Неожиданно Буонарроти заиграл гимн Верховному Существу, сочинённый Госсеком, и, услыхав эти звуки, Робеспьер невольно вспомнил о событиях, совершившихся накануне. Судя по полученным им письмам и полицейским донесениям, нельзя было сомневаться, что его предполагаемое торжество оказалось полным поражением.
В эту минуту в комнату вошёл Дидье, и на вопрос Робеспьера, какого он мнения о вчерашнем празднике, отвечал:
— Всё было прекрасно!
— Вы лжёте! — произнёс Робеспьер.
Прижатый таким образом к стене полицейский агент должен был согласиться, что дело было совершенно проиграно, и, к сожалению, по вине полиции. Люди, которых наняли для исполнения роли клакёров, получили деньги вперёд, напились в кабачках и явились, когда уже было поздно. Кроме того, Дидье сообщил несколько других фактов, которые привели в тупик Робеспьера, не подозревавшего, что его враги были так смелы. Он позвал Дюплэ, чтобы посоветоваться, но Дидье, видя смущение Неподкупного, взял смелость предложить ему совет.
— Между нами, — сказал он, — гильотина становится очень непопулярной. Слова молодого фанатика «Долой гильотину», по-видимому, охотно произнесли бы многие из присутствовавших вчера на празднике, если бы только имели достаточно на это храбрости. Большинству опротивела гильотина, что доказывается протестом обитателей Бастильского квартала против перенесения туда гильотины. Комитет общественной безопасности рассмотрел этот протест сегодня в ваше отсутствие и решил перенести гильотину к Тронной заставе.
Это последнее известие вывело из себя Робеспьера. Как! Его товарищи по комитету осмелились сделать такой важный шаг без него и на другой день после его публичного оскорбления. Нечего сказать, хорошую они выбрали минуту, чтобы выказать своё отвращение к гильотине!
— А сколько сегодня было приговорено лиц в трибунале? — спросил Робеспьер у Дюплэ.
— Пятнадцать.
— Маловато! Неужели трибунал принадлежит к заговору мягкосердечных.
— Это случайное обстоятельство, и Фукье-Тенвиль в качестве государственного обвинителя заметил в конце заседания, что если дела будут идти таким образом, то они никогда не кончатся, так как в тюрьмах сидит до семи тысяч обвиняемых.
— Фукье-Тенвиль прав: дела идут слишком медленно.
— Но как же им идти скорее?
— Погодите, у меня есть свой план.
— А можно узнать какой?
— Вы его узнаете завтра. А пока мне надо сделать пример из этого юного фанатика, с которым пора покончить! — И, обращаясь к Дидье, Робеспьер спросил: — Где он?
— В двух шагах отсюда: в полицейском участке улицы Сен-Флорентин, куда Герои запер его до вашего распоряжения.
— Хорошо, прикажете Герону привести его сюда. Я хочу его лично допросить!
Повелительный тон этих слов не допускал возражения, и Дидье быстро вышел из комнаты в сопровождении Симона, которому Неподкупный дал несколько поручений.
— А теперь, я надеюсь, вы обратите внимание и на нас, — сказала Корнелия и, кокетливо взяв за руку Робеспьера, хотела подвести его к фортепиано, но он учтиво поцеловал ей руку и попросил позволения написать два слова его другу Сен-Жюсту.
— А затем, — прибавил он, — я весь в вашем распоряжении.
Он сел к столу и стал писать. Возле него поместился Леба, который перестал играть на скрипке и курил трубку.
— А какие известия из Северной армии? — спросил он у Робеспьера.
— Сен-Жюст пишет оттуда, что всё обстоит благополучно, — отвечал Неподкупный. — Я также имею хорошие известия от брата Огюстена. Он вскоре возвращается из Лиона и очень рекомендует мне молодого артиллерийского генерала, которого он знал в Ницце и который отличился в Тулоне. По его словам, этот молодой человек мог бы с пользой заменить пьяницу Ганрио в качестве начальника Парижской армии.
— Вы говорите о Бонапарте? — спросил Буонарроти, по-прежнему что-то игравший на фортепиано.
— А вы знаете его? — спросил Робеспьер, взглянув на Буонарроти.
— Ещё бы не знать! Мы жили с ним на Корсике.
— Какого же вы о нём мнения?
— Самого лучшего. Он истый республиканец.
— Хорошо, увидим! — произнёс Робеспьер, который всегда придерживался принципа, что военных не надо долго оставлять на одном месте.
Он снова принялся за своё письмо, но не успел написать нескольких слов, как Дюплэ воскликнул:
— Я и забыл, Максимилиан, отдать вам письмо.
— От кого? — спросил Неподкупный, не поднимая глаз с бумаги.
— От какого-то арестанта, который наивно отдал его одному из шпионов, а тот отдал мне сегодня в трибунале.
Дюплэ вынул из кармана письмо и отдал Робеспьеру, а тот, не взяв его, сказал:
— Прочтите письмо с Леба.
Последний подошёл к камину, где горела свечка, и стал читать письмо вместе с Дюплэ.
Это было письмо Клариссы к Робеспьеру.
«Я не писала бы вам, если бы только мне пришлось просить о себе, но я должна умолять вас спасти жизнь моей племянницы, находящейся в этой тюрьме вместе со мной, и моего девятнадцатилетнего сына, которого могут каждую минуту арестовать и подвергнуть казни по приказанию, страшно подумать, кого!
