Но на смену грызунам явились птицы. Их были несметные тучи. И сколько я ни палил из ружья, ни кружил вокруг частокола, свистом и криками отпугивая пернатых, все было без толку. Окончательно выйдя из себя, я подстрелил парочку птиц покрупнее, подвесил их на шест и воткнул это пугало в землю посреди поля. Я не очень рассчитывал на свою затею, но случилось невероятное: отныне птицы не только не приближались к колоскам, но и вовсе покинули участок, улетев прочь. Мои пшеница и ячмень были спасены, и к концу декабря я снял весь урожай.
Для жатвы, не имея серпа и косы, я использовал саблю, найденную на корабле вместе с другим оружием. Я срезал только верхнюю часть стеблей, складывал колосья в большую корзину и уносил с поля в пещеру. Когда все было собрано, я перетер колосья руками, чтобы отделить зерно от мякины. В результате получилось два бушеля[6] пшеницы и около трех бушелей ячменя.
Отложив часть урожая для посева, я задумался о том, как поступить с остальным. У меня не было никакой возможности смолоть, просеять или испечь хлеб из моего драгоценного зерна. Поэтому я принял решение не трогать урожай этого года, оставив его весь на семена, а тем временем что-нибудь изобрести. Правда, пару пшеничных лепешек я все-таки попытался испечь, но они вышли грубыми, корявыми и полусырыми…
Воодушевившись, я задумал вырастить хлеб на самой большой площади, какую только смогу обработать, засеяв ее всем имеющимся зерном, а также обнести поле живой изгородью, которая защитит его от птиц и палящего солнца. Для осуществления этой цели я должен был сберечь свой урожай и подготовить инвентарь. У меня уже был опыт, но, к сожалению, отсутствовали подходящие орудия производства. Мне нечем было боронить землю, не было плуга для вспашки, а единственная моя лопата находилась в плачевном состоянии.
Однако я с упорством и прилежанием принялся за дело.
Глава 23Гончарное ремесло
Я вскопал деревянной лопатой два больших участка земли под холмом, засеял их пшеницей и ячменем и окружил свое поле небольшой посадкой – со временем она должна была превратиться в живую изгородь. Эта тяжелая работа заняла у меня почти три месяца.
А пока шли дожди и невозможно было даже выглянуть наружу, я перебрался в свою кладовую, где лепил из глины домашнюю утварь и забавлялся беседами с попугаем. Тот уже знал свое имя: слово «Попка» было первым, которое я услышал на острове не из собственных уст. Попугай скрашивал мое одиночество, он оказался подвижной, смышленой, иногда сердитой, но в основном весьма компанейской птицей.
Заняться гончарным ремеслом я подумывал давно. Для этого нужно было отыскать подходящую глину, а уж затем налепить посуды, хотя бы отдаленно похожей на горшки и миски. Без горна для обжига я, пожалуй, мог обойтись – жар солнца заменил бы его. Но где найти достаточное количество хорошей глины?
Наконец я обнаружил то, что мне требовалось, в промоине под склоном, куда стекала дождевая вода. Для начала я решил изготовить кувшин для хранения зерна. Боже мой, сколько извел я глины на этот первый опыт! Какие странные и уродливые создания выходили из моих рук, какое количество горшков и кувшинов развалилось прямо на глазах и растрескалось, если я передерживал их на солнце! Мне понадобилось два месяца, чтобы кое-как состряпать пару объемистых сосудов, лишь отдаленно напоминавших кувшин.
Но и это была победа! Когда глина затвердела и мои изделия высохли, я бережно, словно они были сделаны из тончайшего венецианского стекла, перенес их в пещеру и установил в заранее сплетенные круглые корзины. Пустое пространство между стенками кувшинов и корзин я заполнил соломой, решив, что здесь будет храниться зерно нового урожая. Вскоре дело пошло на лад: мелкая глиняная посуда, все эти миски, кружки, горшочки, получились после обжига на солнце хоть куда.
Однако я стремился к большему. Мне был нужен глиняный котелок, настолько прочный, чтобы он выдерживал огонь: я мечтал сварить настоящий суп… Как-то раз, поджарив на ужин кусок мяса, я начал гасить костер и разворошил угли. Под ними я обнаружил черепок давно разбитого горшка. Он казался необыкновенно прочным и походил на обломок кирпича. Это открытие подсказало мне, что необходимо построить что-то вроде печи для обжига горшков.
Для начала я не придумал ничего лучшего, как поставить несколько сосудов разной величины на большую кучу золы, обложить поленьями, поджечь и бдительно следить, чтобы они не растрескались. Для этого нужно было точно рассчитать нужное количество дров, что мне и удалось – все горшки остались целыми, когда дрова прогорели. Такую операцию я повторил раза три-четыре.
Теперь у меня было несколько кастрюль и котелков, пусть даже и немного необычной формы. Стоило ли удивляться – ведь я был похож на неумелую стряпуху, впервые взявшуюся испечь пироги из заквашенного теста… Да что там говорить – я едва дождался, пока мои горшки остынут. Все получилось, и я тут же сварил бульон из птицы, добавив туда кореньев и горстку очищенной пшеницы.
