«Дорогой кузен, — писал он, — когда ты предлагал мне денежную помощь, я и не думал, что она так скоро может понадобиться. Мерзавец-лавочник, которому я должен значительную сумму, забрав себе в голову, что я помираю, возбудил против меня процесс. Все, что от меня осталось — кожу да кости, — непременно бросят в тюрьму. Не можешь ли ты оказать мне услугу и обратной почтой прислать десять фунтов? Ах, Джеймс, если бы ты знал мое гордое сердце, то посочувствовал бы мне вдвойне. Не привык я просить... Мой врач говорит, что тоска и угнетенное настроение — половина моей болезни. Представь же себе мой ужас, когда затеялось это дело! Если бы его уладить, мне стало бы легче. Надеюсь, ты меня не подведешь. Р. Б.
Прости, что я еще раз напоминаю: вышли деньги обратной почтой. Спаси меня от ужасов тюрьмы!!»
Восемнадцатого июля Бернс вернулся домой. В страхе, что он умрет раньше, чем Джин родит, он пишет ее отцу: «Бога ради, пришлите немедленно к нам миссис Армор (мать Джин). Моя жена может родить каждую минуту. Господи боже! Каково ей, бедняжке, в таком положении остаться одной без друга! Я вернулся с морских купаний сегодня, и мои друзья готовы уверить меня, что мне стало лучше. Но я знаю и чувствую, что силы мои подорваны и болезнь окажется смертельной...»
Но и в последние часы жизни Бернс не хотел сдаваться. Когда к нему вошел верный Сайм, он с усилием поднялся с подушек и, крепко сжав руку друга, сказал твердым голосом: «Мне сегодня гораздо лучше… Скоро я поправлюсь, потому что я вполне владею своими чувствами и мыслями. Но вчера я уже решил, что умру».
Вскоре он впал в беспамятство, громко звал Гильберта, Сайма и даже пытался встать. Всю ночь доктор Максвелл просидел у постели больного. На рассвете Джесси Дьюаре привела четырех сыновей проститься с отцом. Только старший — девятилетний Бобби — понимал, что отец умирает. В пять часов утра, двадцать первого июля тысяча семьсот девяносто шестого года, тридцати семи лет от роду, Роберт Бернс скончался. В тот день, когда его хоронили, Джин родила пятого сына.
И только после смерти поэта Шотландия поняла, кого она потеряла. Бернса провожали с воинскими почестями и целую милю, до самого кладбища, гроб несли на руках. В это время кузен Джеймс «с обратной почтой» прислал десять фунтов, а эдинбургские друзья — обещание перевести Бернса на другую, выгодную и спокойную работу. Но было уже поздно: поэт ушел туда, «где негодяям не дано творить зло, а усталым уготован отдых», как писал он когда-то о своем отце.
О Джин и детях позаботились друзья — в первую очередь Сайм. Он открыл подписку и собрал для них довольно большую сумму. Дети получили возможность учиться, и Джин, дожившая до восьмидесяти лет, с гордостью смотрела на своих сыновей, ставших образованными людьми.
С большой радостью следили друзья поэта, как все ярче разгорается посмертная слава Бернса.
Нет надобности рассказывать, что слава эта вышла далеко за пределы Шотландии. Многие английские поэты считали Бернса своим учителем. Один из величайших лириков Англии — Китс посвятил его памяти свой лучший сонет. Байрон взял эпиграфом к одному из своих стихотворений строки Бернса, которые потом перевел Лермонтов. В библиотеке Пушкина сохранился томик Бернса, — правда, он разрезан только до двадцать третьей страницы — видно, Пушкину нелегко было читать стихи, где так много шотландских слов.
Многие русские поэты переводили Бернса. Но особенно широкую известность он завоевал в последнее время, в переводах С. Маршака. В этих переводах Бернс заговорил на чужом языке со всей свободой, присущей оригиналу, и нашему читателю стало близко и понятно отношение Бернса к труду, к свободе, к любви и дружбе, к значению и назначению человека на земле. По этим переводам мы познакомились и с Бернсом-лириком, и с Бернсом-сказочником, блестящим импровизатором, автором разительных эпиграмм, мастером стихотворных писем и посланий.
Но о жизни Бернса у нас почти не писали. На английском языке существует великое множество его биографий. О нем писали в прошлом веке Карлейль и Кэрри, Локхарт и Каннингем, о нем пишут и по сегодняшний день. Из работ последних двух десятилетий особенно интересен вдумчивый труд Кэтрин Карсуэлл, литературоведческое исследование Дэвида Дейчеса, серьезная, проникновенная, документально точная биография одного из лучших знатоков Бернса — американского профессора Деланси Фергюссона, который, кроме того, собрал и прокомментировал все существующие письма Бернса. Особняком стоит цикл из пяти романов, написанный страстным поклонником Бернса, редактором последнего издания его стихов, исследователем его жизни и творчества — Джеймсом Барком. Барк словно пережил вместе с Бернсом всю его жизнь, восстановив до мелочей по его стихам и письмам все, что случилось и могло случиться с поэтом.
И если многочисленные биографы расходятся в некоторых толкованиях богатой событиями жизни Бернса, а иные вдаются в излишние подробности, описывая его привязанности и увлечения, и обходят молчанием его поистине революционное мировоззрение, то в одном сходятся все — от снисходительных биографов прошлых лет до восторженных почитателей наших дней: во второй половине восемнадцатого века в Шотландии жил и писал гениальный народный поэт, который сумел рассказать о самых лучших, самых человечных чувствах и переживаниях простых людей не как сторонний созерцатель-философ, не как наставник или критик, а как друг и брат, как страстный жизнелюбец, которому «ничто человеческое не чуждо».
В этом тайна обаяния Бернса, этим он близок всем, кто любит людей, любит родину и свободу, всем, кто защищает мир и свободный труд, кто борется с теми же темными силами — с войной, рабством и человеконенавистничеством, — с которыми боролся Бернс своим бессмертным стихом.
Р. Райт-Ковалева
ПЕСНИ И БАЛЛАДЫ
ЧЕСТНАЯ БЕДНОСТЬ
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство —
Штамп на золотом,
А золотой —
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и ви́на пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,
Таких зову я знатью,
Вот этот шут — природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, —
Бревно останется бревном
И в орденах, и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
ДЖОН ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО
Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.
Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.
Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит Джон
Ячменное Зерно.
Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам,
Качая головой.
Но осень трезвая идет.
И, тяжко нагружён,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.
Настало время помирать —
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.
Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правёж,
Везут его на ток.
Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.
Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно.
Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.
Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.
Недаром был покойный Джон
При жизни молодец, —
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.
Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет…
Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!
В ГОРАХ МОЕ СЕРДЦЕ
В горах мое сердце… Доныне я там.
По следу оленя лечу по скала́м.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Прощай, моя родина! Север, прощай, —
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!