Кларисса».
Окончив письмо к Сен-Жюсту, Робеспьер спросил:
— Ну, от кого это письмо?
— От женщины, которая умоляет освободить племянницу, находящуюся вместе с нею в тюрьме.
— Мне надоели эти письма! — произнёс Робеспьер. — Я получаю их по двадцати каждый день.
— Она умоляет также спасти её сына.
— Всегда одно и то же.
— Так бросить письмо в корзину?
— Пожалуйста.
Но Дюплэ взял письмо из рук Леба, свернул его, зажёг на свечке и стал закуривать трубку.
Робеспьер встал и подошёл к фортепиано, где его встретили весёлыми восклицаниями:
— Наконец-то!
Корнелия сказала что-то шёпотом Буонарроти и положила на пюпитр фортепиано новые ноты.
— А в награду, — сказала она, — Буонарроти споёт вам свой новый романс.
— А слова романса написаны вашим приятелем! — сказала таинственным тоном госпожа Леба.
Робеспьер спросил имя этого приятеля, но Виктория объявила, что он должен отгадать это имя. Наконец после непродолжительного пререкательства все женщины в один голос воскликнули:
— Его имя Максимилиан Робеспьер!
— Вот пустяки! — произнёс с улыбкой Неподкупный. — Что вы говорите, я написал стихи?
— Да!
И Корнелия начала декламировать:
— Поберегись, красавица Офелия!
Действительно, они были правы, и Робеспьер вспомнил, что он написал эти стихи в Арасе и даже читал их публично на заседании литературного общества Розатти, к которому он принадлежал. Даже первый куплет сохранился в его памяти, и он тотчас его продекламировал.
— А вы действительно переложили эти стихи на музыку? — спросил он у Буонарроти, окончив декламацию. — Если так, то я с удовольствием послушал бы вашу музыку.
Госпожа Леба села за фортепиано, а Буонарроти спел первый куплет, сопровождаемый общими рукоплесканиями.
Робеспьер был очень доволен и присоединился к общему одобрению.
Но в эту минуту в открытое окно послышался крик разносчика газет.
— Купите сегодняшний лист приговорённых!
Неподкупного передёрнуло, и хотя Буонарроти начал второй куплет, но пока он пел его, на улице снова раздалось:
— Купите выигрышные номера лотереи святой гильотины! Купите! Купите!
— Закройте окно! — произнёс с нетерпением Робеспьер.
Морис подбежал к окну и воскликнул:
— Пришёл Герон с тремя неизвестными!
На всех лицах выразилось удивление. Только Робеспьер знал, в чём дело, и спокойно сказал:
— Я послал за ним, и он привёл негодяя, который нарушил порядок на вчерашнем празднике.
— А, шуан, наделавший шуму на площади Революции! — воскликнули в один голос дамы и стали с любопытством смотреть на дверь, в которую постучались.
— Войдите, — произнёс Дюплэ.
Герои появился на пороге и почтительно поклонился.
— Обвиняемый с вами? — спросил Робеспьер нервно.
Полицейский агент утвердительно кивнул головой и по приказанию Робеспьера велел двум сторожам ввести в комнату Оливье, бледного, утомлённого, со связанными руками. Он не сопротивлялся и как бы привык к своей роли жертвы.
— Красивый мальчик! — сказала вполголоса госпожа Леба.
Робеспьер издали осмотрел юношу с головы до ног и, не подходя к нему, спросил Герона:
— Что вы узнали о нём?
Оказалось, что о нём собрали очень мало справок. В первые минуты ареста юноша проговорился, что его мать и невеста были в тюрьме, и он боялся, что их приговорят к казни. Но с тех пор он не промолвил ни слова. Единственные сведения, имевшиеся о нём, были доставлены госпожой Легран, содержательницей меблированных комнат на улице Роше. Узнав о его аресте, она заподозрила своего жильца и, явившись в полицию, действительно признала, что это был Жермен, ученик слесаря, поселившийся у неё за два дня перед тем.
— Где его бумаги? — спросил Робеспьер.
— У него нет никаких. Даже нет паспорта.
При нём оказалось лишь немного денег в кошельке, связка ключей и бумажник.
Всё это Герои положил на стол.
— А оружия у него не было? — и, получив утвердительный ответ, Робеспьер прибавил: — Развяжите ему руки; мы посмотрим, похожи ли они на руки рабочего.
Дюплэ взглянул на них и объявил, что эти руки могли принадлежать рабочему, так как они, очевидно, привыкли обращаться с деревом и железом.
— Но, может бить, он бывал на войне? — сказал Неподкупный. — Может быть, это шуан и явился из Вандеи, чтобы убить меня в суматохе во время праздника?
Женщины вскрикнули от ужаса и прибавили в один голос:
— Конечно, у него есть сообщники.
— А вы осмотрели комнату, которую он занимал? — спросил Робеспьер.
— Конечно, — отвечал Герои, — но там нашли только одежду и мешок, который я не смел открыть без вас.
— Давайте его сюда, — сказал Робеспьер, — и откройте поскорее.
Герои приказал принести из передней дорожный мешок и открыл его одним из ключей из связки, найденн