Затем пришло время ступы, чтобы измельчать в ней зерно в муку. Это было проще, чем гончарное ремесло, но задача оказалась не менее трудоемкой. Прежде всего я отыскал крепкий пень и топором вырубил из него колоду. Из нее я вытесал деревянную чашу той формы, которая мне казалась подходящей, а затем выжег сердцевину – так южноамериканские индейцы делают свои лодки, – получив таким образом углубление. Покончив с этой работой, я отправился искать бакаутовое дерево, чтобы изготовить пест. И с этим все удалось как нельзя лучше. Отныне у меня были вместительная деревянная ступа и тяжелый пест. На очереди стояло сито для очистки муки от мякины и мусора.
И тут я зашел в тупик, больше месяца ломая голову над тем, из чего изготовить эту столь необходимую вещь. Белье мое совершенно истрепалось, тонкие сорочки давно пришли в негодность; у меня была козья шерсть, однако прясть я не умел, а уж ткать тем более. Наконец я вспомнил, что в матросском сундуке лежат без дела несколько шейных платков из муслина – тонкой индийской ткани. Воспользовавшись этими платками, я сделал три небольших сита, и они служили мне на протяжении нескольких лет.
К наступлению сезона тропических циклонов я соорудил в пещере, ближе к внешней стене, очаг. Он представлял собой углубление в земляном полу, обложенное плоскими камнями. У меня всегда имелся солидный запас сухих дров, а дым от очага уходил через вход в пещеру. Я приготовил несколько больших, достаточно широких, но мелких глиняных блюд, хорошо обожженных на огне, и спрятал их в кладовой. Кроме того, я вылепил из глины несколько четырехугольных плит и обжег их так, что они стали прочнее кирпича. Когда пришла пора печь хлеб, я развел огонь в очаге, дал поленьям прогореть и палкой разровнял угли, чтобы очаг раскалился. Сверху я положил свои плоские «кирпичи», а на них – раскатанное тесто. Затем накрыл все глиняным блюдом и засыпал жаром. Мой хлеб испекся как в настоящей пекарне. Лепешки у меня получались также отменные, лишь до пирогов руки не доходили – не начинять же их козлятиной…
На всю эту работу – гончарство, устройство очага и печи для хлеба – ушел весь третий год моей жизни на острове. Я уже не говорю о прочих хозяйственных заботах и охоте. Урожай ячменя и пшеницы я собрал своевременно и перенес в корзинах в самое сухое место пещеры. На этот раз он оказался так велик, что для зерна не хватило места. Это вынуждало меня начать строительство амбара, однако я отложил это до лучших времен.
Теперь я мог, нисколько не скупясь, использовать зерно, тем более что сухари с корабля давно кончились. Охотился я, как и прежде, регулярно, хотя запасы пороха были уже не так велики, как мне бы хотелось. Я подсчитал: сорока бушелей зерна мне должно хватить для пропитания ровно на год. Поэтому я решил отныне сеять пшеницу и ячмень в таком же количестве, как и в прошлый раз – ни больше ни меньше.
Глава 24Пирога
На протяжении всего этого года я часто вспоминал о земле, которую видел с противоположного берега моего острова. Отчего не попробовать добраться туда, думал я, и мысль эта прочно засела в моей голове.
Вот когда в моих воспоминаниях снова и снова всплывала широкая улыбка моего приятеля Ксури и наш вместительный баркас с косым парусом; будь у меня такой, я бы и до Бразилии добрался… В один из дней я отправился взглянуть на корабельную шлюпку, на которой экипаж нашего корабля так несчастливо пытался спастись во время злополучной бури.
Шлюпка лежала в нескольких милях от моего убежища – там же, куда ее выбросило море. Прибоем суденышко вынесло на песчаный пляж довольно далеко от берега и перевернуло вверх килем. Оно почти не пострадало, и если бы удалось его починить, у меня появилась бы возможность…
Глупец! Я потратил три недели на бесплодные усилия: сначала я пытался перевернуть шлюпку, а затем пробовал дотащить ее до края воды, хотя мог легко сообразить, что с подобной задачей мне в одиночку не справиться. И все же я нарубил в лесу толстых жердей, которые должны были служить рычагами, вытесал два катка и перенес все это на отмель.
Но сколько я ни тужился, сколько ни кружил вокруг шлюпки, то так, то эдак пытаясь с помощью жердей ее перевернуть, она стояла как вкопанная! Однако упрямство меня не покидало: я начал копать и отбрасывать песок с одного борта, подложив под него жерди, чтобы лишенная опоры шлюпка перевернулась сама. Трудился я как безумный. Тяжелая лодка наконец дрогнула, сдвинулась с места и с грохотом встала на киль; я поспешно отскочил, отирая грязной рукой пот со лба.
И что из того? Все равно я не мог даже сдвинуть ее с места, и уж тем более – даже представить себе невозможно! – перетащить к полосе прибоя.
Совершенно измотанный, я отправился домой, но мое желание пуститься в плавание не только не прошло, но еще больше окрепло.
План возник сразу – нужно самому смастерить лодку. Ведь строят же туземцы свои пироги почти голыми руками, а я нахожусь в гораздо лучшем положении, чем дикари. У меня в наличии самые разнообразные инструменты, дерево я выберу самое лучшее, все рассчитаю как полагается… да и без всего этого можно обойтись при желании… Мне казалось, что мой план, с виду легкий и простой, вполне осуществим, и я с такой страстью предавался фантазиям, что совершенно упустил из виду вопрос: а как спускать на воду мое судно? Мне даже не пришло в голову, что