Тележка остановилась. Робеспьер быстро подошёл к ним и учтиво помог женщинам соскочить на землю среди застенчивых восклицаний.
— Ох, как высоко, невозможно соскочить!
Потом на него посыпались среди весёлого говора и смеха бесконечные вопросы.
— Хорошо ли вы спали, добрый друг? Отчего вы так сияете сегодня?
— От радости вас видеть, — отвечал Робеспьер.
Мать и дочери были в восторге от каждого его слова и сопровождали их восклицаниями:
— Какой он добрый! Камой он добрый! Как здесь хорошо! Только он мог найти такой прелестный уголок!
Между тем они стали распаковывать привезённые корзины с колбасами, жареными курами, салатом, пирожками, сыром, хлебом и дыней; а пока Дюплэ распрягал лошадь, Леба сообщал Робеспьеру о последних парижских новостях, Симон отыскивал удобное место, чтобы разложить скатерть, а Морис играл с собакой. Неожиданно все вздрогнули и стали с испугом прислушиваться. Невдалеке за деревьями послышались жалобные звуки.
— Это женские голоса, — произнесла Корнелия, тревожно озираясь.
— Ты права, — отвечала мать и пошла по тому направлению, откуда неслись звуки.
— Это ничего, — сказал Робеспьер спокойно и, видя вопросительные взгляды женщин, прибавил: — Тут арестуют двух аристократок.
— Только-то! — отвечали мать и дочь.
Дюплэ и Симон подошли ближе к Неподкупному, надеясь, что он расскажет им какую-нибудь интересную историю, но он только таинственно промолвил:
— Я нашёл их после долгих поисков!
В эту минуту к нему подошёл Дидье.
— Всё в порядке? — спросил Робеспьер.
— Всё в порядке, гражданин! — ответил Дидье.
Вполне удовлетворённый этим ответом, Неподкупный подошёл к Корнелии, которая, нагнувшись, срывала маргаритки. В нескольких шагах на срубленном дереве лежал приготовленный им букет анютиных глазок. Он взял его и подал молодой девушке.
— Какой хорошенький букет! — воскликнула она и поблагодарила за внимание.
— Это любимые цветы Руссо! — заметил Робеспьер.
— Вы так же добры, как он! — промолвила молодая девушка, зная, что Робеспьеру нравилось это сравнение.
Приятно польщённый словами Корнелии, он приколол букет к её корсажу.
— Как отрадна жизнь! — произнесла сентиментальная молодая девушка.
Робеспьер согласился с нею и стал жадно вдыхать благоуханный воздух, к которому примешивался аромат прекрасных роз, украшавших находившийся невдалеке сад Клариссы.
V
Оливье не остался до конца праздника в Сен-При. В пять часов он незаметно удалился и, возвращаясь домой, с удовольствием думал о том сюрпризе, который он сделает матери и Терезе, а также о вкусном ужине и приятном сне, так как накануне он проработал всю ночь. К тому же его утомил шум толпы, а в особенности цветистые речи политических ораторов, которым он должен был невольно рукоплескать, так как всякое равнодушие к громким фразам, восхвалявшим революцию, возбуждало подозрение, которое могло довести до эшафота.
— Боже мой, мне всё это до смерти надоело, — думал он, идя по Монморансскому лесу и вспоминая, сколько он, сын аристократки и вайдейца, должен был перенести унижения в продолжение последних четырнадцати месяцев.
Ему приходилось молча слушать революционные теории, возмущавшие его душу, и он только мирился со всем этим при мысли, что, действуя иначе, он мог скомпрометировать себя и причинить горе матери и Терезе. Кроме того, мать постоянно успокаивала его уверениями, что террор не мог долго продолжаться и непременно наступит реакция.
Подойдя к дому, он удивился, что не было видно в саду и окнах хижины ни одной из его обитательниц. В дверях стоял садовник, и Оливье радостно крикнул ему:
— Что, Поль, вы не думали, увидеть меня так рано?
Но лицо садовника было так печально, что сердце молодого человека дрогнуло; он подумал, не занемогла ли его мать или Тереза. Он быстро подбежал к нему и со страхом спросил:
— Что случилось, говорите скорее?
Садовник в нескольких словах рассказал, что обе женщины были арестованы, несмотря на их горячие протесты, и быстро уведены в Монморанси, чтобы не нарушить весёлого пикника, устроенного недалеко в лесу около Шевра.
Услыхав это название, Оливье вспомнил об англичанине, который спрашивал дорогу туда, и воскликнул:
— А англичанин? Когда я ушёл сегодня утром из дома, то в нём оставалась одна Тереза, а моя мать разговаривала в лесу с иностранцем. Разве он не приходил с нею сюда?
— Нет, гражданка Дюран вернулась одна и очень поспешно. Она всё оглядывалась, как бы не желая, чтобы её видела весёлая компания.
— Какая весёлая компания?
— Компания, устроившая пикник в Шевре. По-видимому, она была известна полицейским агентам, арестовавшим вашу мать и её племянницу, так как один из них после ареста пошёл к одному господину из числа компании и разговаривал с ним.
— Кто он такой?
— Не знаю.
— А он ещё там со своей компанией?
— Нет, все уже давно уехали.
— Куда?
— Не знаю.
— А вы говорите, что мою мать и Терезу повели в Монморанси.
