Барабанят,
И всё дрожит кругом.
Поэзия Бернса берет начало в песне. Еще в ранние годы он выработал тот своеобразный творческий метод, которому навсегда остался верен. Он обычно начинал не со слов, а с музыки. Он выбирал, варьировал или сочинял мотив, напевая его про себя, пока мотив не становился для него совершенно ясным во всех его оттенках, и лишь тогда сочинял к мотиву слова. «Пока я полностью не овладею мотивом, пока я не спою его, насколько умею петь, я не могу сочинять стихи», — писал он в пору своей творческой зрелости. В музыкальном напеве он видел основу стихотворного ритма, и ему не раз приходилось спорить с педантами, упрекавшими его за отступления от канонических правил стихосложения.
Метафоры Бернса в подавляющем большинстве отражают явления, которые поэт наблюдал в окружающей его действительности. Если он, например, сравнивает девушку с цветком, то с одним из тех цветов, которые росли на лугах, где он косил сено, или в его маленьком саду. Образы античной мифологии, широко распространенные в поэзии классицизма XVIII века, почти совершенно у него отсутствуют. И если в его поэме «Видение» описана муза поэта, то в ее образе мы сразу же узнаем шотландскую деревенскую девушку. Недаром сам Бернс писал о «простой одежде» своей музы.
За сюжетами стихов Бернса часто скрыты факты, имевшие место в действительности. Однажды в хмурый ноябрьский вечер Бернс вместе с друзьями проходил мимо деревенского кабачка. Оттуда доносились хохот и песни. Они вошли в кабачок, и их шумно приветствовало общество бродяг. Тут были и бородатый скрипач, и веселый лудильщик, и старый искалеченный солдат, который особенно заинтересовал Бернса. Их жизнерадостность, по словам Бернса, привела его в восхищение, и уже через несколько дней он читал друзьям наброски «Веселых нищих».
Однажды в поле из-под плуга, за которым шел Бернс, выскочила полевая мышь. Джон Блейн, работник на ферме, хотел ее убить железной лопаткой. Бернс остановил его. По свидетельству Блейна, Бернс вдруг задумался и в течение нескольких часов работал молча. Ночью он разбудил Блейна, который спал в одной комнате с ним, и прочитал ему стихотворение «Полевой мыши». Используя в качестве сюжета самые, казалось бы, незначительные события, Бернс умел придавать им широкое обобщающее значение. В стихотворении «Полевой мыши» он сказал и о своей судьбе, а также и о судьбе шотландского крестьянства:
Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок,
И рушится сквозь потолок
На нас нужда.
Мы счастья ждем, а на порог
Вали́т беда...
Скорбные мотивы в творчестве Бернса преодолеваются его верой в жизнь, в будущее. И передовое человечество высоко оценило его поэзию.
В своих «Воспоминаниях о Марксе» Лафарг пишет: «Данте и Бернс были его любимейшими поэтами. Ему доставляло большое удовольствие, когда его дочери читали вслух сатиры или пели романсы шотландского поэта»[11].
В России Бернса начали переводить в конце XVIII века. Белинский причислял его произведения к «сокровищнице лирической поэзии». К лучшим переводчикам Бернса в дореволюционной России принадлежали передовые представители русской школы поэтического перевода — В. Курочкин и сосланный царским правительством поэт и революционер М. Михайлов. В советское время Бернса переводили Т. Щепкина-Куперник, Э. Багрицкий, С. Маршак.
Реакционеры и в наши дни продолжают ненавидеть Бернса и стремятся умалить его значение. Несколько лет тому назад некий Лайонэль Хайль в письме, напечатанном в лондонской газете «Таймс», заявил, что Бернс «непонятен англичанам», а следовательно, является «второстепенным» поэтом, имеющим лишь узко ограниченное, «региональное» значение. Возмущенные соотечественники Бернса и среди них депутат от Эйршира, родного округа Бернса, Эмрис Хьюз, выступив в печати против этих нелепых утверждений, указывали на популярность Бернса в Советском Союзе, в частности на переводы С. Маршака, сумевшего воссоздать стихи шотландского поэта на русском языке. Они также указывали на переводы стихов Бернса на языки украинский и грузинский.
Советский поэтический перевод окончательно развеял миф о «региональном» значении Бернса, стихи которого будто бы живут полной жизнью лишь в границах крестьянского наречия южной Шотландии и по природе своей являются «непереводимыми». Само понятие «непереводимого» для советского поэтического перевода все больше отходит в прошлое.
