— Оливье везут на эшафот?
— Да, да, Оливье хотят убить, — произнесла Кларисса, забывая обо всём.
— Оливье хотят убить! — повторила Тереза, и её раздирающий вопль раздался во всём доме.
— Мама! Мама!
Несмотря на все усилия и мольбы Робеспьера, Кларисса продолжала рваться и кричать.
— Я хочу вырвать моего сына из рук палача, все матери мне помогут, а если он не отдаст мне моего сына, то пусть убьёт и меня. Пустите меня, ради Бога, я хочу спасти моего сына!
Робеспьер просил Терезу успокоить тётку, и молодая девушка, поняв всё безумие несчастной, старалась нежными словами возбудить в ней надежду, но её голос был заглушён диким рёвом толпы, которая неистово распевала:
Ah! са ira, са ira!
Les aristocrates a la lanteme,
Ah! ca ira, ca ira!
Les aristocrates on les pendra[2].
Неистовым движением Кларисса вырвалась и бросилась к дверям, но Робеспьер задержал её и произнёс твёрдо, решительно:
— Вы останетесь здесь! Я вас не пущу! Я сам пойду. Если он будет в этой телеге, то я решусь на всё, чтобы его спасти!
Кларисса с сомнением посмотрела на него, и он прибавил:
— Клянусь!
— Да простится вам всё за эту благородную решимость! — промолвила она со слезами благодарности.
Он посадил её близ окна, а Тереза, поместившись рядом с нею, старалась осушить её слёзы, как бы забыв своё собственное горе. Новый взрыв народных криков привлёк Робеспьера к окну. Это была последняя телега, и за нею виднелся конный эскорт. Если в этой телеге не окажется Оливье, то он был спасён.
— Он непременно в этой телеге. Где ему быть иначе! — промолвила Кларисса и, опустившись на колени, стала молить небо:
— О Господи! Боже мой! Боже милостивый! Спаси моего сына!
Тереза последовала её примеру, и, крепко обнявшись, обе женщины соединили свои мольбы и молитвы.
На улице толпа ревела:
Са ira! са ira!
— Господи, Боже милостивый, спаси нас! — повторяли уста обеих женщин.
Робеспьер, бледный, неподвижный, стоял на часах. Кларисса и Тереза сосредоточили свои глаза на нём, ожидая от него надежды или смертного приговора. Наконец, он восторженно воскликнул:
— Его нет! Его нет!
— Вы уверены? — спросила Кларисса, силясь встать.
Более доверчивая Тереза радостно целовала её.
Робеспьер подошёл к Клариссе, поднял её и отнёс к окну.
— Смотрите сами, — сказал он.
— Тут только женщины!
— Слава Богу! — воскликнула Кларисса.
Но в ту же минуту она осознала, как эгоистично и бесчеловечно было её сердце. Она упала на колени и стала умолять несчастных жертв простить её.
Между тем Робеспьер стал недоумевать, где Оливье, и, взяв шляпу, направился к дверям.
— Кто бы вы ни были, да благословит вас Господь! — сказала Тереза, бросая на него благодарный взгляд.
Робеспьер обернулся, пристально посмотрел на молодую девушку и хотел что-то сказать, но голос ему изменил, и он быстро вышел из комнаты.
Шум на улице замер. На церковной башне пробило шесть часов.
XI
На лестнице Робеспьер встретил Урбена и сказал ему: — Позовите скорее экипаж.
Урбен побежал на улицу и остановил проезжавший мимо фиакр.
— Что, — спросил возница цинично, — площадь Свергнутого Трона? Забава ещё не началась.
Робеспьер поспешно вскочил в экипаж и крикнул:
— В Комитет общественной безопасности, и поскорей!
Откинувшись на спинку экипажа, Неподкупный углубился в свои мысли. Он немедленно узнает от Куланжона, где Оливье, и если тот станет запираться, то он силой вырвет у него правду.
Но, прибыв в Тюильри, он тщетно искал повсюду Куланжона. Полицейский агент неизвестно куда исчез. Его отсутствие снова возбудило в уме Робеспьера подозрение, что Оливье находился в консьержери.
«Я сам пойду туда и всё выясню», — подумал он и отправился домой.
Было уже семь часов. Вся семья Дюплэ тревожно ждала Робеспьера и Леба, тем более что они знали о закрытии заседания в конвенте. Дюплэ недавно вернулся из революционного трибунала и смотрел на обстоятельства с оптимистической точки зрения. Хотя заседание конвента кончилось не в пользу Робеспьера, но он, конечно, сегодня же вечером в Якобинском клубе восторжествует над своими врагами. Женщины решили присутствовать при этом торжестве своего друга, хотя Дюплэ и возражал против этого.
— Но если вы убеждены в его победе, — воскликнул Морис, — то чем же мы рискуем?
В это время появился Робеспьер с вытянутым, испитым лицом, но он улыбался и на вопрос о Леба отвечал:
— Он сейчас вернётся. Я видел его час тому назад.
— Где?
— В ратуше.
Они поняли, что Робеспьер и Леба приняли меры, чтобы в случае крайности возбудить восстание Коммуны, поэтому вся семья в один голос предложила пойти с ним после ужина в Якобинский клуб, и он был так убеждён в своём торжестве, что с удовольствием согласился на присутствие на этом торжестве его друзей.