— Я в этом уверен. Разве они по дороге встретили какой-нибудь экипаж.
— Зачем экипаж?
— Чтобы отвезти арестованных в Париж.
Оливье никак не мог примириться с мыслью об аресте дорогих для его сердца существ. Почему их арестовали? Что они сделали? Какое они могли совершить преступление?
На все эти вопросы садовник отвечал, что он ничего не знает.
— Почему же вы не прибежали за мною в Сен-При? — воскликнул гневно юноша.
— А кто бы остался стеречь дом? — ответил садовник, который думал, что лучше было остаться дома с больною женой, чем компрометировать себя розысками Оливье.
Юноша вбежал, как бешеный, в комнату в какой-то безумной надежде, что Тереза выскочит откуда-нибудь с громким хохотом, как в счастливые дни детства. Потом он побежал с таким же бешеным пылом в Монморанси с двойной целью: повидать Леонара, который знал что-нибудь об аресте, и разыскать возницу, который отвозил несчастных женщин в Париж, если они туда доставлены.
По дороге он встретил Леонара, который торопился в хижину, чтобы сообщить Оливье об аресте его матери и Терезы. Об этом ему рассказал возница, отвозивший их в Париж. Их поместили в тюрьму Ла-Бурб как подозрительных личностей.
— По чьему приказу? — спросил Оливье.
— Робеспьера.
— Подлец! — воскликнул юноша, вне себя от ужаса и гнева. — Мне надо как можно скорее отправиться в Париж и вырвать их из тюрьмы. Теперь тюрьма означает гильотину.
Леонар всячески старался уговорить его не ходить в Париж до утра и обдумать всё дело на досуге, но Оливье не хотел его слушать и настоял на том, чтобы Леонар дал ему адрес скромных, приличных меблированных комнат на улице Роше. Зайдя в мастерскую Леонара, он захватил с собою дорожный мешок с необходимыми вещами и пустился в путь.
— Молитесь за меня, Леонар! — сказал он, прощаясь с добрым стариком. — Будьте уверены, что они выйдут из тюрьмы хотя бы ценою моей жизни.
В полночь Оливье достиг улицы Роше и, сказав привратнику, что его рекомендует Леонар, назвал себя гражданином Жерменом.
— Пожалуйста, дайте мне комнату и проводите меня туда, я очень хочу спать.
Однако он не спал в течение всей ночи и тревожно ходил взад и вперёд по комнате. Утром он смял подушки и простыни на постели, чтобы не возбудить подозрения, и вышел из дома, сказав привратнику, что он отправляется по важному делу. Очутившись на улице, он поспешно направился к тюрьме Ла-Бурб, как называли теперь аббатство Пор-Рояль.
Вскоре он достиг этого громадного здания, в одном из флигелей которого мучились его мать и невеста. Остановившись перед красной каменной массой этого здания, он впервые отдал себе отчёт в безнадёжности своего предприятия. Несколько раз он обошёл вокруг него, даже не смея пристально смотреть, из боязни вызвать к себе подозрение.
Наконец он удалился от тюрьмы, ломая себе голову, как поступить в таком безвыходном положении. Все лица, которых он знал в Париже, или погибли под гильотиной, или находились в рядах эмиграции. Он вспомнил об англичанине Вогане, но не знал, где его искать, и притом его могли также арестовать. Потом в голове его блеснула мысль пойти в старый дом своего деда, где, вероятно, ещё находился добрый привратник Бенуа. Но, сделав несколько шагов в направлении этого дома, он вспомнил, что жилище его деда было конфисковано и продано, а следовательно, там не мог находиться Бенуа, к тому же соседи могли его узнать, и эта неосторожная выходка кончилась бы по всей вероятности его арестом.
Побродив по городу машинально и безо всякой цели, Оливье совершенно машинально очутился на улице Роше. Он вошёл в свою комнату и, чувствуя, что у него кружится голова от голода, потребовал завтрак. Ему подали два яйца, котлету и фрукты. Яйца он жадно съел, но котлету не доел, а до фруктов не дотронулся. Наконец утомление взяло верх, и он, сидя в кресле, заснул.
Когда он открыл глаза, уже было четыре часа. Сожалея, что у него пропал даром день, он снова быстро вышел на улицу. Но его остановил привратник и спросил:
— Вы действительно гражданин Жермен?
— Да.
— Пожалуйте ваш паспорт. Вчера ночью я не спросил у вас ничего, потому что было поздно.
— У меня нет при себе паспорта. Он остался за городом.
— Вы можете достать новый в полицейском участке, но кам нельзя вас держать без паспорта. Это запрещено по закону.
— Хорошо. — отвечал с улыбкой Оливье, — я завтра достану паспорт, а сегодня у меня слишком много дел.
— Завтра декади, и вы ничего не добьётесь.
— Ну так послезавтра.
— Извольте, я подожду, но помните, что я за вас отвечаю.
Оливье поблагодарил его и снова очутился на улице. Он снова направился к тюрьме Ла-Бурб, но машинально выбрал другую дорогу через улицу и площадь Революции. Везде было большое движение. Все дома украшались трёхцветными флагами и цветочными гирляндами. Спросив у какого-то прохожего, какой готовится праздник, он узнал, что на другой день должно было произойти на площади Революции торжество в честь Верховного Существа.