— Завтра, но не сегодня, так как я боюсь, что за мною будут следить, — и убедившись, что действительно по лесу шёл Робеспьер, он поспешно прибавил:
— Уходите скорей!
— Где он? — спросила Кларисса, которая всё-таки осталась женщиной и хотела видеть человека, к которому, по её словам, она относилась с презрением и отвращением. — Ах да, вижу. Прощайте, до завтра!
Эти слова она произнесла за деревьями, которые совершенно её скрывали.
Оставшись один, Воган сел на срубленное дерево и стал смотреть на приближавшегося Робеспьера. Последний шёл медленно и собирал по дороге анютины глазки, из которых делать букет. Он был одет очень изящно: на нём были высокие сапоги с отворотами, серый, крепко стягивающий его талию сюртук, коричневые узкие брюки и пёстрый жилет. Перед ним бежала рыжая собака датской породы. В нескольких шагах от ручья Робеспьер увидел Вогана и немедленно остановился. В ту же минуту показались два здоровенных человека в куртках и с толстыми дубинами.
Воган встал и пошёл навстречу Неподкупному. Собака начала лаять.
— Ни шага далее! — закричал Робеспьер. — Кто вы такой?
Он махнул рукой явившимся людям, которые, очевидно, были шпионы, и они подошли к Вогану. Хотя он удивился такой процедуре, но молча отдал рекомендательное письмо, привезённое из Лондона. Робеспьер взял письмо, вынул из кармана очки в серебряной оправе и прочитал его.
— Всё в порядке, — сказал он, обращаясь к охранявшим его лицам. — Оставьте нас, но не уходите далеко, а, главное, смотрите по сторонам, чтобы никто сюда не приблизился.
Затем он перешёл через мост в сопровождении собаки и подошёл к Вогану.
IV
Француз и англичанин внимательно осмотрели друг друга с ног до головы: первый с видимым подозрением, а второй с любопытством. Как бы не довольствуясь рекомендательным письмом, Робеспьер спросил фамилию Вогана, и тот нашёл невозможным отказать в чём бы то ни было такому могущественному человеку, но при этом он прибавил, что накануне писал письмо Робеспьеру, прося его аудиенции, что он в Париже остановился в американском консульстве под именем мистера Мартина, хотя он член английского парламента Бенжамин Воган. Затем, не дожидаясь ответа Робеспьера, он начал излагать поручения, данные ему Фоксом, противником антиреспубликанской политики Питта, но Робеспьер его перебил:
— Знаю, знаю. Фокс — столп демократии и талантливый, благородный человек. Я велел перевести его речи и читал их с большим интересом. Я следил внимательно за его ораторским поединком с Бурком и меня глубоко тронуло, что из политических убеждений он порвал двадцатилетнюю дружбу с ним. Это поступок, достойный древних героев. Ваши политические вожди — настоящие римляне. Чего же желает от меня почтенный Фокс?
Англичанин только что начал излагать данное ему поручение, как Робеспьер снова остановил его жестом и спросил, не слышал ли он шелеста листьев, хотя собака не залаяла. Воган отвечал, что он ничего не слышал, и Робеспьер просил его продолжать, но, очевидно, он слушал его в нервном раздражении, прислушиваясь к малейшему шороху.
Действительно, свидание с английским депутатом было более чем компрометирующее, потому что партия вигов предлагала установить во Франции конституционную монархию на тех же основаниях, как в Англии, и под скипетром малолетнего сына Людовика XVI, который был узником Тампльской тюрьмы.
— Что вы говорите! — воскликнул Робеспьер с удивлением.
— Конечно, будет утверждено регентство.
— Франция не захочет об этом и слышать.
— Отчего же нет, регентом будете вы.
Робеспьер отскочил на два шага.
— Я? Я — регент? Да вы шутите!
Он стал ходить в сильном волнении взад и вперёд по траве, повторяя отказ и в то же время перебивая свою речь восклицаниями:
— Вы слышали что-нибудь? Кажется, кто-то идёт. Ну, Блунд, стереги меня хорошо!
Наконец он немного успокоился и произнёс твёрдо, решительно:
— Восстановить королевскую власть — это нелепо! Неужели я работал всё это время для того, чтобы на престол вступил сын человека, казнённого мною? Нет, я работал прежде всего для Франции, которая освобождена от позоривших её корыстных администраторов и низких аристократов, а потом и для себя. Но не с целью личного самолюбия, а потому, что я чувствую себя способным пересоздать страну, вдохнуть в неё новую душу и очистить её путём установления добродетели справедливости и равенства. Я! Я буду регентом! Неужели Фокс считает это возможным? Может быть, я буду диктатором или протектором, как Кромвель, лордом-протектором страны, которую унижали в течение веков тирания и разврат. О, тогда её увидят искупленной крещением крови, чистой, непорочной. Ещё несколько казней, и из почвы, насыщенной кровью аристократов, палачей народа, возникнет древо свободы, древо жизни и справедливости, радости и любви, которое принесёт удивительные плоды и на которое Франция будет смотреть, как на свою мать-кормилицу.
Воган слушал с удивлением эти идеальные фантастические разглагольствования. Робеспьер казался его практическому английскому уму просто безумцем, и он ясно видел, что с ним нельзя было заключить никакой благоразумной сделки.
