На переднем плане слева — столы дельцов, перекупщиков, ростовщиков. В центре расположились проконсулы и члены правительства — Колло, Билло, Баррер, Баррас, Матьё Реньо, Межан и прочие. Позднее Гош, потом Тальен. В глубине налево, на возвышении, столики партии Болота и переодетых роялистов, среди которых можно узнать Коллено, шпиона роялистов в Комитете. Фуше, появившись из сада, направляется к проконсулам, нигде не задерживаясь, бесшумно лавируя между столиками, бросая направо и налево отрывистые фразы; наконец он пристраивается за столиком в глубине сцены, направо, откуда наблюдает за всем происходящим, сам оставаясь незамеченным.
Перекупщики и торгаши(переговариваются между собой вполголоса, иногда раздаются громкие возгласы). Ну как дела?
— Крутим.
— Обкрутим кого надо.
— Чем не золотой век?..
— Не золотой, а бумажный. Ассигнации падают с каждым часом.
— Да здравствует понижение! Барыши сами плывут в руки... Одна нога в Париже, другая в Лондоне. Спрос и предложение, дел по горло. И есть же люди, которые жалуются на тяжелые времена!
— Я-то приспособился... Да здравствует Революция! Жирный кусочек!
— Купля-продажа национального имущества... Никогда еще не торговали так бойко... Блестящие сделки... На прошлой неделе мои подручные выхватили в Лимузине из-под носа у конкурентов прекрасные земли, фермы, замки — совсем по дешевке. А стоит пустить их в продажу — с руками оторвут. Сиди сложа руки, перекупщики сами набьют цену.
— А в графстве Венсен поместья идут задаром. Хватай, не зевай. Черные банды поработали на славу, Журдан нагнал страху на бывших владельцев. Они расползаются, как муравьи. «Бывшие» сами навязывают свое добро в обмен на заграничный пропуск.
— Осторожнее, берегитесь! Наши загребалы перестарались. В воздухе запахло жареным. Слыхали? Журдана уже засадили под замок. Как только его сцапали, трусы распустили языки. Дело скверное. Как бы не сломать шею! Комитет решил ввести контроль.
— Пускай попробует! Товар теперь не залеживается. Был да сплыл. Поди-ка поищи. Ничего не видел, ничего не знаю... Я тут ни при чем.
— Насчет суда не беспокойтесь. Кое-кто, конечно, попадет им в лапы. Ничего не поделаешь! Без потерь не обойдешься. Впрочем, особого улова не будет, уж вы поверьте. Если дать делу огласку, пришлось бы притянуть всю Францию. Тут замешана уйма чиновников, управителей в департаментах, судей, прокуроров; все и завязнут. Можете спать спокойно.
— Я протестую. Не допущу никакого контроля. Они покушаются на свободу торговли. Не согласен! Я старый либерал, имею право покупать и продавать, как мне вздумается, по любой цене.
— А кто воду мутит? Эта тупица Робеспьер, мартышка сухозадая. Так бы и дал ему пинка! Коли не осадить его, всякой торговле конец. Он еще имеет нахальство требовать от нас отчета в наших барышах!
— Пусть только сунется, пусть попробует. Нас голыми руками не возьмешь, не то что этих болтунов из Конвента.
— А я вот считаю, что неплохо было бы с ним столковаться. Как-никак, с ним лучше иметь дело, чем с головорезами из Комитета, — например, с этим угрюмым попом Билло или с экстремистами, которых Робеспьер отозвал из провинции. Вон, гляди, видишь? Входит Карье. Этот уж ничего не разбирает. Руби головы, грабь имения — все под один ранжир.
— Не скажите, всегда можно приноровиться. И среди них найдутся покладистые ребята, вроде Барраса или Тальена. Эти любят сладкую жизнь, до всего падки: женщины, вино, жратва, наряды и деньги, деньги, деньги... За глотку или за брюхо, а уж мы их ухватим.
— Так-то оно так, да разве можно на них положиться? Люди пустые, неустойчивые, шатаются из стороны в сторону, ни последовательности, ни порядка. А нам необходим порядок в управлении государством; особенно теперь, когда мы нажились, нам нужна прочная власть. Робеспьер — человек твердый. Он единственный из всех способен восстановить порядок и хочет порядка. Он был бы полезен в нашем деле, если бы удалось его умаслить. Ну, а если заупрямится и станет нам поперек дороги, — пусть проваливает.
— Я больше скажу: сбросить его к чертям! Нечего тут церемониться. На что он годен, этот скряга? Не понимает священных прав богатства. Если бы еще Камбон не держал его в узде, он конфисковал бы все наши капиталы и роздал своим оборванцам.
— Ха! Попробуй отними! Не так-то легко! Пока дело идет о том, чтобы рубить головы, Конвент на все согласен, они сами протягивают шеи, точно цыплята. Но едва коснется кармана, Конвент бросится на защиту, как лев.
— Не стоит портить себе кровь! Для умных людей еще наступят хорошие денечки.
Пьют. Входят Матьё Реньо и Баррас.
Матьё Реньо(подозрительно оглядываясь кругом, брезгливо поводит носом). Куда ты завел меня, Баррас? Что это за притон франтов и щеголей? С самого порога здесь пахнет предательством и взятками. Ну и рожи — плюнуть хочется! (Отвернувшись от торгашей, плюет.)