Лет десять назад один американский критик выступил на страницах сборника, изданного Гарвардским университетом, со статьей, в которой рассуждал о «непереводимости» многих поэтов. Живые поэтические образы этих поэтов, — утверждал критик, — в переводе неизбежно оказываются «восковыми куклами». В качестве наиболее «убедительных» примеров «непереводимости» в статье приводились сонеты Шекспира, стихи Джона Китса и Роберта Бернса.
Творческая практика советского поэтического перевода разбила доводы американского критика. Достаточно напомнить о переводах сонетов Шекспира, сделанных С. Маршаком, и его же переводах из Китса. Сами за себя говорят напечатанные в настоящей книге переводы из Бернса. Перед советским читателем не «восковые куклы», а живые произведения.
Советский поэтический перевод развил лучшие традиции русской школы поэтического перевода, которая всегда, в работах наиболее выдающихся своих представителей, стремилась к созданию глубоко верных подлиннику художественных произведений. Советские поэты-переводчики создали творческий метод, одним из лучших представителей которого является С. Маршак.
При переводе лирических песен Бернса С. Маршак обратил особое внимание на передачу мелодии подлинника, его музыкального строя. Мелодия придает каждой песне своеобразную окраску. Сравните, например, песню «Любовь» с ее бодрым жизнеутверждающим напевом:
Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду...
и протяжный напев прощальной песни:
Ты меня оставил, Джеми,
Ты меня оставил...
В подлиннике заключительный стих второй строфы песни «Любовь» повторяется (с некоторой вариацией) в начале следующей строфы: голос певца-поэта как бы с новой силой подхватывает оброненный мотив. Эта «деталь», типичная для шотландской народной песни и придающая ей музыкальное движение, бережно сохранена советским поэтом в его переводе:
Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя — как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.
Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит...
При переводе некоторых сатирических произведений Бернса одна из важных задач заключается в том, чтобы передать меткость и силу ударов его сатиры:
Вот этот шут — природный лорд,
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется.
В переводе таких произведений, как «Тэм О’Шентер», наряду с обрисовкой живых, выразительных образов действующих лиц большое значение приобретает выделение сочных «бытовых» деталей.
Трещало в очаге полено.
Над кружками клубилась пена.
Так, при переводе стихотворения «Полевой мыши» С. Маршак сохраняет мельчайшие «микроскопические» детали рисунка. В переводе эпиграмм задача заключается в передаче легкости (что может быть скучней тяжеловесной шутки!), а также в сохранении неожиданно колющего «острия» эпиграммы:
Склонясь у гробового входа,
— О смерть! — воскликнула природа. —
Когда удастся мне опять...
и вдруг неожиданно:
Такого олуха создать!..
В этих переводах текст подлинника не просто отражен, но пережит советским поэтом. В них звучит живой голос Роберта Бернса, многообразные интонации этого голоса — то гневные, то ласковые, то лукаво насмешливые, то едкие. Свою свежесть сохранили прямые и искренние чувства шотландского поэта — его радость и его скорбь, негодование на окружающую его общественную несправедливость и несокрушимая вера в будущее. Читатель этих переводов испытывает то ощущение живого присутствия Роберта Бернса, без которого невозможно полностью оценить его поэзию.
М. Морозов.
ПРИМЕЧАНИЯ
«Честная бедность». — Стихотворение написано на музыкальный мотив народной песни, в которой также имелся припев: «При всем при том, при всем притом…» Бернс писал по поводу своего стихотворения: «Один знаток утверждал, что сюжетом песни могут быть только любовь и вино. Но в данном стихотворении ни о том, ни о другом не говорится». «Честная бедность» — одно из самых ярких общественно-обличительных произведений Бернса. Стихи эти стали широко распространенной в шотландском народе песней.
«Джон Ячменное Зерно». — В основу этого стихотворения положена старинная народная песня.
«В горах мое сердце». — Предки поэта жили в северной горной Шотландии. Там, в «сердце Шотландии», до сих пор сохранился кельтский язык (гэлик). В XVIII веке «мятежные кланы» Севера охотно примыкали к восстаниям, направленным против английского правительства.
«Полевой мыши...». — Крестьяне, земляки Бернса, до сих пор показывают приезжим то поле, на котором Бернсом было создано это стихотворение.
«Дерево свободы». — По цензурным соображениям, это стихотворение, воспевающее Французскую революцию, не увидело света при жизни Бернса. Оно пролежало в рукописи до 1838 года.