– Повыше, повыше, – повторил монах, – да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: «Благодарствуйте, сэр сенешал», я думал, старик наш тут и протянет ноги.
– Да ты расскажи толком, святой отец, – вмешался в разговор Клем из Клю. – А то наплел – ничего не понять. Что за сенешал такой и при чем тут сено?
– А сенешал – это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. – Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. – Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне – принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принес с собой косу длиною в добрых семь футов, а окосье – с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько подымет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснется земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. «Благодарствуйте, сэр сенешал». И пошел прочь. А мой сенешал кричит: «Стой! Нет правила, чтобы такая была коса». Он кликнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: «Ты что стоишь, как дубина?» Я говорю: «Не могу, мне надо сумку беречь». Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка – вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер, я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков.
– Порадовались небось ваши вилланы пропаже! – сказал Робин Гуд. – А ну-ка, фриар, покажи нам эти грамоты.
Стрелки с любопытством склонились над телячьей сумкой бывшего риптонского писаря. Отец Тук вытащил из нее пачку желтовато-серых свитков. Лица стрелков побледнели, глаза заблестели, а брови нахмурились, потому что каждый из них был когда-то вилланом и знал, чего стоят эти узкие полоски кожи.
– Вот он, хирограф Джона Литтля, – сказал отец Тук, раскатывая на столе ленту грубого пергамента, изрезанную по краю неровными зубцами.
– А ну-ка, почитай, почитай, – вздрогнув, сказал Маленький Джон и положил руку на стол, придерживая конец упругого свитка. – Посмотрим, сколь ты силен в грамоте, фриар!
Отец Тук хлебнул эля и принялся читать:
– «Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря. Он платит за это в три срока. И еще на подмогу шерифу – четыре с половиной пенни; при объезде шерифа – два пенни сельдяных денег. И еще вилланскую подать, плату за выпас свиней, сбор на починку мостов, погайдовый сбор, меркет, гериет и герзум. На Рождество – один хлеб и трех кур в виде рождественского подарка; на Пасху – двадцать яиц; за право собирать валежник двух кур…»
Отец Тук читал, медленно покачиваясь из стороны в сторону.
Клем из Клю, присев, внимательно смотрел ему в рот: искусство чтения удивляло его куда больше, чем искусство, с которым монах владел дубиной.
Вилль Статли, и Мук, и Робин, точно сговорившись, перевели взгляд с пожелтевшего пергамента на вечерние облачка – золотые кораблики, скользившие в вышине по вершинам дубов.
– «…Каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, Джон Литтль должен работать в течение трех дней ту работу, какая будет ему приказана…»
– Мы работали на господина по понедельникам, вторникам и средам, – задумчиво сказал Вилль Статли.
– «…Если ему будет приказано молотить, то за один рабочий день Джон Литтль должен обмолотить двадцать четыре снопа пшеницы или ржи или тридцать снопов ячменя…»
– Вот и у нас было тридцать, – кивнул головой Мук.
– «…А при расчистке старой канавы он должен прокопать ров длиной в одну роду… Джон Литтль должен собрать за один рабочий день две связки хвороста и пятнадцать связок терновника. Он должен вспахивать каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, по одной полосе совместной плуговой запряжкой с другими вилланами».
Облачка в небе вспыхнули малиновым огнем. С каждой строчкой новые и новые повинности обрушивались на несчастного виллана. Они оплетали его со всех сторон бесконечной паутиной.
Каждое слово напоминало стрелкам о кабале, от которой они бежали в леса, и все выше и выше подымалось небо над избушкой отшельника, и привольнее шумели тронутые багрянцем вершины деревьев.
Никто не заметил, как Маленький Джон, порывшись за пазухой, вытащил оттуда измятый, пропитанный потом клочок пергамента.
– «…В обычные же сенокосные дни, – читал фриар Тук, – он получает столько сена, сколько может поднять на рукоятке косы, так, чтобы коса не коснулась земли…»
Тут Маленький Джон швырнул на стол свою грамоту.
– А ну-ка, святой отец, проверь, не сойдутся ли мои зубцы с твоими!
Десяток широких ладоней сразу притиснул обе полосы пергамента к столу.
Зубцы свитков сдвинулись и сошлись вместе так точно, будто нож только что раскроил грамоту на две половины.
«…Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря…» – эту строку прочел отец Тук на клочке пергамента, брошенном на стол Маленьким Джоном. Он поперхнулся от изумления и вытаращил свои маленькие глаза на стрелка.
– Ну-ка, приглядись, фриар Тук, правда ли это, что твой Джон Литтль был на голову выше меня? И в плечах пошире?
– А… а… а, пожалуй, что я и приврал, – отирая со лба пот, пробормотал отец Тук, и дружный хохот покрыл его слова.
