– Как?! – воскликнул он. – Как возможно задержать его?!
– Да очень просто, мессир. Только не говорите так громко. Ваши пажи нежатся на травке в десятке шагов от шатра. Самое лучшее, мой принц, это задержать выплату выкупа. А каким образом, это уж мое дело. От вас лишь потребуется некоторая помощь. Для начала нужно подписать указ.
Принц так и подскочил, выронив, наконец, свою флягу, которая, однако, не разбилась, упав на мягкий волчий мех, но облила ноги Джона струями воды. Вот забавно! Когда он ее пил, она была совершенно теплая, а сейчас будто только из родника…
– Снова указ?! – в конце концов, брат короля дал волю обуявшей его злости. – Своими указами вы и так уже подвели меня под королевскую немилость! А теперь я еще что-то должен подписывать?! И чего ради?
Лицо Лестера сделалось жестким, он перестал улыбаться:
– Ради нашей общей цели, мессир. Ведь мы оба хотели бы, чтобы трон Англии достался вам, верно? Почему этого хотите вы, объяснять не нужно, ну, а со мной тоже все ясно: Ричард вернется, и мне уже не бывать при дворе, а я не молод – изгнание, лишения для меня стали бы слишком суровым испытанием. Поэтому, давайте оттянем «счастливый» день вашей встречи с братом и, может статься, дело примет совсем другой оборот.
– Что? – уныло промямлил Джон. – Что такое может приключиться, чтобы Ричард, в конце концов, совсем не вернулся? Королева, как ей ни мешай, все равно соберет эти проклятые сто пятьдесят тысяч!
– Посмотрим, – в темной бороде вновь мелькнула едва заметная улыбка. – А что касается указа, то вашему высочеству нечего тревожиться. Этот указ одобрит и ваша матушка и, если что, сам король тоже. Он адресован шерифу Ноттингема сэру Эдвину Веллендеру.
Это имя ровно ничего не говорило принцу, однако он взял из рук графа услужливо поданную упругую бумажную трубку, развернул и (едва ли не впервые!) прочел от начала до конца:
«В отсутствие короля Англии Ричарда Первого, я, его брат, принц Джон, приказываю его светлости шерифу города Ноттингема, взяв всю дружину и, присоединив к ней, по необходимости, городское ополчение, а также призвав сим указом нескольких окрестных рыцарей с их дружинами, окружить и прочесать до последнего уголка лес в окрестностях Ноттингема, именуемый Шервудским, дабы изловить, наконец, бесчинствующего в этом лесу разбойника по кличке Робин Гуд и истребить всю его шайку. Оного Робина, живого или мертвого, следует доставить в Лондон, остальных я моей милостью отдаю на суд шерифа».
Оторвавшись от бумаги, Джон несколько мгновений изумленно смотрел на графа.
– Какое отношение имеют этот разбойник и этот лес к тому, что вы замышляете?
– Мы замышляем, ваше высочество. Мы! А о том, чем нам может оказаться полезен Робин Гуд, вы узнаете в том случае, если мой план осуществится. Простите, я доверяю вашему высочеству, однако лучше будет, если в мой план почти никто не будет посвящен. Однако, время дорого. Подписывайте, мессир, и я поспешу исполнить задуманное. Кстати, если все сорвется, ни вас, ни меня упрекнуть будет совершенно не в чем!
С этими словами Лестер достал из своей щегольской дорожной сумки коробку с чернильницей, перьями и песочницей[26], раскрыл, обмакнул перо в чернила и услужливо подал принцу.
Глава 6Король лесных разбойников
Вокруг небольшого лесного озера густо росли старые дубы и грабы, образуя над водой плотный шатер, который почти не пропускал солнца, и вода от этого всегда казалась черной. Лишь в самой середине озерца в ясные дни сверкало серебристо-голубое пятно, и от него разбегались по темной поверхности веселые огненные блики.
Берега водоема были пологи, их покрывала мягкая, сочная трава. В одном месте ее раздвигал едва заметный ручей, который с тихим шепотом вливался в озерцо, чтобы затем, по другую сторону, убежать из его черноты и неслышно скрыться в лесу.
К этому месту, что находилось в самой глухой части Шервудского леса, не вела ни одна дорога, а лесные тропы, протоптанные зверьем, ходившим сюда к водопою, были едва приметны среди росших меж деревьями густых кустарников. Кусты, стволы деревьев, их нижние ветви густо оплетали вьюны и лианы, с ранней весны и до глубокой осени они обильно цвели, наполняя воздух пьяным ароматом, а кругом тысячами мелькали золотые искорки лесных пчел, и их жужжание порой казалось громче щебета ручейка-невидимки.
Обычно здесь не было слышно других звуков, разве что ранним утром, поздним вечером, либо в ночные часы у воды глухо сопели дикие свиньи и кабаны, тихонько фыркали олени и косули, да шуршали в траве мелкие обитатели леса, также приходившие сюда, чтобы напиться.