Баррас(со смехом). Тише, тише! Потерпи, Реньо! Нечего разыгрывать Тимона Афинского. Ты так смотришь на людей, словно вилами в навоз тычешь.
Реньо. Они хуже навоза. Я носом чую.
Баррас. А если и так? Добрый навоз стоит золота.
Реньо. Золото и дерьмо! Недаром такая вонь... а вокруг вьются тучи мух...
Баррас. Без них мы еще не научились обходиться. Даже сам Неподкупный принужден идти на уступки...
Реньо. Если бы он послушал моего совета, я научил бы его, как с ними разделаться...
Баррас. Ты не злопамятен! Робеспьер снял тебя с поста, а ты как будто готов мириться?
Реньо. Мириться? Нет, я обид не забываю. Такой несправедливости я никогда не прощу. Ведь я честно служил Республике, я подавил бунт у себя в провинции. Может быть, я действовал круто, не спорю. Ломал кресты и статуи в церквах, целыми сундуками отправлял Конвенту церковную утварь, очищал храмы и монастырские постройки под школы и жилища для бедняков, конфисковал поместья у аристократов, отбирал ценности, брал на учет капиталы богачей... пускай теперь дерут глотку, дело сделано. Могли бы хоть поблагодарить меня. Вот и отблагодарили: разжаловали. Говорят, будто я слишком размахнулся, «перешел границы»... А по-моему, служа Революции, нельзя «перейти границы», до тех пор пока не осуществится полное, священное, всеобщее равенство! Что это здесь происходит?.. Каким еще ветром подуло? (Подходит к столу, где сидят Билло и Колло.) Скажи-ка, Билло, ведь ты меня знаешь. С ума вы, что ли, сошли в Комитете? Почему вы меня отозвали?
Билло. Я тебя защищал. Но Робеспьер с Кутоном яростно требовали искоренить эбертизм в провинции, как искоренили его в Париже. А ты еще, на свою беду, спутался с Шометтом.
Реньо. Я не так подл, чтобы от него отрекаться. Шометт — честный, истинный патриот, Революция может гордиться им. Вся его вина в том, что он испугался и спасовал перед Робеспьером, когда надо было громко и решительно отстаивать свои убеждения. Я их разделяю и всецело поддерживаю.
Билло. Ты что, хочешь последовать за ним на эшафот? Помолчи, не создавай для нас лишних трудностей, нам и так едва удалось тебя спасти.
Реньо. Можешь не стараться! Пускай меня лучше казнят, не хочу унижения.
Билло. Вот чертов дурень! Лучше уж добровольно пойти на унижение. Кичишься своими принципами, а не видишь, куда они тебя завели. Ведь ты едва не стал слепым и покорным орудием самого гнусного военного переворота, который бы поставил над трупом Республики диктатора в солдатских сапогах, Ронсена...
Реньо. Как?.. Ронсена?
Билло. Ты ничего не разглядел, болван. Ничего не понял. Ты заслужил, чтобы тебя сто раз казнили. Но я понимал, что у вас в провинции тебе трудно было разобраться в их темных интригах. Я знал все, что ты сделал и чего ты стоишь. Я спас тебя от Робеспьера. Веди себя смирно по крайней мере! И не ополчайся на людей, которые служат тебе защитой. Ты еще можешь нам пригодиться, а мы тебе, чтобы поддержать и упрочить Республику. Ей угрожают ханжество и пустословие тех самых людей, кто призван охранять ее.
Реньо. О ком ты говоришь?
Билло. О Робеспьере. Он замышляет создать нам нового бога из обломков той религии, что мы с таким трудом разрушили.
Реньо. Бога?
Билло. Ну да, бога... как тебе это нравится? И верховным жрецом этого бога, разумеется, будет он сам, Робеспьер. А ведь от алтаря до трона один только шаг, не так ли?
Реньо. Быть не может! Что за бред!..
Билло. А вот увидишь! Как раз через две недели состоится торжественное официальное празднество, посвященное так называемому верховному существу — это и есть бог, только переряженный.
Реньо. Если ты против, зачем же было поддерживать Робеспьера?
Билло. Да, правда, две недели назад я голосовал по указке Робеспьера и признал существование бога и бессмертие души. Нам пришлось даже узаконить этого самого бога специальным декретом. Умора, да и только, за себя стыдно... Ты не подозреваешь, Реньо, какую власть Робеспьер забрал над Конвентом. Непостижимо! Голос глухой, рожа постная, очки на носу, а как только начнет говорить — всех захватывает, слушаешь, не отрываясь. У него паучья логика, он опутывает тебя со всех сторон и завораживает... Напиток пресный, но с каким-то дурманом.
Реньо. Знаю, сам пил.
Колло. Следует запретить ему выступать.
Билло. Мы издали его речь в двухстах тысячах экземпляров, разослали по всей Франции, обязали прочесть во всех коммунах. И все эти дни непрерывно, из всех коммун, из всех городов Франции его заваливают восторженными письмами. Даже за границей, во всей Европе, речь произвела поразительное впечатление. И ведь нельзя не признать необычайной важности подобного политического шага, равно как и его своевременности. Всей стране, даже врагам, он внушил убеждение, что Революция уже миновала опасные рифы, что новый порядок установлен.