Робин Гуд налил полный ковш и поднял его высоко над головой.
– За веселый Шервудский лес! – воскликнул он. – За королевских оленей и наши меткие стрелы! За тридцать девять моих молодцов и за сорокового – фриара Тука!
Но фриар Тук решительно затряс головой.
– Погодите пить за фриара Тука, – сказал он. – Я не могу сейчас вступить в дружину. Честный человек должен держать свои обеты. У меня есть еще должок перед святым Кесбертом, и, пока я не расплачусь с этим долгом, я над собой не волен.
Робин Гуд насупился и с досадой посмотрел на отца Тука.
– Какой же это обет ты дал святому Кесберту? Отправиться в Святую землю защищать Гроб Господень?
– Нет, Робин, до Гроба Господня посуху не пройдешь, а морем – какой корабль выдержит тяжесть такого брюха? Я поклялся святым Кесбертом отправиться в Ноттингем на состязание лучников и доказать всему свету, что лук в руках хорошего монаха посылает стрелы в мишень нисколько не хуже, чем в руках королевских стрелков. Состязание начнется в пятницу, так что нынче же ночью мне нужно пуститься в путь.
Робин Гуд ухмыльнулся, покручивая ус. Он кивнул головой:
– Такие обеты мы уважаем, фриар Тук. Такие клятвы нужно держать твердо. Но только, сдается мне, не в обиде будет святой Кесберт, если вместо тебя в Ноттингем отправится Маленький Джон. Ведь он еще не расплатился с тобой за стог сена, который с твоей помощью унес с заливных лугов.
Тут Робин подмигнул Маленькому Джону; тот поднял свой лук, натянул и спустил тетиву. Тетива запела.
– Клянусь святым Кесбертом, – воскликнул стрелок, – я заплачу твой долг сполна, фриар Тук! Дай мне стрелу из твоего колчана.
Отец Тук не заставил себя долго упрашивать. С притворным вздохом он протянул Маленькому Джону сплетенный из ивовых прутьев колчан. Тот вытащил стрелу и внимательно взвесил ее на ладони. Потом сунул ее обратно в колчан и выбрал другую, потяжелее. Широкий железный наконечник блеснул, как остро отточенный нож.
– Хороша, – сказал Маленький Джон, – пряма и устойчива на ветру. – Он сравнил с нею стрелу из своего колчана. – Можно подумать, что их делал один стрельник. Не хромой ли стрельник из Трента?
– Он самый. Кто же еще умеет сделать такую стрелу? Но у тебя теперь две одинаковые. Смотри же не спутай, помни, какая из них моя.
– Не беспокойся, фриар, святой Кесберт будет доволен.
Робин Гуд поднес к губам свой рог. Трижды протрубил рог, и не успел еще звук его затихнуть в глубине леса, веселая вольница собралась перед домом отшельника. Дружным криком приветствовали стрелки нового соратника, фриара Тука. Потом, рассыпавшись по чаще, двинулись к Шервудскому лесу.
По лесной тропе шли только Робин, отец Тук и Маленький Джон, а впереди них, широкой грудью раздвигая орешник, трусили псы святого отца.
Теперь кончилось время шуток. Робин Гуд толковал с друзьями о серьезных делах. Он говорил о том, что шериф ноттингемский все теснее смыкает кольцо вокруг горстки отважных стрелков.
– Мы можем уйти в Линдхерстский лес, – говорил Робин. – Но что в этом толку? Нас только четыре десятка. А рабов в веселой Англии…
Он не кончил фразы и некоторое время шел молча. Потом тряхнул головой.
– Ступай, ступай в Ноттингем, Маленький Джон, – сказал он вдруг. – Постарайся разведать, что замышляют наши враги. Мы должны знать наперед, откуда грозит нам удар. Я подыму вилланов в Сайлсе и в Вордене. А пока… пока мы должны беречь наши силы, потому что во всей веселой Англии – только четыре десятка свободных людей, только четыре, только четыре десятка…
Верхушки дубов и каштанов ловили еще последние лучи солнца, но в лесу уже было темно.
Глава седьмаяО том, как Маленький Джон нанялся к шерифу в слуги
«Хольдернес – родина моя,
А имя мне – Гринлиф.
Рейнольд Гринлиф, Зеленый Лист –
Так звать меня, шериф».
Чье-то длинное тощее тело болталось на виселице, вертясь веретеном под резкими ударами ветра. На перекладине, охорашиваясь, чистила клюв ворона.
Маленький Джон крепче сжал лук в руке и, стиснув зубы, чтоб не вдыхать отравленный воздух, пустился бежать. Он едва касался земли, спеша уйти подальше. Когда сердце гулко застучало о ребра, он раскрыл рот и глубоко вздохнул. Запах смерти остался позади.