— Так вы решительно отказываетесь? — спросил он.
— Решительно.
— Тогда мне остаётся только откланяться.
Но в эту минуту Робеспьер внезапно обернулся, собака залаяла, и какой-то неизвестный человек прошёл мимо.
— Кто это? — спросил Робеспьер с испугом.
— По-видимому, нищий, — отвечал Воган.
— Вы думаете? — произнёс Робеспьер, не вполне успокоенный. — А может быть, это — шпион? Меня окружают шпионы. Моя жизнь невозможна. Если бы я не думал о счастье Франции...
Вдали послышались голоса и лай собак. По всей вероятности, охранники Робеспьера прогоняли нищего.
— Ну, нам пора расстаться, но смотрите, ни слова о нашем свидании. Я, конечно, могу рассчитывать на ваше молчание, так как в противном случае я могу вас обвинить в подкупе, и вы знаете, чем это кончится.
Воган отвечал, что он сохранит тайну и, чтобы уничтожить всякое подозрение, поедет в Лондон через Женеву. Хотя он видел по волнению Робеспьера, что было не время просить его о чём-нибудь, но он всё-таки намекнул, что желал бы отправиться в Лондон с одной дамой и её сыном и дочерью. Робеспьер наотрез отказал в выдаче паспортов и прибавил, что в такие смутные времена было небезопасно ехать вчетвером, и затем он прибавил, что если эта дама явится к нему, спустя несколько дней после отъезда Вогана, то он с удовольствием прикажет выдать ей паспорт и почтёт себя счастливым оказать услугу семье, которой интересуется мистер Воган. Но последний отказался от этого предложения и, простившись с Робеспьером, быстро удалился.
Оставшись один, Робеспьер предался сомнениям и подозрениям. Какой это дамой интересовался англичанин? Значит, у него были во Франции друзья и он мог рассказать о своём свидании в лесу. Робеспьер немедленно позвал своих охранников и сказал одному из них, Дидье, который играл при нём роль Тристана Схимника.
— Пошлите поскорей тайного агента за этим человеком, и пусть проследят каждый его шаг в Париже.
— Это необходимо, — отвечал Дидье, — означенный человек очень подозрителен.
— Отчего? — воскликнул с удивлением Робеспьер.
Дидье отвечал, что, по словам одного из его сыщиков, карауливших в окрестностях, собеседник Робеспьера прежде свидания с ним виделся с какой-то дамой, которая убежала в свой дом, находящийся недалеко отсюда.
— Как! — воскликнул Робеспьер со страхом. — Третье лицо знает о моём свидании с англичанином? Арестуйте тотчас эту даму.
— Но их двое: мать и дочь.
— Арестуйте обеих и ещё мужчину. У этой дамы должен быть сын.
— Но он теперь не дома.
— Так арестуйте его, когда он вернётся.
Дидье отдал приказание своему товарищу и вернулся к Робеспьеру.
— А в какую отвезти их тюрьму?
— В какую хотите, только поскорее арестуйте. Но более ни слова, вот мои друзья.
Послышались звон колокольчика и удары кнута, а потом весёлые голоса и громкий смех. Прежде всего показался хромой человек, который медленно шёл, опираясь на палку, а вокруг него весело скакала собака Робеспьера. Это был племянник Дюплэ Симон, с деревянной ногой. Служа волонтёром в 1792 году, он потерял ногу в сражении при Вальми и теперь находился в отставке, получал небольшую пенсию и исполнял должность секретаря Робеспьера.
— Здравствуйте, Робеспьер, долго вы нас ждёте?
Робеспьер только что хотел ответить, что он только сейчас пришёл в лес, но его избавили от этой лжи крики, раздавшиеся в нескольких шагах от него:
— Здравствуйте, Максимилиан! Доброе утро, друг!
Вся семья Дюплэ показалась в телеге, запряжённой уставшей, изнурённой лошадью. Старик Дюплэ без сюртука и с красным вспотевшим лицом вёл под уздцы лошадь, так как тропинка была усеяна кореньями, а его сын Морис, мальчик лет пятнадцати, бежал подле, отгоняя веткой мух. Сзади подталкивал тележку хорошо одетый господин. Это был Леба, товарищ Робеспьера по конвенту и Комитету общественной безопасности, муж одной из дочерей Дюплэ. В тележке сидели госпожа Дюплэ, здоровенная женщина с обнажёнными до локтей руками, в которых она держала вожжи, а рядом с нею помещались на корзинках с продовольствием и посудой её три дочери: Елизавета, жена Леба, Виктория, прелестная блондинка с очаровательными глазами, и Элеонора, которую родители прозвали Корнелией, чтобы придать ей античный оттенок в глазах Робеспьера, собиравшегося, по-видимому, на ней жениться.
Рослая брюнетка с блестящими миндалевидными глазами и гладко причёсанными волосами, Корнелия была одета так же, как и её сёстры, просто, хотя в их летних костюмах опытный наблюдатель подметил бы тень кокетства. На трёх сёстрах были шляпки с трёхцветными кокардами и лентами, что придавало всей группе в старой украшенной ветвями тележке праздничный вид.
Семья Дюплэ часто в прекрасные летние дни устраивала пикники на траве в Монморансском лесу, пользуясь этим случаем, чтобы провести несколько часов со своим другом вдали от света.