорил, бывало:
— На свете многое слишком дурно, чтоб его благословлять, и слишком хорошо, чтоб его осуждать, — как Роб Рой.
(Здесь подлинная рукопись обрывается довольно неожиданно. Я имею некоторые основания полагать, что дальнейшее касалось частных дел.)
ВАЛЬТЕР СКОТТ И ЕГО РОМАН «РОБ РОЙ»
Вальтер Скотт (1771—1832) — один из крупнейших представителей английской литературы начала XIX века, создатель жанра исторического романа. Он написал свыше двадцати пяти исторических романов, которые пользуются мировой известностью. Роман «Роб Рой» принадлежит к числу его лучших произведений.
Вальтер Скотт родился в Шотландии в городе Эдинбурге. Он был сыном юриста. Биографы писателя полагают, что в образе старого купца мистера Осбальдистона писатель изобразил своего отца, а молодой Фрэнк Осбальдистон, от имени которого ведется повествование, наделен некоторыми автобиографическими чертами. Еще в детстве Вальтер Скотт увлекался историей Шотландии и ее поэтическими легендами и преданиями. Он любил слушать рассказы о средневековых замках и рыцарских подвигах, декламировал старинные шотландские баллады, зачитывался историческими хрониками Шекспира и сборниками народных песен. Эту любовь к своей родной стране, народ которой в течение многих веков угнетали английские феодалы, писатель сохранил на всю жизнь.
Литературная деятельность Вальтер Скотта отчетливо делится на два периода. В первый период, с 1795 по 1814 г., он пишет преимущественно поэтические произведения (баллады и поэмы). Во второй период, с 1814 по 1832 г., Вальтер Скотт переходит к прозе и начинает писать свои исторические романы, которые составляют самую ценную часть его творческого наследия. Наиболее известными романами Вальтер Скотта, которые много раз переиздавались у нас до Октябрьской революции и в советское время и которые любит советская молодежь, являются «Уэверли», «Пуритане», «Легенда о Монтрозе», «Айвенго», «Кенильворт», «Квентин Дорвард» и др. Романы Вальтер Скотта высоко ценили К. Маркс и Ф. Энгельс, а также русские революционные демократы В. Г. Белинский и Н. Г. Чернышевский, включивший одну из баллад В. Скотта в свой роман «Что делать?». Пушкин и Жуковский очень любили Вальтер Скотта и переводили его поэтические произведения.
Белинский, называя Вальтер Скотта «великим писателем», писал, что он в своих романах «дал искусству новые средства, облек его в новое могущество, разгадал потребность века и соединил действительность с вымыслом, примирил жизнь с мечтою, сочетал историю с поэзиею».[259]
Творчество Вальтера Скотта развивалось в эпоху, насыщенную историческими событиями огромного значения. Вальтер Скотт был современником французской буржуазной революции и эпох