Неожиданно наружная дверь отворилась, и вошёл Леба, который едва переводил дыхание от усталости. Он не довольствовался тем, что на улице осмотрел телеги с жертвами гильотины, но направился к эшафоту и окончательно убедился, что там не было Оливье.
— Вы можете быть спокойны, — отвечал он на вопросительный взгляд Робеспьера, — на сегодня он вне опасности.
— Я знаю. Но вы не узнали, где он?
— Нет.
— Он, конечно, в консьержери, и я сам пойду туда после заседания Якобинского клуба.
Вскоре ужин окончился. Робеспьер хотел быть в клубе в восемь часов, чтобы предупредить комитет, который мог решиться на всё.
— Я убеждён, что мои злейшие враги будут там! — сказал он Дюплэ, который утверждал противное.
Вся семья поспешно собралась и направилась по улице Сент-Оноре. Неподкупный шёл в нескольких шагах впереди всех.
— Он сегодня какой-то странный, — сказала Корнелия находившемуся подле неё Леба, — он даже не предложил мне свою руку, как всегда.
— Это ничего! Он очень занят своими мыслями, — отвечал Леба с улыбкой.
— Нет, — возразила Корнелия, — что-то неладно, я никогда не видела его таким.
Действительно, она не раз ходила с ним в Якобинский клуб в критические минуты, и он всегда искал поддержки в её сочувствии. Но теперь он шёл в нескольких шагах расстояния от неё и не обращал на неё никакого внимания. Его мысли были всецело заняты Клариссой, и он представлял, с какой радостью она встретит Оливье, которого он отвезёт к ней из консьержери, как только одержит победу над врагами в Якобинском клубе. В этой победе он нимало не сомневался и только сожалел, что Кларисса не могла видеть её. Она тогда бы убедилась воочию, как его любят и уважают истинные пламенные республиканцы, настоящие друзья справедливости и человечества.
Достигнув дверей Якобинского клуба, он вошёл, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, следует ли за ним семья Дюплэ. Это здание, некогда принадлежавшее монахам ордена св. Якова, было недавно обращено в революционный клуб. В нём царила могущественная политическая партия, которая имела громадное влияние на государственные дела и на конвент благодаря своей фанатической энергии. Заседания клуба происходили в прежней церкви, теперь обращённой в амфитеатр с возвышенным местом для председателей и трибуной для ораторов. Робеспьер безгранично главенствовал в этом клубе. Его воля была законом для всех, и как только он появился в дверях, то раздались оглушительные рукоплескания среди восторженно настроенной толпы, которую возмутила неудача её кумира в Тюильри. Глубоко тронутый этим пламенным приёмом, Робеспьер отвечал радушными приветствиями и произнёс речь, подготовленную для заседания конвента на следующий день. Она возбудила в слушателях неописуемый энтузиазм, тем более что он назвал эту речь своим последним заветом.
я умру с тобою, Робеспьер, — воскликнул один из депутатов.
— Твои враги — враги всего народа, — прибавил другой. — Скажи только слово, и мы сотрём их с лица земли.
Робеспьер сиял от удовольствия и озирался по сторонам, надеясь, что кто-нибудь возразит ему и тем даст возможность тут же, не дожидаясь завтрашнего дня, отразить все аргументы врагов.
Действительно, в толпе находились его враги: Бильо-Варрен и Коло д’Эрбуа. Они хотели говорить, но их ошикали. Но когда они настаивали на своём, то раздались крики:
— Смерть изменникам! Смерть!
Мало того, в воздухе сверкнули кинжалы, и дело кончилось бы кровопролитием, если бы они не исчезли в толпе.
Имя Робеспьера было на всех устах, и долго все присутствующие, стоя, оглашали воздух рукоплесканиями и криками одобрения, которые доносились до Тюильри.
Семья Дюплэ была вне себя от счастья и терпеливо дожидалась на улице Робеспьера, но он куда-то скрылся, и его нельзя было отыскать.
Выйдя незаметно из зала, где уже восторженные почитатели собирались поднять его на руки и пронести с торжеством по всему Парижу среди оглушительных криков восторга, и подмяв воротник сюртука, чтобы не обратить на себя внимания, он быстро достиг Тюильри, а затем направился в консьержери. Мысли его теперь были самые радужные. Его необыкновенный успех в Якобинском клубе должен был поразить, как громом, Комитет общественной безопасности, и он уже представлял себе, как на следующий день конвент рабски отдаст ему на съедение враждебных членов комитета. С торжествующей улыбкой он прошёл через Новый мост, не бросив взгляда на прелестную картину, открывавшуюся по обеим сторонам в прекрасную июльскую ночь и при мерцании бесчисленных звёзд, отражавшихся в реке.
Он шёл быстро, и теперь мысли его сосредоточились на Оливье, которого он сейчас освободит и место которого займут завтра те самые лица, которые хотели возвести его на эшафот.
Наконец, он остановился у подножия Серебряной башни, заострённый шпиль которой казался гигантским указательным пальцем, поднятым к небу. В этой башне жил Фукье-Тенвиль, государственный обвинитель революционного трибунала. Робеспьер взглянул на окна, в них не видно было ни малейшего света.