Однако время от времени у озерца становилось шумно. Именно шумно, хотя людям, что собирались здесь, следовало бы вести себя тише: слишком много было у них врагов, слишком многие дорого дали бы за то, чтобы точно проведать, в каком месте, в какой день и час эти люди будут отдыхать, пить вино, жарить над кострами подстреленную в лесу дичь.
Да, лучше было им себя не выдавать. Но они слишком хорошо знали, как далеко ото всех обитаемых мест, ото всех дорог находится потаенное озеро. Кричи во всю глотку, да хоть в десяток глоток, не услышит никто, потому что любой шум потонет в гуще леса, не долетит до человеческого жилья, никому не будет слышен. А потому под сенью громадных дубов и грабов, где в такие дни были раскинуты шатры и сложены немудреные очаги, звучал нестройный гул громких голосов, порой раздавались песни, либо кто-то громче других отпускал шутку, за которой следовал всплеск дружного хохота.
Так было и в этот вечер, и хотя ночевала в лесной чаще примерно сотня человек, им всем здесь, на этих шелковистых берегах, вполне хватило места.
Над очагами и кострами жарились туши двух кабанов, пятерых поросят, косули и не менее десятка фазанов. Их настреляли минувшим днем ловкие лучники, презирая суровые законы города Ноттингема, запрещавшие охотиться в Шервудском лесу без особого разрешения всем тем, кто не был зачислен в гильдию городских охотников, то есть не занимался поставками дичи в город. Конечно, сказать по совести, лесная охрана шерифа никогда не трогала местных крестьян, которые не от хорошей жизни время от времени могли подстрелить на окраине леса куропатку либо пару белок (кто не бывал по-настоящему голоден, едва ли знает, как вкусно мясо молоденькой белки). Но горе тому, кто посягнет на свинью, оленя, фазана или тетерева, или разроет барсучью нору и поймает барсука. Собаки по следам находили ослушников, и тем приходилось молиться, чтобы дело ограничилось удвоенной данью за месяц, а зачастую – данью и прилюдной поркой[27]. Не умеешь воровать – не воруй!
Все это не касалось «вольного люда» Шервудского леса, разбойников Робина Гуда. Эти ловкие стрелки били дичь, когда и сколько хотели, а попадались очень редко, правда, уж если попадались, то поркой не отделывались – для этих за счастье было избежать виселицы и быть проданными в рабство. Но страх поимки не останавливал разбойников, и они из месяца в месяц, из году в год грабили Ноттингем, заслуживая все большее негодование горожан и все большие восторги вилланов, которые радовались, что кто-то так откровенно презирает наложенные на них запреты.
Шатры лесных стрелков в основном представляли собой натянутые между шестами полотнища просмоленных холстов, которые могли укрыть даже от сильного дождя, учитывая дополнительную защиту, состоявшую из нескольких ярусов мощных древесных ветвей, окутанных густой листвой. Эти шатры можно было в считанные минуты поставить и в считанные минуты убрать.
Однако стоявшее в самом укромном месте, возле ствола громадного дуба, обиталище предводителя разбойников отличалось большим удобством и даже некоторой роскошью. То был настоящий военный, походный шатер и не воинский, а рыцарский, сшитый из двухслойного стеганого сукна, для непромокаемости не пропитанного смолой, отчего он, попади на него искры, мог бы легко вспыхнуть, но тщательно натертого сверху воском, так что сукно блестело, будто шелк. Высокие опоры делали палатку вдвойне удобной – даже рослый человек легко мог стоять в ней во весь рост. К тому же, внутри было просторно и, насколько это возможно в походной обстановке, уютно: пол устелен шкурами оленей и рысей, на опорах не в беспорядке, но нарядно развешены несколько луков, пара мечей, вытянутый норманнский щит и кованый шлем с золотой насечкой. Ложе представляло собой возвышение, состоящее из трех здоровенных тюфяков, набитых мхом и покрытых все теми же оленьими шкурами, поверх которых красовалась огромная медвежья со свесившейся к полу головой. Правда, чучельника среди разбойников не нашлось – никто не оживил эту страшную голову, и она просто болталась, а не скалилась на любого вошедшего разинутой зубастой пастью.
Кроме того, в убранстве шатра неуловимо ощущалась и бесхитростная женская забота. Полотняные стены украшали со всех четырех сторон полуувядшие букетики колокольцев и барвинков, большой плетеный сундук, занимавший один из углов, был покрыт лоскутом тонкой чистой ткани, на нем стояли серебряный кувшин и серебряный таз для умывания, а также высокая темная бутыль с парой серебряных кубков.
В этот вечер шатер был до поры пуст, его хозяин пировал возле большого костра, разведенного возле самой воды, в окружении двух десятков самых преданных ему друзей-разбойников. Остальные располагались у других костров. Совсем рядом, так что все собравшиеся могли, если не видеть друг друга, то слышать голоса, доносившиеся от каждого из костров.
Возле костра Робина Гуда было особенно шумно и весело. Один из приготовленных к ужину больших винных бурдюков уже почти опустел, наготове был второй, и, в ожидании, покуда будут готовы двое насаженных на вертел поросят, разбойники поглощали фазанов с мягкими лепешками, с утра привезенными из расположенной на окраине леса деревни.